Агата Кристи - Почему же не Эванс?

Бобби зацепил мяч поверху, и тот тихонько скатился в канавку.

— Не повезло! — сказала Франки и тут же послала мяч отличным прямым ударом. — Кстати, — заметила она, — в Лондоне мы могли бы видеться. Ты скоро приедешь?

— В понедельник. Но.., понимаешь.., ни к чему это.

— Что значит ни к чему?

— Ну, видишь ли, большую часть времени я буду работать механиком. Понимаешь…

— Я думаю, это не помешает тебе, как всем прочим моим друзьям, прийти ко мне на коктейль и расслабиться, — сказала Франки.

Бобби только покачал головой.

— Если тебе не нравится коктейль, можем устроить вечеринку с пивом и сосисками, — сказала Франки, желая его ободрить.

— Послушай, Франки, к чему это? Мы люди разного круга. Боюсь, мне будет не совсем комфортно в компании твоих друзей.

— Поверь, у меня бывает очень разношерстная публика.

— Не делай вида, будто не понимаешь, о чем я толкую.

— Ну хочешь, прихвати с собой Бэджера. Раз ты так дорожишь его дружбой.

— У тебя предубежденье против Бэджера.

— Наверно, оттого, что он заика. Когда при мне кто-нибудь заикается, я тоже начинаю заикаться.

— Послушай, Франки, ни к чему это, ты сама знаешь. Когда мы тут, все понятно. Тут особо не развлечешься, и я, вероятно, лучше, чем ничего. Ты всегда была ко мне внимательна, и я страшно тебе благодарен. Но, понимаешь, я отлично знаю, что я — никто.., и понимаешь…

— Когда ты выговоришься относительно своей неполноценности, — холодно произнесла Франки, — будь любезен, выведи мяч из лунки и лучше нибликом, а не короткой клюшкой.

— Неужели я.., о, черт! — Бобби поспешил запихнуть короткую клюшку в мешок и достал ниблик.

Франки не без злорадства наблюдала, как он пять раз подряд ударил по мячу. Вокруг носились клубы песка.

— У тебя очко, — сказал Бобби, подбирая мяч.

— Да уж надо думать, — сказала Франки. — И значит, я выиграла.

— Сыграем еще одну напоследок?

— Пожалуй, нет. У меня куча дел.

— Понял. Иначе и быть не может. Они молча направились к зданию клуба.

— Что ж, до свиданья, Бобби, — сказала Франки, протягивая ему руку. — Было распрекрасно иметь тебя на подхвате и пользоваться твоими услугами, пока я была здесь. Быть может, мы вновь с тобой свидимся, если не подвернется ничего более интересного.

— Послушай, Франки…

— Быть может, ты удостоишь своим присутствием мой прием в саду. Надеюсь, в «Вулвортсе» ты сумеешь по дешевке обзавестись перламутровыми пуговицами.

— Франки…

Слова Бобби потонули в шуме мотора, Франки уже завела свой «бентли». Небрежно махнув ему рукой, она отъехала.

— Черт! — вырвалось у Бобби. Это уж она чересчур. Возможно, он высказался не слишком тактично, но, черт побери, ведь, по существу-то, он прав.

Хотя, возможно, и не следовало так откровенничать. Оставшиеся до отъезда три дня тянулись бесконечно. У викария разболелось горло, и разговаривал он исключительно шепотом и совсем мало. Присутствие своего четвертого сына он переносил с христианским смирением. Только раз или два не удержался — процитировал строфу из Шекспира о том, что «укуса змей страшнее детей неблагодарность…»[11].

В субботу Бобби понял, что накаленную атмосферу родных пенатов ему больше не вынести. Он попросил миссис Робертс, заправлявшую вместе с мужем хозяйством викария, сделать ему несколько сандвичей и, прихватив еще заранее купленную бутылку пива, в одиночестве отправился на пикник.

В последние дни ему отчаянно не хватало Франки. Эти старики просто невыносимы… Знай долдонят одно и то же.

Бобби растянулся на заросшем папоротниками берегу реки, обдумывая важный вопрос: то ли ему сперва закусить, а потом поспать, то ли сперва поспать, а потом закусить.

Вскоре его сморил сон, и все решилось само собой.

