Лео Брюс - Дело для трех детективов

Но затем, quel dommage[93]! Я задаю свой маленький вопрос. «Я не верю, что он был в деревне, — говорю я. — Может ли он доказать, что был вне дома?» И он, бедный дурачок, который не знает Амера Пико, говорит мне о флаге, который был приспущен. Мне остаётся только одно — надеяться, что он останавливал автомобиль в том месте, откуда была видна эта башня. И voila[94]! — так и есть! Я обнаруживаю, что он был там с сообщницей.

Затем ещё хуже: они оба отрицают, что были вместе. Как глупо! Если они невиновны, то почему они должны скрывать свою встречу? Небольшой выговор за нарушение правил поведения для слуг, ну и что? Пустяки. А отрицая этот факт, они признаются, что виновны. Ах, даже у этого молодого человека были грубые ошибки.

И вот вам, mes amis[95], объяснение этой загадки. Вы, — к сожалению, все вы, кто пытался решить её, — искали невозможное. Вы полагали, на что и рассчитывал убийца, что следует пытаться раскрыть способ, посредством которого убийца сбежал из комнаты после криков, но перед вашим приходом. Но это глупость. Для вас должно было быть сразу очевидно, что за это время никто не мог убежать. Значит, или убийца был ещё в комнате, или крик прозвучал не во время убийства. А раз в комнате никого не было, то voila[96]! — верно последнее. Вы видите, как всё просто, как логично теперь, когда объясняет папа Пико? Но нет, вы рассуждаете не так. Вы начинаете придумывать сверхъестественное существо с крыльями. Следует знать, друзья мои, в случаях убийства за запертыми дверями объяснение всегда заключается не в способе ухода, а во времени совершения преступления. Ах, если мы все начнём делать выводы, к которым нас подталкивают убийцы, как это будет хорошо для убийц! Но, к счастью, есть те, кто обладает чувством логики!

У этого человека всё получилось. Всё, чтобы свалить вину на чужие плечи и сбить со следа детективов. Был месье Стрикленд, пасынок, для которого преступление было наиболее выгодным, который был на мели, поменял имя и ночевал в соседней комнате. Был дворецкий, уже виновный в шантаже. Был викарий, у которого не всё в порядке с головой и который оказался у кровати так скоро после убийства. И был месье Норрис, который также был наверху в это время. Так много подозреваемых! Такая неразбериха. Конечно, преступник удачлив. Но затем удача заканчивается, поскольку приезжает Амер Пико с его чувством логики. Да, везение заканчивается. Он и его сообщница обнаружены. Voila! C'est tout[97]!

Оглядываясь назад, я вспоминаю, что в тот момент, когда месье Пико завершил свою речь, моим первым чувством была жалость к лорду Саймону. Как неприятно, наверное, было ему видеть, что его карточный домик рассыпается, и на его месте вырастает железобетонное здание, возводимое месье Пико. Милорд работал так интенсивно и добросовестно, что просто заслуживал успеха. Но нет. Маленький иностранец, очевидно, мог принимать поздравления. Все сомнение теперь отпали.

Месье Пико закончил свою речь и всё ещё улыбался, упиваясь собственной славой, когда неожиданно заговорил отец Смит:

— О чём вы все, кажется, забываете, — сказал он, — так это о том, что человек, который плетёт паутину шантажа, — это паук, а паук — это хищник.

Я сразу вспомнил обо всех его мистических ссылках на короля Брюса и о легендах или фактах, согласно которым люди способны повиснуть на нитях, и спросил себя, какие ещё немыслимые чудеса в ближайшее время будут объявлены банальностью.

— Вы тоже обнаружили убийцу? — спросил я. В принципе я относился к маленькому священнику вполне серьёзно, но сейчас мне хотелось услышать отрицательный ответ.

— Я нашёл убийцу — ответил он, — благодаря канату, фразе и, между прочим, способу, которым человек убивает мух. Всё очень просто, но в том-то и ужас, сила и безмерность всех простых вещей.

На мгновение он сделал паузу, словно сомневаясь, стоит ли нам об этом рассказывать. Затем продолжил:

— Есть женщина, убитая в запертой комнате, из которой единственным выходом было окно, а единственным способом ухода — канат. Поэтому, если не говорить о сверхъестественных способах, порождённых суеверием, было необходимо выяснить, как же использовался этот канат. По нему нельзя ни влезть наверх, ни соскользнуть вниз, — таким образом, мы принимаем объяснение лорда Саймона, что канат может раскачиваться, и человек может на нём качаться. Но я думаю, что от лорда Саймона ускользнуло, что когда один канат может качнуться слева направо, другой может качнуться справа налево.

