Cергей Кузнецов - Семь лепестков

Трудилась она в каком-то совместном торговом предприятии. Должность ее называлась секретарь-референт, но в глубине души Горский подозревал, что это был красивый термин, позволявший получить за одну зарплату секретаршу и переводчицу одновременно. Чем больше он узнавал про ее работу, тем больше он сомневался, что в такой конторе могут быть не то что чудесные, а просто приличные люди. Тем не менее, он вежливо слушал аленин щебет о ежедневных разговорах в курилке и совместных посещениях «Рози О'Грэдис» по пятницам, пытаясь понять, что заставляет эту вроде абсолютно нормальную девушку вот уже год каждый день ходить на работу, переводить никому не нужные факсы и разливать по чашечкам кофе. Он не совсем понимал, сколько денег ей за это платят (двести долларов? триста?), но в любом случае это было явно мало, чтобы променять свою свободу на совместную жизнь с десятком незнакомых и социально чуждых людей.

Алена закрутила кончик и облизала папиросу, чтобы бумага не выгорела раньше времени.

– У меня всю последнюю неделю чудесный роман по факсу, – сказала она, доставая из сумочки зажигалку. – Совершенно замечательный американец из Бостона.

Она закурила и, втянув дым, передала косяк Горскому. С трудом удерживая его в пальцах, он сделал одну затяжку. Его сразу вставило и, закрыв глаза, он сказал:

– Мощная трава.

– Это васина, – ответила Алена, затягиваясь. После паузы она добавила: – ему кто-то принес целый рюкзак, так что он теперь всех раскуривает направо и налево.

Вася, известный всей Москве как Вася-Селезень или – иногда – Вася-Растаман, был аленин брат. В отличие от Алены, уже год снимавшей квартиру где-то в Выхино, он жил с родителями, нигде толком не работал, слушал Боба Марли с Питером Тошем и, разумеется, постоянно курил.

– А ты куришь на работе? – спросил Горский, делая еще одну затяжку.

– Нет. Я попробовала один раз в обед покурить, так потом застремалась, что с работы попрут.

Она подвинула свой стул поближе к Горскому, чтобы не слишком тянуться за косяком, откинулась на спинку и начала рассказывать.

– Я тогда только начала и дико напрягалась. Димка мне тогда сказал: ты, типа, дунь в обед, сразу станет легче. Ну, он принес травы, я набила дома косяк, положила в пачку к сигаретам, а когда обедала – зашла в скверик, быстренько пыхнула и вернулась. Причем мне показалось, что меня совсем не вставило… просто ни капельки… только идти до офиса было дольше, чем обычно.

Горский кивнул – мол, знамо дело, совсем не вставило, как же, как же – и тут же закашлялся. Алена протянула ему пятку и он слабо качнул головой – добивай сама, мне хватит. Она сделала последнюю затяжку, растерла окурок в пепельнице и продолжила:

– Ну, я вернулась, а Виталик говорит, что пришел факс и надо его срочно перевести. Я сажусь и тут вижу, что факс-то – на итальянском, а я его не знаю. Ну, я хочу уже Виталику об этом сказать, как понимаю, что села на измену. Факс наверняка на английском, просто я обкурилась и ничего не соображаю. Я дико перепугалась. Думаю, ну все, сейчас меня попрут отсюда в два счета. Думаю, надо потянуть время, чтобы трава выветрилась, – Алена довольно улыбнулась, – хорошая идея, да? Трава же никогда не выветривается, правда?

– Ну да, она… это самое… вымывается. Примерно за 3-4 дня. Период полувыведения у тетрагидроканнабиола такой, – внезапно Горский сообразил, что совершенно неясно, к чему он это сказал. – Но обычно часа за два все проходит. Или за четыре.

– Или за шесть.

Их разобрал смех, и минуту они смеялись, гладя друг на друга. Стоило одному перестать, второй тут же затихал – но только для того, чтобы через несколько секунд снова взорваться приступом беспричинного веселья.

– На ха-ха пробило, – сказал Горский.

– Не, – сказала Алена, – я на измену села. Просто дико села. И тут открывается дверь и появляется человек… ну, как тебе его описать? Собственно, он выглядел как Будда.

– А как выглядит Будда? – заинтересовался Горский

– Не знаю, – задумалась Алена, – ну, в зависимости от перерождения, наверное. По-разному.

– А на этот раз?

– Ну, на этот раз он выглядел обычно. Невысокий, в очень дорогом пиджаке, в золотых очках, кажется… короче, он входит в приемную, а я стою с чашкой кофе посредине… как столб. Я кофе хотела попить, чтобы в себя прийти, – пояснила она. – И он как посмотрел на меня, я сразу поняла: вот человек, который меня понимает. Который меня, так сказать, спасет. Потому что было сразу видно: он во все врубается.

Горский кивнул. Такие истории были обычным делом, хотя мало кого с травы пробивало на столь сильные переживания. Среди его знакомых были люди, находившиеся в сложных эзотерических отношениях с известными артистами, городскими птицами и даже предметами мебели, попавшимися им на глаза в подходящем состоянии. Для себя Горский затруднялся объяснением этого феномена, но склонялся к тому, что в любом объекте можно обнаружить признаки Божественного, а психоделики на то и психоделики, что помогают в этом. Ну, а кто что в чем находит, вероятно, зависит от личной кармы. Или – Пути, которым ты должен идти. Или – просто случайно. На самом деле, ответ на этот вопрос был непринципиален.

