Сирил Хейр - Жилец. Смерть играет

И понеслось: хорошо ли месье доехал? Здоров ли он? А впрочем, она и сама видит, что здоров, вот только похудел. Mon Dieu![4] Как же он похудел! Сначала она едва его узнала.

— А мадемуазель? — спросил Фэншоу, как только сумел прорваться сквозь поток этих слов. — Как она?

С мадемуазель все в порядке. Ужасно жаль, что ее нет, и она не может поприветствовать своего батюшку. Если бы месье известил о своем приезде заранее, мадемуазель была бы так счастлива! Но месье, похоже, решил преподнести ей приятный сюрприз? А сейчас мадемуазель в отъезде и вернется не раньше вечера, и ничего не готово. Месье простит беспорядок в доме мадемуазель конечно же все объяснит. Но что же это с ней — Элеонор? Ведь месье наверняка проголодался после такого долгого путешествия в это ужасное время года. Месье должен поесть. В доме мало что есть, но омлет… Месье ведь будет omelette aux fines herbes[5], правда? И немного божоле, которое он всегда пьет за обедом? Если месье подождет каких-нибудь четверть часа, ему все будет подано.

С этими словами она умчалась в кухню, а Фэншоу со вздохом облегчения отправился в гостиную и уселся в ожидании еды. Его лицо, озарившееся радостью от красноречия Элеонор, снова приняло обычное для него выражение усталого цинизма. Это ошибка, размышлял он, приезжать куда бы то ни было без предупреждения — даже в дом родной дочери. Он уже достаточно стар, чтобы этого не понимать. И вот что получается, когда ты годами топчешься на месте в ожидании события, которое снова вернет тебя к жизни, — забываешь, что в реальном, живом мире снаружи ничто не стоит на одном месте, как у тебя. В своем воображении Фэншоу так часто приезжал на эту виллу, заставая дочь на пороге, готовую броситься в его объятия, что ему не пришло в голову как-то заранее позаботиться, чтобы она оказалась на месте. Приглашение на ленч, заранее обговоренный визит к парикмахеру — и величественная сцена воссоединения не удалась, блудный родитель вынужден поедать омлет в одиночестве.

Фэншоу пожал худыми плечами. Нечего устраивать много шуму из ничего, сказал он себе. Ну, вышел из тюрьмы на неделю раньше, чем ожидал, без предупреждения наведался к дочери во Францию. Нет ничего противоестественного, что ее к его приезду не оказалось дома. Вот и все. Но другую половину его сознания было не так легко успокоить. Если все дело только в этом, то почему Элеонор так явно расстроена его появлением? И теперь, когда она при шла, чтобы объявить: «Monsieur est servi»[6],- разве не просквозила жалость в ее услужливо-приветливом обхождении?

Фэншоу задержал ее в столовой на то время, пока ел омлет. Довольно он хлебнул одиночества за последние несколько лет. Элеонор охотно посплетничала с ним насчет старых знакомых и их житья-бытья, но избегала касаться той единственной темы, которая интересовала его в настоящий момент. Лишь один раз, во время возникшей в разговоре паузы, внезапно, вроде бы ни с того ни с сего, заметила:

— У мадемуазель, без сомнения, будет много чего рассказать своему отцу.

— Evidemment[7],- коротко согласился Фэншоу и не стал вдаваться в подробности.

Закончив есть, он вернулся в гостиную покурить и выпить превосходный кофе, который ему принесла Элеонор. При его усталости он мог бы заснуть прямо в кресле, если бы какая-то часть его сознания не оставалась все время настороже, чтобы расслышать звук открывающейся входной двери. Пока Фэншоу ждал, морщины на его лице стали глубже, а выражение смиренного разочарования — более явственным.

Прошло не так много времени, когда он услышал безошибочно распознаваемый звук ключа, вставляемого в дверь. Фэншоу поднялся, сделал шаг в направлении прихожей, но потом, услышав торопливые шаги из глубины дома, тихонько вернулся к своему креслу. Итак, Элеонор тоже была начеку! До него донеслись звуки приглушенного разговора на крыльце, и, не расслышав сказанного, он понял, что по какой-то причине горничная сочла необходимым донести до своей хозяйки новость о его приезде. Заминка была совсем короткой, но Фэншоу показалось, что прошло достаточно времени, прежде чем дверь распахнулась и с криком «Папа!» дочь оказалась в его объятиях.

Она быстро вырвалась из объятий и удерживала его на расстоянии вытянутой руки, так чтобы рассмотреть его лицо, произнося несвязные отрывистые фразы, выражавшие озабоченность по поводу его бледности и седины. А он, со своей стороны, пристально смотрел на нее. Дочь тоже изменилась, отметил он: отчасти утратила свое девичье обаяние, которое он помнил, но вместо этого обрела осанку и привлекательность зрелой женщины. «Как раз тот тип, который привлекает французов», — сказал он самому себе. Тут она зарделась, и в глазах ее появилось выражение, которое побудило его приподнять брови в немом вопросе.

