Дороти Сэйерс - Идеальное убийство

У мисс Климпсон вырвался возглас негодования, за который она немедленно укорила себя: храм — не место для проявлений гнева. «Дисциплина, — прошептала она, подбирая с пола свое имущество, — дисциплина. Надо уметь держать себя в руках».

Она затолкала бумажки в записную книжку, схватила перчатки и сумочку, еще раз склонилась пред распятием, выронила сумочку, с видом великомученицы подняла ее и пошла через всю церковь к южному входу, где с ключом в руках стоял ризничий, дожидаясь, пока она выйдет. Стоя в дверях, она оглянулась и посмотрела на алтарь, опустевший и темный. В полумраке белые свечи напоминали привидения. Внезапно церковь показалась ей мрачной, угрожающей.

— Доброго вам вечера, мистер Станнифорт, — быстро попрощалась она.

— Доброго вечера, мисс Климпсон.

Приятно было спуститься с тенистого крыльца и очутиться среди зелени, подсвеченной золотыми лучами закатного солнца. Однако ощущение угрозы не проходило. Что могло его вызвать? Призывы к покаянию? Молитва, в которой говорилось об искоренении порока? Мисс Климпсон решила поспешить домой и там почитать Евангелие — ей требовалось смягчить душу после мессы, посвященной суровому и бескомпромиссному святому Иоанну. «А потом надо будет разобрать мои бумажки», — подумала она.

После прогулки по свежему воздуху гостиная на первом этаже дома миссис Бадж показалась ей душной. Мисс Климпсон распахнула окно и присела рядом с ним, чтобы навести порядок в записной книжке. Открытка с «Тайной вечерей» оказалась рядом с молитвой, которую следует читать перед причастием; «Благовещение» Фра Анжелико выпало со своей странички, 25 марта, и попало на одно из воскресений после Троицы; изображение Святого Сердца с текстом на французском надо было вернуть на место, ближе к празднику Тела Господня; а это…

— О! — воскликнула мисс Климпсон. — Наверное, я подобрала его в церкви!

Крошечный листок бумаги был исписан чужим почерком. Наверняка кто-то выронил его.

Вполне естественно было бы прочесть его, чтобы убедиться, не содержится ли там нечто важное.

Мисс Климпсон была из тех людей, которые никогда не станут читать чужие письма. Они так и говорят про себя: «Я не тот человек, который читает чужие письма».

Обычно это следует понимать в прямо противоположном смысле. Провидение для того и заставляет их повторять эти слова, чтобы окружающие знали, что им не стоит доверять свою корреспонденцию. Если люди и дальше продолжают разбрасывать письма где попало, это уже их личное дело.

Мисс Климпсон развернула листок.

В руководствах по самосовершенствованию для верных католиков часто встречается следующий совет: готовясь к исповеди, составьте небольшой список своих прегрешений, чтобы ничего не упустить. Конечно, вы не должны упоминать имена других людей, показывать этот список друзьям или оставлять его где-нибудь на виду. Однако такое случается — поэтому церковь не всегда одобряет составление подобных списков, ведь о своих грехах человек должен прошептать на ухо священнику, который, в свою очередь, обязан немедленно предать их забвению.

Тем не менее, некто недавно составил этот список и записал его на листке бумаги — скорее всего, это было в прошлую субботу, — а потом листок завалился между скамейкой для коленопреклонений и исповедальней, скрытый от глаз уборщика. И вот записка, содержание которой должен был знать только Господь, лежала на круглом столике красного дерева в гостиной миссис Бадж, перед глазами простой смертной.

Справедливости ради следует сказать, что мисс Климпсон была готова уничтожить листок, не читая, и сделала бы это, если бы ее внимание не привлекли следующие слова: «Ложь, на которую я пошла ради М.У.».

В тот же момент она осознала, что это почерк Веры Файндлейтер, и тут у нее в мозгу — «словно молния», как она потом говорила, — промелькнула мысль о том, что могло означать это предложение.

Целых полчаса мисс Климпсон сидела в одиночестве, претерпевая муки совести. Природная пытливость твердила ей «прочти»; религиозные убеждения говорили «не читай»; чувство долга по отношению к Уимзи, нанявшему ее на работу, нашептывало «разберись, в чем тут дело»; правила хорошего тона настаивали «не надо»; и тут суровый голос провозгласил: «Речь идет об Убийстве. Ты готова стать сообщницей Убийцы?» Словно Ланселот, она разрывалась между собственной совестью и дьявольским искушением; однако что было совестью и что — искушением?

