Жорж Сименон - Кот

Раз в неделю Буэн натирал паркет в гостиной, но не для того, чтобы доставить удовольствие жене, а потому что ему нравился запах мастики.

После этого начиналась комедия. Вот и сейчас настало ее время. Буэн не любил слова “комедия”. Маргарита, должно быть, тоже. Но, интересно, как мысленно называла она то, что они разыгрывали каждое утро? Слово “комедия” подразумевает веселье, и они — порознь — иногда испытывали его, но тщательно скрывали это друг от друга. Со стороны их действия и поведение выглядели скорей уж трагическими или карикатурными, чем комическими.

Маргарита не забыла и про вчерашнюю комедию с градусником. Когда Буэн поднялся за пылесосом, она опять держала его во рту. Как всегда по утрам, волосы у жены были повязаны светло-синей косынкой. У нее и вправду нездоровый цвет лица. А может, это только кажется из-за серого, туманного, дождливого утра? У тумана на улице тоже какой-то желтоватый оттенок… Что, если она и впрямь сляжет? До сих пор, несмотря на постоянные жалобы, она ни разу серьезно не болела. Буэн тоже. Похоже было, что они доживут до глубокой старости.

Сейчас они ждали — Маргарита на втором этаже, он внизу, — кто не выдержит и выйдет первым. Буэн уже надел свой макинтош грязно-серого цвета и галоши. Кепка лежала рядом. Маргарита, видимо, тоже была готова. Вчера он первый потерял терпение и вышел, пожав плечами.

Сегодня она, надо полагать, полностью одетая, с зонтиком в руках, прождала в комнате минут десять, но наконец спустилась в кухню и взяла продуктовую сетку. У Буэна была своя, почти в точности такая же, как у Маргариты. Когда дверь за женою захлопнулась, он тоже направился к выходу.

Он видел, как, маленькая и хрупкая, она семенит по тротуару, неуклюже переступает опухшими ногами через лужи, и над головой у нее колышется лиловый зонт.

Маргарита знала, что он идет следом. В иные дни сзади шла она, но расстояние между ними никогда не бывало слишком большим; Буэн предусмотрительно старался шагать помедленней.

Она повернула направо к бульвару Пор-Рояль и перешла улицу напротив больницы Кошена, где во дворе стояли санитарные машины и с деловым видом пробегали врачи в белых халатах.

Чуть погодя они, держа дистанцию метров в тридцать, свернули на улицу Сен-Жак. В лавках было полно покупателей.

“Интересно, в бакалею она зайдет?” — подумал Буэн.

В длинном сумрачном бакалейном магазине итальянца Росси продавались самые разные продукты, в том числе кулинарные изделия вроде маленьких артишоков в масле, жареной рыбы под пикантным соусом и крохотных, с большой палец, маринованных осьминогов, до которых Буэн был великий охотник.

Ему нужно было купить сахар и кофе. Когда он вошел, Маргарита, водя глазами по полкам, попросила дать ей спагетти и еще три банки сардин в масле. Она сделала вид, будто не знает, что муж здесь. И дома, и на людях они не замечали друг друга, и торговцы привыкли, что приходят они вместе, но при этом не то что не разговаривают, но даже взглядом не обмениваются. Каждый покупает на себя. Тем не менее они следили друг за другом, и если один брал что-нибудь более дорогое или редкое, второй тут же старался перещеголять его.

— Мясные палочки есть?

— Есть, свеженькие, утренние.

— Будьте добры, четыре штуки. Палочки были длинные и хорошо набитые фаршем. Надо полагать, Маргарита вздрогнула.

— Пожалуйста, мне три ломтика пармской ветчины, — вступила она. — Только не очень толстые. Совершенно нет аппетита!

Под пальто Маргарита надела шаль, словно плохо чувствовала себя и боялась простыть. Да и выглядела она постаревшей, разбитой.

— Прихворнули, госпожа Буэн?

Обращаясь к Маргарите по фамилии, люди, как правило, слегка запинались. Старики знали ее когда-то как мадмуазель Дуаз. В их глазах это была весьма почтенная фамилия: ведь они продавали бисквиты Дуаза, галеты Дуаза и французское деликатесное печенье с такой же маркой. Еще дед Маргариты построил кондитерскую фабрику, труба которой, украшенная белой буквой “Д”, до сих пор высится над улицей Пгасьер.

Да и здесь на многих металлических коробках со стеклянными крышками, в которых хранятся кондитерские изделия, было написано имя “Дуаз”, снабженное, правда, дополнением: “В. Салленав, преемник”.

В продолжение тридцати лет Маргарита звалась г-жой Шармуа, и люди никак не могли привыкнуть, что теперь ее фамилия Буэн.

Жена Росси завернула ветчину:

— Что еще, госпожа Буэн?

— Погодите, сверюсь со списком. У вас еще остались шоколадные конфеты, что я брала в прошлый раз?

