Джозефина Тэй - Поющие пески

Начиная с этого момента я совершенствовал декорации. И мне не кажется, чтобы я что-нибудь прозевал, не так ли, господин Грант? Подробности были доведены до совершенства, я имею в виду также волосы на умывальнике и пыль на руках. В несессере, который я оставил, была моя старая одежда, ношеная и стираная, похожая на ту, которую он привык носить; там был еще и французский реквизит, которым я мог снабдить его из собственных запасов: роман и Новый Завет. Разумеется, в несессере была и совершенно необходимая для такого случая бутылка.

У Кенрика была необычайно крепкая голова. Разумеется, я имею в виду насчет выпивки. Во время обеда я вливал в него виски, а потом угостил его посошком такой величины, что любой бы содрогнулся от одного его вида. По правде говоря, он посмотрел на эти полстакана чистого виски с некоторым колебанием, но. как я уже сказал, он всегда охотно мне подчинялся, а потому выпил до дна без единого возражения. Он был по-прежнему трезвый. Однако виски переполнило как его кровь, так и желудок.

Когда уже начали мигать огни Кру, я совершил последнее действие. Я положил полупустую бутылку на пол и пустил ее кататься по полу туда и обратно. Когда поезд замедлил ход, я отпер дверь, закрыл ее за собой и пошел через поезд, оставляя за собой несколько вагонов. Я остановился, глядя с притворным интересом на суету на станции, небрежно сошел на платформу и удалился. Я не был похож на пассажира, и никто не обратил на меня внимания.

Я вернулся в Лондон на поезде, который отходил в полночь. На Юстон я прибыл в половине четвертого. Я был так возбужден, что всю дорогу домой прошел пешком. Я чувствовал себя так, будто за спиной у меня выросли крылья. Я сам открыл себе дверь и в половине восьмого уже спокойно спал, когда Махмуд пришел ко мне и напомнил, что в половине десятого утра я должен принимать представителей журнала «Патэ».

Пока вы не нанесли мне визит, я ничего не знал о тех словах, что были написаны на газете, которая находилась в кармане его плаща. Признаюсь, что на какой-то миг я испугался, что я что-то вообще проглядел, но меня тотчас же успокоило ничтожное значение этого недосмотра. Он ни в малейшей степени не уменьшал значения моего уникального достижения. Я оставил этот жалкий бульварный листок как элемент декорации. И даже если оказалось, что на нем были слова, написанные рукой Кенрика, то это все равно не изменит того факта, что власти приняли молодого человека за Шарля Мартэна.

На следующий вечер, в час пик, я поехал на вокзал Виктория и забрал оба чемодана Кенрика из камеры хранения. Я взял их домой, удалил фабричные этикетки и другие предметы, по которым их можно было бы опознать. Я запаковал оба чемодана в мешок и послал их вместе с содержимым в организацию беженцев на Ближнем Востоке. Если Вам когда-нибудь захочется от чего-то избавиться, дорогой господин Грант, то не надо это сжигать. Пошлите это на далекий остров в южных морях.

Уверившись теперь, что отменно сдержанный язык молодого Кенрика останется сдержанным навсегда, я заранее наслаждался плодами моих трудов. По правде говоря, я уже вчера получил заверение, что мне предоставят соответствующие фонды для моей экспедиции. Я планировал вылететь на будущей неделе. Сегодняшнее утреннее письмо от Кинси-Хеуита, разумеется, меняет все. Плоды моих трудов у меня отняты. Но никто не в силах отобрать у меня сути моего достижения. Если я не могу прославиться как открыватель Вабара, то я буду известен как автор единственного идеального убийства из всех, что когда-либо были совершены.

Я не способен держать факел при триумфальном въезде Кинси-Хеуита. И я слишком стар, чтобы еще достигнуть собственного триумфа. Однако я могу разжечь пламя, перед которым померкнут факелы, горящие на алтаре Кинси-Хеуита. Мой погребальный костер будет маяком, который осветит всю Европу, а мое идеальное убийство — приливной волной, которая сметет Кинси-Хеуита и Вабар в корзины для бумаг прессы всего мира.

Этим вечером в сумерках я разожгу свой собственный костер на вершине высочайшей горы в Европе. Махмуд об этом не знает. Он думает, что мы полетим в Афины. Однако он был со мной столько лет, что без меня он чувствовал бы себя очень несчастным. Поэтому я беру его с собой.

Прощайте, дорогой господин Грант. Мне очень жаль, что некто, обладающий таким умом, как Вы, растрачивает попусту свой талант в этом довольно-таки дурацком учреждении на Эмбэнкмент. Ваше открытие, что Шарль Мартэн не был Шарлем Мартэном, а был кем-то по фамилии Кенрик, свидетельствует о большом уме. И за это мое к Вам почтение. Но Вам не хватило хитрости, чтобы открыть, что он вовсе не умер вследствие несчастного случая. А то, чего вообще никто не в состоянии открыть, это тот факт, что я являюсь тем человеком, который его убил.