В комнате миссис Терстон было два окна: то, которое открывалось, и ещё одно без поднимающихся рам или петель, которое никогда не открывается. И у обоих были каменные выступы по меньшей мере в фут шириной. Вы все исследовали окно, которое открывалось. Но что относительно окна, которое не открывалось? Через него можно было бы впустить многие прекрасные вещи: свежий воздух и лунный свет, аромат цветов и… истину. Ибо истинная суть этого дела находилась за окном, которое не открывалось, и лишь ожидала, пока на неё обратят внимание.

Чтобы покинуть комнату, человек должен был качнуться на канате. Но он качнулся не вправо — к окну комнаты Стрикленда, а налево — к неоткрывающемуся окну, ибо канат, за который схватился убийца, был спущен вниз не из комнаты Феллоуса, а из чулана. И в то время, пока вы обыскивали комнату, преступник стоял на том выступе, уцепившись за каменную кладку над собой. Он не мог видеть вас ясно, ибо в окнах стоят витражные стёкла, но он мог видеть, когда вы ушли. А затем он возвратился. Потому что был и второй канат — идущий из окна яблочной комнаты — на котором он мог качнуться назад к окну, которое открывалось. Обнаружить это было очень просто. Нужно было просто не забывать, что никакой маятник не отклоняется только в одну сторону, что у действия есть противодействие, что чёрное — это фактически противоположность белого.

Но кто это сделал? Кто бы ни качался на канате, у него имелся сообщник, который подвесил этот канат. Или, может быть, лучше сказать, что кто бы ни повесил канат, у него имелся сообщник, который на нём раскачивался? Во всяком случае, в этом деле было два человека.

Когда мы сидели за ланчем в субботу, на столе появился паук. Дворецкий вошёл в комнату и поднял его, осторожно взяв пальцами. Я смотрел на него и думал, что человек, который не хочет убивать насекомое, не сможет, вероятно, убить свою хозяйку. Но внезапно я увидел ужасную вещь. Дворецкий не стал убивать паука не потому, что он любит пауков, а потому что он ненавидит мух. Он взял насекомое и осторожно положил его на подоконник, где ползало несколько сонных мух. И он отвернулся с сожалением, как если бы ему хотелось подождать и увидеть результаты. Это было ужасно, но, как многие ужасные вещи, оно приоткрыло истину. Человек, который заставил паука убить муху, способен заставить мужчину убить женщину.

Но какого мужчину? Это должен быть или слабый человек, которого можно легко убедить, или виновный, которого можно принудить к чёрному делу шантажом, или дьявол, которому достаточно только намекнуть. Это, возможно, был некто, кто вошёл в дверь комнаты или присутствовал при осмотре. И тем же днём я отправился в деревенскую церковь. Сначала я подумал, что мне придётся искать в другом месте, ибо мистер Райдер не был ни слабым, ни виновным, ни плохим человеком. Но когда он показал мне прекрасную piscina[98] в алтаре церкви и назвал её раковиной[99], я почувствовал ужасающую истину. Сам он не был демоном, но он был одержим демонами: он был безумен. И этот сумасшедший стал инструментом, который совершил физическое убийство.

Но был найден только один канат. Если всё произошло так, как я думал, их должно было быть два. Я надеялся, когда опускал руку в резервуар, что там не будет ничего, кроме воды. Преступление, как оно виделось мне уже в то время, казалось слишком мерзким. Но нет — канат там был. Итак, было использовано два каната.

Видите ли, этот дворецкий был очень злым и очень умным человеком. Он был дворецким в течение двадцати лет или больше, и, как он сказал, у него были превосходные рекомендации. Но вообразите, чего стоило заработать эти рекомендации, какое бесконечное принудительное смирение, какое раболепное подчинение, какое подавление собственных чувств! Он был человеком, полным ненависти и ревности, но вынужденным в течение двух десятков лет демонстрировать обходительность и исполнительность.

Наконец его нанимает женщина, которая думает, что может обмануть своих слуг, чтобы рассчитывать на их лояльность. Но лояльности добиваются искренностью, а не обманом. Человек может назвать июньский вечер кануном Нового года, но мы не начнем петь «Доброе старое время»[100]. Человек может надеть на голову корону, но мы не начнем петь «Боже, храни короля». Женщина может составить завещание, но мы не станем петь: «Ибо она славный малый»[101]. И когда миссис Терстон подписала это завещание, она не добилась более старательного служения, но лишь заказала собственную панихиду. Это был её ордер на смерть.