Она заметила это и, словно отвечая, еще чуточку отстранилась от него.

— Я думала, что ты не… не освободишься раньше следующей недели…прошептала она. — Я не ждала тебя.

— Я так и понял со слов Элеонор.

— Так, значит, ты не получил моего письма?

— Само собой нет, раз я здесь. То есть, как я полагаю, в письме говорилось о том, чтобы я не приезжал?

Дочь отвернулась в явном смущении:

— Отец, это так ужасно сложно…

— Вовсе нет. — В сухом, лишенном эмоций тоне Фэншоу не чувствовалось обиды. — Я в некотором роде здесь. Это не такой уж сюрприз, правда?

— Отец, ты не должен так говорить. Это звучит…

— Я могу представить очень много обстоятельств, — продолжил он, — при которых возвращение бывшего заключенного может поставить в неловкое положение его дочь. Например, оно может пагубно сказаться на перспективах ее удачного замужества…

Она резко втянула в себя воздух и посмотрела ему в глаза. Он прочел на ее лице то, что ему требовалось знать.

— Мы понимаем друг друга, — веско проговорил Фэншоу. — В таких случаях отцовский долг — исчезнуть как можно быстрее. Вот только почему ты не сообщила мне заранее?

— Я… я пыталась, часто, но у меня не хватило храбрости. Знаю, что я трусиха, и вот все тянула, тянула до последнего момента… Мне было так стыдно.

— Тебе нечего стыдиться, — заверил он ее. — И кто же твой молодой человек? То есть я надеюсь, что он молодой. Он француз, как я полагаю?

— Да. Его зовут Пэлляр, Роже Пэлляр. Он…

— Из автомобильных Пэлляров? Поздравляю тебя! И его семья конечно же ничего про меня не знает?

Дочь покачала головой.

— Я как раз в первый раз еду к ним погостить, — сообщила она. — Он единственный сын, и его мать конечно же…

— Она конечно же очень высокого о нем мнения. Он un jeune homme bien eleve, tres comme il faut[8] — и все прочее.

Фэншоу так точно подделал выговор пожилой француженки, что дочь невольно рассмеялась.

— Очень хорошо, — продолжил он, — надеюсь, что ты будешь счастлива, моя дорогая. А фамильный скелет вернется в свой шкаф и запрется там. Кстати, где Роже сейчас?

— Снаружи, в машине. Мы завтракали, и я только зашла за моей сумочкой.

— Тогда поспеши, моя дорогая, поспеши. Ты не должна заставлять его ждать! Он удивится — что с тобой сталось.

Он легонько чмокнул ее, и она повернулась, чтобы уйти. Но на пороге она остановилась.

— Ты что? — спросил Фэншоу.

— Отец, ты никогда ничего об этом не говорил… Я хочу сказать, ты, наверное, очень нуждаешься в деньгах? Если я могу помочь…

— Деньги? — весело переспросил он. — Нет, тебе не нужно беспокоиться на этот счет. У нас, жуликов, всегда есть где-то заначка.

Она поморщилась от этого режущего ухо слова и иронически-вызывающего тона, которым отец его произнес.

— Но что ты собираешься делать? — спросила она.

— Наверное, Элеонор позволит мне остаться здесь на ночь, — ответил он. Даже на две ночи, если я захочу.

В любом случае я уйду до твоего возвращения. Потом отправлюсь в Лондон. Твоя тетя любезно пообещала приютить меня — на столько, на сколько я пожелаю.

— Тебе там будет очень скучно, — прошептала дочь.

— Я так не думаю. В любом случае двум одиноким людям вместе не так скучно, как порознь. А теперь тебе нужно идти. Я настаиваю. Прощай, удачи тебе!

Она покинула его, и, когда сбегала по ступенькам к ожидавшей ее машине, слова «двум одиноким людям» звенели у нее в ушах, как колокол.

Воскресенье, 15 ноября

В кафе «Под солнцем» на Гудж-стрит по воскресеньям во время ленча всегда оживленно. Узкий зал с белыми стенами, с двумя рядами маленьких столиков привлекает клиентуру из района куда более обширного, чем довольно убогие окрестности. А посетители тут довольно разношерстные. Многие иностранцы, некоторые — оборванцы, кое-кто из преуспевающих и практически ни одного симпатичного. Но всех их объединяет одна, и только одна особенность они знают толк в хорошей еде. И Энрико Вольпи, плотный маленький генуэзец, который постигал кулинарное искусство в Марселе и шлифовал его в Париже, видит, что посетители не разочарованы.