– И кто это был?

– Некто Андрей Альперович. Какой-то крутой коммерсант. Он со своим партнером пришел на переговоры к Виталику.

– А что твой факс?

– В тот день до него руки не дошли, слава, как выражается мой брат, Джа.

– Так он действительно был на итальянском?

Алена наморщила лоб.

– Не помню. Сейчас мне кажется, что да, но, может, потом выяснится, что на английском. Когда трава… это самое… рассосется.

Она снова хихикнула, но на этот раз Горский не поддержал. Он задумчиво рассматривал висевшую перед ним на стене картинку с изображением разноцветной мандалы. Пары тибетских божеств белого, красного, желтого и зеленого цвета танцевали по ее краям, а в радужном центре лотосовый владыка танца обнимал свою красную дакини. Вырванная из какого-то журнала копия тибетский тангхи иногда вызывала у Горского странные смещения сознания – но, видимо, трава была хоть и сильная, но спринтерская… полчаса – и как не бывало.

Ему нравилось курить с Аленой. Во-первых – не грузила, во-вторых – подтверждала теорию Горского об изменении отношения к наркотикам. Если десять лет назад вещества были достоянием волосатых и, может быть, блатных, то теперь они все больше распространялись в обществе. Курить траву, есть кислоту, колоться калипсолом уже не означало порвать со всем обществом – это был просто такой способ жизни, точно такой же, как ходить в церковь или, скажем, в синагогу: важный для того, кто следует этому пути, но не мешающий его социальной жизни. Только ради этого и следовало отменить совок несколько лет назад.

Алена начала разливать чай, когда снова запищал домофон.

– Кто там? – спросила она.

– Это Антон, – раздался искаженный до неузнаваемости голос.

– Открывай, – кивнул Горский.

Скинув в прихожей рюкзак, Антон повесил на вешалку джинсовую куртку и снял кроссовки. Кроссовки были битые, и он уже давно хотел купить себе вместо них правильные ботинки типа армейских. Dr.Martens, ставший спустя несколько лет униформой рейверов, тогда еще толком не появился в Москве, и те кто хотели выебнуться, заказывали их в Лондоне или пытались найти что-то похожее. В любом случае, оставшись без работы, Антон оставил и мечту о ботинках.

Он прошел в комнату. Посреди, как всегда, восседал на своем кресле Горский, а у журнального столика примостилась худощавая брюнетка в юбке и белой кофте.

– Привет, – кивнул он ей, – я Антон.

Она неуверенно улыбнулась и сказала «Алена». Даже не глядя на пепельницу, Антон понял, что они уже успели раскуриться. Он бы тоже с удовольствием пыхнул, но посчитал неудобным начать прямо с этого.

Он налил себе чаю и сел на диван.

– Ты бы знал, Горский, как я вляпался, – сказал он.

– А что? – вежливо, хотя и без особого интереса, спросил Юлик

– Вчера вечером на даче тетка от овердоза кинулась… ну, жена одного из этих коммерсантов.

– Что, героин с кокаином мешала? – поинтересовался Горский.

– Нет, маркой траванулась.

– А разве такое бывает? – спросила девушка.

– Своими глазами видел, – повернулся к ней Антон, – съела и через пять минут уже все… ну, или почти все. Вся опухла, словно собиралась лопнуть, глазки стали как щелочки, щеки на поллица, горло, видимо, перекрыло – и пиздец.

– Ужасная история, – сказала Алена, – я и не знала, что от кислоты можно кинуться. Может, оно и к лучшему, что не знала. Я тебе не рассказывала, как я принимала кислоту? – спросила она Горского.

Тот, явно думая о чем-то своем, покачал головой.

– Я пришла к Димке в гости, у него еще приятель его сидел… не помню, как звали. Ну, мы покурили, и я говорю им, что никогда кислоты не пробовала. Они пошептались и достали марку: вот, говорят, пробуй, если хочешь. А я тогда думала, что кислота должна быть в таблетках или там, в ампулах и решила, что они меня разыгрывают. Я им говорю, будто поверила: «Что я буду одна эту бумажку жевать, давайте вы тогда тоже». Ну, Дима еще одну марку достает, режет на три части, а я думаю все – когда им надоест-то? Говорят, клади под язык и соси. Я говорю, ладно, постебались и хватит, чего я дура всякую бумагу жевать? Ну, типа как хочешь, сама просила. Съели свою дозу, я тоже свою как бы съела и думаю: «Когда же им это надоест?» А они сидят, гонят что-то и изредка спрашивают: мол, как, тебя уже вставило? А меня еще раньше от травы вставило, причем сильно, и я сижу, на картинки там смотрю, музыку слушаю и только изредка говорю: «Да ладно уже, надоели с вашей кислотой, хватит уже. А вот трава у вас классная». И вдруг смотрю на часы и понимаю, что нет такой травы, чтобы вставляла на шесть часов с такой силой. И я как заору: «Так это действительно ЛСД?!»