— С ореховой начинкой?

— Да. Взвесьте полфунта. Время от времени я съедаю по конфетке. Их мне надолго хватит.

Буэн взял сахар, кофе. Добавил к этим покупкам по четверть фунта салями и болонской колбасы. В отличие от жены он не испытывал потребности объяснять, почему покупает то или другое.

Маргарита вытащила из кошелька деньги:

— Сколько с меня?

Буэн застрял у полок и подошел к кассе только после того, как жена вышла из магазина.

Мясная находилась неподалеку. Там стояла очередь. Рауль Пру, перешучиваясь с покупательницами, рубил мясо.

Буэн выждал, покуда за Маргаритой не встали две женщины, и вошел в лавку. Интересно, что будут говорить, когда они уйдут. Быть того не может, чтобы Пру удержался от комментариев.

— Видели этих двух чокнутых? Это муж и жена. Каждое утро приходят следом друг за другом, делают вид, будто незнакомы, и покупают каждый для себя. Интересно, что они делают целыми днями дома… Она-то сама не из простых. Ее первый муж играл на скрипке в Опере и давал уроки.

— Ваша очередь, госпожа Буэн. Простудились?

— Кажется, у меня начинается бронхит.

— Это серьезно. В вашем возрасте с такими вещами шутить нельзя. Что вам предложить сегодня?

— Сделайте мне маленький эскалоп, только потоньше. Знаете…

Мясник знал. Словно для того, чтобы ее не обвинили в скупости, Маргарита всем сообщала, что ест, как птичка — Вы не обрежете жир?

— Тогда же мало что останется!

— Мне этого вполне хватит.

Ее, должно быть, жалели и во всем винили Буэна. Когда он женился на ней, он выглядел здоровенным мужланом, у него только-только начали появляться морщины на лице. Он курил маленькие, бесформенные и страшно крепкие итальянские сигары. Случалось, сплевывал на землю желтую слюну и частенько заглядывал в бистро пропустить рюмочку. Да, он был не то что первый муж Маргариты — тот вел себя совершенно иначе.

Может быть, кое-кто считает, что он окрутил ее, женился ради денег? Нет, это не так. Он ничуть не бедней ее. Конечно, полностью быть уверенным невозможно, поскольку в этих вопросах Маргарита крайне скрытна. Брак они заключили на условии раздельного владения имуществом, хотя, кажется, наследников, ни прямых, ни непрямых, у нее нет. У Буэна, кроме сбережений, имеется пенсия, и Маргарита, если он умрет раньше, до конца дней будет получать половину ее. Кто же из них двоих имел корыстный интерес? Оба? Никто?

— У вас найдется приличная телячья почка? Маргарита вышла, раскрыла на пороге лиловый зонт и направилась в молочную. Буэн вошел туда, когда она уже расплачивалась. Он не видел, что она купила, услышал только сумму: два франка сорок пять.

— Четверть фунта мюнстера. Маргарита не выносила этот вонючий сыр. А еще Буэн собирался купить четверть фунта шампиньонов: вечером, прежде чем взяться за сыр, он сделает себе большую яичницу, недожаренную, “с соплями”, как он любит. Маргарита скорчит брезгливую физиономию. Может быть, даже выйдет из-за стола, как это иногда бывает, особенно когда он разворачивает мюнстер.

Маргарита стояла у лотка зеленщика и покупала картошку. Картошку она любила и ела — и горячей и холодной — чуть не по три раза на дню.

— Взвесьте-ка мне сто двадцать пять граммов шампиньонов. — Он не добавил, как сделала бы Маргарита:

“Это мне для яичницы”.

— Что еще, господин Буэн?

Картошка ему тоже нужна, ее он положит на дно сетки, чтобы не помять остальное.

— Несколько луковиц. Выберите красные.

— Взвесить вам полфунта? Лук хорошо сохраняется.

— Да, знаю… Петрушки. Килограмм картошки… Нет, не эту. Лучше вон ту, что сбоку, чуть вялую.

Да, вполне можно сказать: аппетита он не потерял, ест за обе щеки, тогда как бедная его жена едва прикасается к пище, живет, что называется, святым духом и тает на глазах.

Итак, все, что нужно, он купил. Жена скрылась за зеленой дверью аптеки, и Буэн через окно видел, как аптекарь демонстрирует ей всевозможные упаковки и тюбики с таблетками — очевидно, от простуды. Маргарита задавала вопросы, колебалась, наконец выбрала пастилки. Но это не все. Еще она купила пакетик, и Буэн издали по виду угадал, что в нем горчичники. Значит, вечером перед сном она смочит их, поставит один на грудь, а потом будет долго мучиться, пытаясь налепить второй на спину. Трудная задача. Всякий раз Буэну становилось жаль ее, и он сдерживал себя, чтобы не протянуть руку и не помочь, поскольку знал, что она воспримет этот жест чуть ли не как оскорбление.