Семён Клебанов - Спроси себя

Похоронив жену, Семен Макарович никаких отношений с людьми, кроме служебных, не имел — смирился, зажил тихо, словно утомился от работы к сорока восьми годам и не видел в ней никакой прелести: один голый долг.

— Как живешь-можешь? — спросил Щербак.

— Паршиво.

— Вижу. На мели сидишь?

— А ты, может, мне водицы привез? А, Фомич? Ведра два? — Ершов вздохнул. — Так-то вот.

И Щербак услышал в его голосе скрытую радость избавления от ответственности. Он помолчал немного и сказал:

— Я еще продержусь. А потом? Рядом с тобой сяду. Ты же на мой план петлю вешаешь.

Зазвонил телефон.

— Ну? — сказал Ершов в трубку и шумно задышал. — Все в порядке? Давно бы… Я вам покажу магарыч, сукины дети! — сердито добавил он и бросил трубку. — Два дня связи не было.

— Так что же делать будем? — спросил Алексей.

— Сколько лет тебя знаю, Фомич! И все ты такой задиристый, цепкий. Из такой породы хорошо багры делать. Раз ты о своем плане печешься, то давай так порешим: увольняй меня к чертовой бабушке. И бери мою запань под свою власть. Только как же ты реку уволишь? Наша река тощая, не чета вашей.

Слушая Ершова, Алексей все прикидывал, как бы повысить уровень речушки.

— Природа, Фомич, — философски заметил Ершов. — И весь тут сказ. С нее взятки гладки.

— Ты так думаешь? — спросил Алексей. — А все ли в твоей сказочке правильно? Ты забыл мне про Иванушку рассказать. Между прочим, зря. Сказочку эту тоже Ершов сочинил.

— Как же, — беззлобно согласился Семен Макарович. — Знаю, был такой писатель. С детства помню. — И неожиданно угрюмо добавил: — Устал я, Алексей.

Помолчали. На дворе от жары и скуки злилась собака. Облака плыли легкие, кудрявые, напоминая прически городских девчонок.

— Случись у меня такая беда, — убежденно заговорил Щербак, — поставил бы земляную перемычку — и всем заботам конец.

— Чудак ты, право. Только об этом и думаю.

— Ну и что?

— Неужто лопатой насыпь ставить? Сам знаешь, какая у меня техника.

— У тебя два колхоза под боком.

— Точно, — мрачно согласился Ершов.

— Мог бы и на поклон сходить — помогли бы.

— Ездил, Фомич, ездил. Отказали. Каждый трактор у них на учете. Не до моей беды председателям.

Алексей молча покачал головой.

Ершов понял его иначе и грустно сказал:

— Так что придется ждать.

Алексей облизнул сухие губы, откашлялся:

— Пойду похарчусь. И летчик мой обедом интересовался, — и вдруг умолк.

Озаренный догадкой, пересел к телефону и позвонил в воинскую часть, стоявшую возле березовой рощи. Щербак видел их лагерь с самолета, когда летел в Осокино.

Он сумел уговорить командира части помочь Осокинской запани поставить земляную перемычку. Положив трубку, сказал:

— Сегодня у тебя солдаты гостить будут. И технику прихватят. Так что созывай свой народ.

Семен Макарович долго молчал, оскорбленный находчивостью Щербака. Он слушал звуки, долетающие со двора: скрип двери от легкого ветра, лай собаки, утомленный крик птиц — и всей своей рано пришедшей старостью понял, что с запанью ему пришло время расстаться, — он здесь не начальник, а лишний человек.

Приподнявшись, крикнул в окно сторожу:

— В рельс вдарь. Погромче! — Потом снова, не глядя приятелю в глаза, повторил: — Устал я, Алексей.

— Я где-то хорошие слова слышал, — задумчиво сказал Щербак. — «Бензин кончился, на самолюбии долечу».

— Чкалов, — определил Ершов.

— Точно. Соображаешь?

Слабая улыбка появилась на лице начальника Осокинской запани.

— Ладно. Поеду я к своим хлопотам. Кончим страду, приезжай ко мне. Потолкуем за жизнь. По рукам?

— Может, и соберусь…

Алексей долго смотрел в карие глаза старого приятеля и сказал просто, с добрым сочувствием:

— Свои должны встречаться чаще.

Стоя у дверей конторы и провожая взглядом уходящего Алексея, Ершов подумал, что Щербак живет на земле в охотку, с удовольствием, и в этом его главная сила.

Градова, сощурившись, смотрела на Щербака, который неторопливо и обстоятельно рассказывал про поездку в Осокино, слушала его с особым вниманием, потому что боялась что-либо пропустить из его показаний.

— Когда вы вернулись в Сосновку? — спросила Градова.