Она вспомнила молитву об искоренении порока, которую только что читали в церкви.

Убийство.

Если судить по этой записке, оно действительно могло произойти.

Или не могло? Что, если она просто не так поняла?

А тогда разве ее долг не в том, чтобы изгнать из своего разума эти беспочвенные подозрения?

Ей захотелось немедленно отправиться к мистеру Тредголду и попросить у него совета. Скорее всего, он попросил бы ее сжечь записку и очистить свой разум при помощи молитвы.

Она встала и начала искать спички. Будет лучше, если она как можно скорее избавится от листка.

Но ведь тем самым она может уничтожить единственный ключ к загадочному Убийству!

Каждый раз, когда мисс Климпсон про себя произносила это слово, оно всплывало перед ее глазами, словно отпечатанное заглавными буквами. УБИЙСТВО. Как в полицейской сводке.

Потом у нее возникла новая идея. Паркер ведь полицейский — и вообще не похоже, чтобы он слишком благоговел перед тайной исповеди. Выглядит как протестант, а может, вообще не придерживается никакой конкретной религии. В любом случае профессиональные обязанности для него превыше всего. Почему бы не отправить записку ему, не читая, с кратким пояснением по поводу того, как она к ней попала? Тогда вся ответственность ляжет на него.

По здравом размышлении мисс Климпсон отвергла этот план как иезуитски лицемерный. Отправив листок другому человеку, тем самым она предавала его содержание огласке — это было еще хуже, чем прочесть записку самой. Кроме того, ее внутреннее «я» снова подняло голову—в конце концов, если некто все равно прочтет список, так почему бы и ей не удовлетворить свое, вполне законное любопытство? Предположим, что она ошибается. В конце концов, упомянутая «ложь» может не иметь никакого отношения к алиби Мэри Уиттакер. Получится, что она преднамеренно разгласила тайну другого человека, ничего при этом не добившись. Если уж показывать кому-то листок, сначала надо прочесть его самой — чтобы не причинить ненужного ущерба всем задействованным сторонам.

Возможно, прочитав еще несколько строк, она поймет, что список никак не связан с УБИЙСТВОМ, и сможет спокойно его сжечь. Она знала, что если уничтожит записку не читая, то никогда, до конца своих дней не сможет ее забыть. Подозрения вечным грузом будут лежать у нее на душе. В Мэри Уиттакер ей будет мерещиться Убийца. Глядя в ее холодные голубые глаза, она будет гадать, какое выражение было в них, когда эта женщина обдумывала УБИЙСТВО. Конечно, она подозревала ее и раньше, с подачи Уимзи, но никогда еще эти подозрения не были столь реальными. Сейчас же они выкристаллизовались у нее в голове, превратились из чужих в ее собственные.

«Что же мне делать?»

Она бросила еще один короткий взгляд на листок. На сей раз глаза выхватили слово «Лондон».

Мисс Климпсон ахнула, как человек, шагнувший под холодный душ.

«Что ж, — решила она, — если я совершаю грех, то, надеюсь, он мне простится».

Залившись краской так, словно ее взору предстало некое крайне неприличное зрелище, мисс Климпсон погрузилась в чтение записки.

Она была написана кратко и весьма туманно. Паркер вряд ли смог бы сделать из нее ценные выводы, однако для мисс Климпсон, хорошо разбирающейся в подобной сентиментальной скорописи, смысл был яснее ясного.

«РЕВНОСТЬ» — написано большими буквами и подчеркнуто. Далее упоминалась некая ссора, обвинения и злые слова, а также озабоченность автора по поводу того, как Господь теперь относится к ней. «КУМИР» — и длинная черта.

По этому скудному костяку мисс Климпсон без труда восстановила одну из тех ссор, которым, живя в женском окружении, не раз становилась свидетельницей. «Я делаю для тебя все — а ты про меня вовсе не думаешь — ты ужасно со мной обращаешься — знаю, я просто тебе надоела!» А в ответ: «Не будь смешной. Честное слово, это становится невыносимо. Да перестань же, Вера! Ненавижу, когда ты так разговариваешь». Унизительные, отвратительные, изматывающие сцены ревности… Они разворачиваются повсюду — в женских школах, пансионах, небольших квартирках в Блумсберри. Постепенно жертва начинает терять терпение. Глупая ревность убивает былую привязанность. Ненависть и стыд — вот к чему это ведет.

— Вот ведь чертовка, — позволила себе крепкое выражение мисс Климпсон. — Похоже, она просто воспользовалась девушкой.