Джорджетта Хейер - Предательский кинжал

А сама Валерия? Решительно подавив желание сбросить ее со счетов и не воспринимать в качестве охотницы за деньгами, Матильда предположила, что, возможно, ее привлекли те особенности Стивена, которые она очень скоро возненавидит: его беззаботная грубость, жесткость, равнодушный, насмешливый блеск его глубоко посаженных серых глаз.

Матильда поймала себя на том, что пытается понять, что же обо всем этом думает Мод, если, конечно, у той вообще есть собственное мнение. Этот вопрос все еще оставался открытым. Мод с ее вечными пасьянсами и бульварными биографиями королевских семей, которыми она наслаждалась! Матильда чувствовала, что в Мод есть нечто большее, чем то, что та предпочитала показывать. Вряд ли еще чей-нибудь ум может быть настолько инертным, это уж точно! Сама Матильда иногда подозревала, что под кажущейся ограниченностью Мод скрывается несомненный интеллект. Но когда из праздного любопытства она испытывала Мод, то натыкалась на броню из пустоты, которой Мод так безопасно отгородилась от мира. Матильда готова была поклясться, что никто не знает, что думает Мод о своем нелепом муже, резком девере, о ссорах, то и дело вспыхивающих между двумя Хериардами. Казалось, ее не обижало презрительное отношение Натаниеля к Джозефу. Она его как бы не замечала, молчаливо согласившись быть гостьей, которую терпят из милости.

Джозефа не раздражало положение прихлебателя, и это не могло удивить никого из тех, кто его знал. Джозефу, полагала Матильда, легко удавалось превращать неприятную правду в любезные сердцу вымыслы. Именно поэтому он видел в Стивене робкого молодого человека с золотым сердцем и без особых усилий мог разглядеть в Натаниеле любящего, преданного брата, несмотря на явную очевидность противоположного. С того дня, как он поручил себя и свою жену щедрости Натаниеля, он придумал свое удобное объяснение их отношений с братом. Он говорил, что Нат одинок, быстро стареет, что его сильно поддерживает присутствие младшего брата, хотя он и не хочет признаваться в этом, и что на самом деле Нат пропал бы без Джо.

А если Джо мог представить себе Ната в таком ложном свете, то в какие розовые одежды облачил он свою нелепую личность? Матильда думала, что разгадала Джо. Неудачник, которому для самоутверждения необходимо видеть свой успех в роли устроителя всеобщего счастья, любимого дядюшки. Эта роль должна была завершить его карьеру. Да, это объясняет, почему Джо так настаивал на этом ужасном семейном сборище.

Матильда рассмеялась, отбросила одеяло и решила вставать. Бедный старый Джо, перебегающий от одного участника к другому, выливая на них полные ушаты того, что он искренне считал утешением! Если он в конце концов не доведет Ната до умопомрачения, это будет настоящее чудо. Он напоминал неуклюжего добродушного щенка сенбернара, брошенного среди людей, которые не любят животных.

Когда Матильда, наконец, вошла в столовую, она поняла, что все ее ужасные предположения воплощаются в жизнь.

— Доброе утро, Тильда! Рождество все-таки снежное! — сказал Джозеф.

Натаниель позавтракал рано и уже ушел. Матильда села рядом с Эдгаром Мотисфонтом, надеясь, что тот не сочтет необходимым развлекать ее разговорами.

Действительно, Мотисфонт ограничился несколькими несвязными фразами о погоде. Матильде показалось, что он немного не в себе. Интересно, почему. Вспомнив, что вчера вечером он хотел поговорить с Натом наедине, она с упавшим сердцем подумала, не грядут ли новые неприятности.

Валерия, которая завтракала половинкой грейпфрута и несколькими подсушенными тостами, объясняя при этом, почему она так делает, поинтересовалась, чем они все будут сегодня заниматься. Только Джозеф поприветствовал такое желание распланировать развлечения на день. Стивен сказал, что он пойдет гулять, Паула объявила, что никогда ничего не загадывает, Ройдон вообще ничего не сказал, а Матильда только простонала.

— Мне кажется, здесь много красивых мест для прогулок, — предложила Мод.

— Хорошо потоптаться по снегу! Ты почти соблазнил меня, Стивен! — заявил Джозеф, потирая руки. — А что, интересно, скажет Вал? Давайте бросим вызов стихии и немного проветримся?

— Тогда я остаюсь дома, — сказал Стивен.

В ответ на эту грубость Джозеф только покачал головой, шутливо предположив:

— Кто-то сегодня встал не с той ноги!

— Вы не хотите почитать нам свою пьесу, Виллогби? — спросила Валерия, обращая к Ройдону большие голубые глаза.