Прошу Вас принять это письмо как выражение моего к вам уважения и pour prendre conge.[14] Госпожа Люкас пошлет его в пятницу утром.

X. К… Хирон Ллойд».

Грант осознал, что госпожа Тинкер проводит в комнату Каллена и что она уже, должно быть, перед этим незаметно сюда входила, ибо на столе перед ним лежал конверт из Ярда.

— Ну? — спросил Тэд, с лицом, все еще пылающим. — Что мы теперь будем делать?

Грант подвинул к нему листы письма Ллойда.

— Что это?

— Прочитай.

Тэд с колебаниями взял их, взглянул на подпись и углубился в текст. Грант воткнул большой палец в конверт, присланный от Картрайта, и разорвал его.

Тэд кончил читать, поднял голову и оцепенело смотрел на Гранта.

— Это все липко от грязи, — наконец выдавил он из себя.

— Да. Омерзительно.

— Ходячее тщеславие.

— Да.

— Во вчерашних дневных газетах писали о катастрофе. Охваченный пламенем самолет на Монблане. Это он.

— Да.

— Он бы как-нибудь выкрутился, несмотря ни на что.

— Нет.

— Нет? Он предусмотрел все, разве не так?

— Они никогда не могут предусмотреть всего.

— Они?

— Убийцы. Ллойд забыл о такой очевидной вещи, как отпечатки пальцев.

— Что вы имеете в виду? Что он действовал без перчаток? Я в это не верю!

— Разумеется, он делал это в перчатках. Ни на чем из того, до чего он дотрагивался в купе, не было его отпечатков пальцев. Он забыл о том, что в купе было кое-что такое, с чем он имел дело раньше.

— Что это было?

— Документы Шарля Мартэна. — Грант ткнул пальцами в документы, лежащие на столе. — Они покрыты отпечатками Ллойда. Они никогда не могут предусмотреть всего.

— Совсем как жених, — с удовольствием сказал сержант Вильямс, торжественно и помпезно приветствуя Гранта в понедельник утром.

— Ага, сейчас меня, наверное, забросают рисом. Как сегодня ревматизм старика?

— О, кажется, совсем неплохо.

— Что он курит? Трубку? Или сигареты?

— Трубку.

— Ну, так я сейчас войду, пока барометр указывает хорошую погоду.

В коридоре он встретил Теда Ханну.

— Как ты наткнулся на Арчи Броуна? — спросил Ханна, когда Грант поздоровался с ним.

— Я наткнулся на него в той округе, где я жил. Он писал эпос по-гэльски. А эти его «вороны», кстати говоря, это иностранные рыбацкие катера.

— Неужто? — сказал Ханна, замерев под впечатлением от услышанного. — Откуда ты это знаешь?

— Они встречаются на праздниках. Это старый метод: «хочешь — сигарету — нет — нет — возьми — всю — пачку».

— Ты уверен, что это были не сигареты?

— Совершенно уверен. Я обчистил его карман во время одной Большой Цепи и наполнил этим же во время следующей.

— Ты еще скажешь, что ты плясал на деревенском празднике!

— Да чего я там только не делал! Ты бы удивился. Я и сам несколько ошарашен.

— Что это был за товар?

— Комплект замечательнейших картинок из серии «особо вульгарных».

— Да? — сказал Ханна, задумавшись. — Кто-то переводит ужасно много денег.

— Да. Овечка в волчьей шкуре. И взглянуть бы тебе на эту шкуру! — сказал Грант, направляясь в сторону двери Шефа.

— Должно быть, отпуск хорошо на тебя подействовал, — сказал Ханна. — Ты смотришь свысока на весь мир. Просто-таки мурлычешь от удовольствия.

— Как говорят на далеком севере, я не поменялся бы даже с королем, — сказал Грант и действительно думал так.

Он был счастлив не потому, что собирался вручить Брайсу рапорт, даже не потому, что он опять был собой. Он был счастлив из-за того, что молодой Каллен сказал ему сегодня утром в аэропорту.

— Господин Грант, — сказал Тэд, прямой и торжественный, произнося небольшую официальную прощальную речь, как хорошо воспитанный американец. — Я хочу, чтобы вы знали, что я никогда не забуду того, что вы сделали для меня и для Билла. Вы не можете вернуть мне Билла, но вы сделали нечто намного более замечательное: вы сделали его бессмертным.

По существу, он сделал именно это. Пока будут писаться книги, пока будут читать историю — Билл Кенрик будет жить. И это именно он, Алан Грант, совершил это. Кенрика похоронили на глубине шести футов, в забвении, но он, Алан Грант, выкопал его обратно и поставил его на причитающееся ему место первооткрывателя Вабара.