— Поздно вечером.

— Какая погода была на трассе полета?

— Сухая. В Сосновке, — добавил Щербак, — узнал, что в Загорье идет ливень. Это триста километров от нашей запани.

— Какой был горизонт в Загорье?

— Одиннадцатого июня пятьсот шестьдесят, а двенадцатого — уже шестьсот сорок сантиметров.

— Это считается резким повышением?

— Посудите сами: за сутки вода прибыла почти на метр.

— Когда в Загорье начался спад горизонта?

— Через день. Тринадцатого.

— Из материалов следствия, — сказала Градова, — видно, что с начала подъема воды и вплоть до аварии не были закрыты ворота запани, предназначенные для выпуска древесины. Почему это не было сделано?

— Факты, о которых вы говорите, нуждаются в серьезном уточнении, — ответил Щербак. — Горизонты порядка трехсот пятидесяти — трехсот шестидесяти сантиметров нормальные для выпуска леса. Были случаи, когда сплав продолжался даже при более высоких уровнях.

— А вы не усмотрели угрожаемого положения в неустойчивости режима?

— Усмотрели, — тут же согласился Щербак. — Одиннадцатого июня к двум часам дня горизонт поднялся до четырех метров, и технорук запани Каныгин дал указание мастерам сплава закрыть ворота запани.

Каныгин быстро закивал головой, подтверждая слова Щербака.

— В какое время он дал указание? — спросила Градова.

— Через тридцать минут, как получили сводку, — не выдержал и громко с места ответил Каныгин.

Когда Алексей вернулся в Сосновку, он, не заходя домой, направился на запань. И сразу, окинув ее тревожным взглядом, понял, что в те часы, когда он уводил от беды своего соседа Ершова, к нему примчалась высокая вода.

Перед запанью в два-три наката громоздились бревна, образовав у ее ворот затор.

— Не сладкие у нас пироги, — помрачнел Алексей.

Каныгин молчал.

Обычно технорук реагировал на замечания быстро и точно. Все, что касалось его дел, было ему ведомо, а теперь он почему-то медлил и даже отвернулся от Щербака, словно провинился и не знал, как начать разговор. Постояв в раздумье некоторое время, Федор Степанович сказал:

— Хорошо, что ты приехал.

— Дома оно всегда лучше. Только нескладно получилось. Поехал за шерстью, а вернулся сам стриженый. Когда поднялась вода?

— В полдень.

— Почему не закрыл ворота?

— Ты меня для дела на запани оставил, — Каныгин враз оживился, голос его стал твердым, звучным. Огромные практические знания, добытые опытом и ошибками, подсказывали ему верность решения, принятого им. — Не мог я приказать такое. Разве что со страху увел бы людей домой. А план пусть горит? Так следует понять? Будто ты меня первый день знаешь. Не в таких передрягах бывал… Ведь никто не знал, что к нам рванется большая вода.

— Меня-то зачем в слабонервные зачислил?

— Ты вот что, Алексей, не давай волю обиде. Пойми мою позицию. Я ее любому инспектору докажу.

— Погоди, до инспектора еще не дошло. И мне про сплав не рассказывай, как дикарю про автомобиль. При создавшемся положении лучше было бы ворота закрыть.

— Сейчас легко говорить. А семь часов назад, скажи я тебе такое, ты бы меня матерком. И был бы прав. — И, уловив в задумчивых глазах Алексея тревогу, добавил: — Я еще живой. С меня и спрос будет. Тебя здесь не было. Вот какой факт.

— Так почему же, подсудимый Щербак, все-таки не были закрыты ворота? — спросила Градова.

— В создавшихся условиях этого нельзя было сделать. Перед запанью лежала сплошная масса древесины. Длина пыжа составляла двенадцать километров, и расчистка могла привести к серьезным последствиям — в такое время пыж трогать опасно.

— И что же вы предприняли? — насторожилась Градова.

— Мастера сплава пытались расчистить ворота. Но затор устойчиво сопротивлялся.

— А была возможность закрыть ворота хотя бы при некоторой расчистке затора?

— Нет.

— Почему?

— Как бы вам поточнее объяснить… Представьте себе обыкновенный забор и ворота. Так вот, запань — преграда для бревен — чем-то напоминает это привычное сооружение. Только забор запани состоит из бревенчатых плиток, ширина каждой — шесть с половиной метров. И лежат они на плаву, удерживаемые стальными тросами. А ворота образуются, когда вынимают плиты для пропуска древесины. Тогда у нас ворота были распахнуты почти на двадцать метров. Были сняты три плитки. Чтобы поставить хотя бы одну из них, нужно иметь свободное место. И, как видите, не маленькое.