Валерии всегда требовалось не больше одного дня для того, чтобы начать обращаться к малознакомым людям запросто, по имени. Тем не менее Ройдон почувствовал себя польщенным и пришел от этого в восторг. Он, слегка заикаясь, ответил, что с радостью почитает ей свою пьесу.

Паула немедленно разрушила этот план.

— Нет смысла читать ее одной Валерии, — сказала она. — Ты прочитаешь ее перед всеми.

— Только не мне, — сказал Стивен.

Ройдон ощетинился и обиженно ответил, что не желает надоедать всем своей пьесой.

— Не люблю, когда мне читают, — мимоходом пояснил Стивен.

— Ну, ну! — мягко пожурил его Джозеф. — Уверен, мы все просто мечтаем услышать вашу пьесу, — поощрил он Ройдона. — Вы не должны обращать никакого внимания на старину Стивена. Может быть, вы почитаете ее после чая? Мы все усядемся у камина и будем получать истинное наслаждение.

— Да, если Виллогби начнет читать сразу же после чая, дядя Нат не сможет удрать, — просияв, сказала Паула.

— Никто другой тоже, — заключил ее брат.

В ответ на это замечание Ройдон, естественно, заявил, что менее всего хотел бы навязывать литературные плоды своего ума недоброжелательной публике. Стивен просто ответил: "Ну и славно!", — но все остальные разразились утешительными речами. В конце концов было решено, что Ройдон должен прочитать пьесу сразу после чая. Бросив на брата убийственный взгляд, Паула сказала, что только обрадуется, если те, кто не в состоянии ценить искусство, избавят их от своего присутствия.

Оказалось, что Джозеф распорядился, чтобы старший садовник выкопал молоденькую елку и принес ее в дом. Теперь Джозеф искал желающих ее украсить. Но Паула явно считала украшение рождественских елок легкомысленным занятием; Стивена, разумеется, тошнило при одном упоминании о таких вещах; Эдгар Мотисфонт полагал, что это работа для более молодых; а Мод, очевидно, не имела ни малейшего желания ничем себя утруждать.

Мод все больше углублялась в "Жизнь императрицы Австрии", она увела разговор в сторону, сообщив всем присутствующим, что венгры обожали Елизавету. Однако она опасалась, что у той была неустойчивая психика. Мод также предположила, что личность императрицы могла бы служить замечательной темой для следующей пьесы Ройдона.

Ройдон пришел в замешательство. Усмехнувшись, он заявил, что исторические пьесы не по его части.

— У нее была такая бурная жизнь, — настаивала Мод. — Здесь будут не только плащи и шпаги.

Джозеф поспешил вмешаться, говоря, что Ройдону это все равно не подойдет и что не могла бы Мод отложить книгу и помочь ему с елкой? Однако он не смог уговорить и ее. В конечном итоге только Матильда откликнулась на его призыв о помощи. Она заявила о своей неувядающей любви к мишуре и принялась за развешивание бесчисленных цветных шаров и снежинок.

— И все-таки, Джо, — сказала она, когда вся компания разошлась, — никто не сочувствует вашему желанию устроить веселое Рождество.

— Все еще впереди, дорогая моя. Подожди, придет время, — сказал неисправимый оптимист Джозеф. — Я приготовил всем маленькие подарки, мы их повесим на елку. И хлопушки, конечно!

— Вам не показалось, что Эдгара Мотисфонта что-то тревожит? — спросила Матильда.

— Да, — согласился Джозеф. — Наверное, небольшая неприятность в делах. Ты же знаешь, какой Нат упрямый! Но все обойдется, вот увидишь!

Судя по подавленному состоянию Мотисфонта во время обеда, его беседа со своим компаньоном не соответствовала духу Рождества. Он выглядел удрученным, тогда как Натаниель неодобрительно хмурился, пресекая любую попытку втянуть его в разговор.

На Валерию, которая, казалось, за утренние часы уже далеко продвинулась в своих отношениях с драматургом, никак не действовало столь негостеприимное поведение хозяина дома, зато все остальные явно ощущали его. Стивен был откровенно угрюм, его сестра беспокойна, Матильда молчала, драматург нервничал, а Джозеф, движимый природной бестактностью, шутил по поводу отсутствия силы духа у всех остальных.

В конце концов мрачная атмосфера, которую он сам и создал, оказала благотворное действие на Натаниеля. То, что его собственное дурное расположение духа развеяло хорошее настроение его гостей, доставило ему огромное удовлетворение. Он чуть ли не потирал руки от радости. К тому времени, как все поднялись из-за стола, он уже настолько успокоился, что спросил, чем гости собираются развлекать себя днем.