Проснулся он уже в половине третьего. При мысли о том, как осудил бы подобное времяпрепровождение отец, Бобби усмехнулся. Прошагать пешком миль двенадцать по свежему воздуху — вот как должно проводить досуг здоровому молодому человеку. И только тогда сей молодой человек с полным правом мог бы произнести сакраментальное: «А теперь, полагаю, я заработал право на обед».

«Чушь какая-то, — подумал Бобби. — Почему право на обед надо зарабатывать, шляясь по округе, когда тебе совсем этого не хочется? И какая в этом заслуга? Если тебе нравится ходить, тогда ты просто потакаешь своим желаниям, а если нет, надо быть полным идиотом, чтобы тащиться в такую даль».

Придя к такому заключению, он принялся за сандвичи, смакуя каждый кусочек. Потом, удовлетворенно вздохнув, откупорил бутылку пива. Пиво оказалось непривычно горькое, но освежало…

Бобби забросил пустую бутылку в заросли вереска и опять откинулся на землю.

Он ощутил себя чуть ли не Господом Богом. Мир лежал у его ног. Слова не новые, но чем они плохи? Все ему подвластно.., все, стоит только захотеть! Великолепнейшие планы, смелые замыслы мелькали в голове. Потом опять стало клонить в сон. Все смешалось. Он уснул… Тяжелым, цепенящим сном…

В своем большом зеленом «бентли» Франки подъехала к краю тротуара и остановилась перед большим старомодным особняком, над дверью которого было начертано: «Святая Асафа»[12].

Выскочив из автомобиля, она взяла с сиденья большой букет лилий. Потом позвонила в дверной колокольчик. На пороге появилась женщина в форме медицинской сестры.

— Могу я повидать мистера Джоунза? — спросила Франки.

Сестра с острым интересом окинула взглядом «бентли», лилии и саму Франки.

— Как ему передать, кто его спрашивает?

— Леди Франсез Деруэнт.

Это имя произвело на сестру впечатление — их пациент сразу возвысился в ее глазах.

Она провела Франки наверх, в комнату на втором этаже.

— К вам посетительница, мистер Джоунз. И кто бы вы думали? Это будет вам приятный сюрприз, — заключила она нарочито бодрым тоном, которым обычно разговаривает больничный персонал.

— Господи! — воскликнул изумленный Бобби. — Франки, ты?!

— Привет, Бобби. Я, как и полагается, с цветами. В лилиях есть нечто кладбищенское, но выбирать было не из чего.

— Что вы, леди Франсез, они восхитительны, — сказала сестра. — Пойду поставлю их в вазочку.

Она вышла из комнаты.

Франки села на стул, предназначенный для посетителей.

— Ну, Бобби, — сказала она. — Что все это значит?

— Случай и вправду презабавный, — сказал Бобби. — Я тут у них произвел настоящий фурор. Восемь гран[13] морфия, не меньше. Они хотят написать обо мне в «Лансет»[14] или в «Б. М. Ж.».

— Что это за Б. М. Ж.? — перебила его Франки.

— Британский медицинский журнал.

— Чудненько. Валяй дальше, Бобби, выкладывай, в какие еще журналы они о тебе напишут, смотри какой-нибудь не пропусти.

— А известно ли тебе, моя милая, что полграна — смертельная доза? Я должен был бы быть в шестнадцать раз мертвее мертвого. Правда, был еще один — оклемался после шестнадцати гран, но восемь тоже неплохо, согласна? Я у них герой. Такого случая в их лечебнице еще не было.

— Им крупно повезло.

— А то нет. Теперь есть о чем говорить с остальными пациентами.

Снова появилась сестра, держа в руках две вазочки с лилиями.

— Ведь правда у вас никогда не было такого случая, как мой? — тут же спросил ее Бобби.

— Да уж, мистер Джоунз, вы бы не здесь должны были быть, а на кладбище, — сказала сестра. — Но, говорят, молодыми умирают только праведники. — Довольная собственным остроумием, она хихикнула и вышла из комнаты.

— Ага, что я тебе говорил! — воскликнул Бобби. — Вот увидишь, я еще прославлюсь на всю Англию.

Он все не мог успокоиться. От комплекса неполноценности, который так явственно проявился при его последней встрече с Франки, не осталось и следа. Он с удовольствием смаковал каждую подробность происшедшего и все, что с ним затем проделывали.

— Хватит, — попыталась унять его Франки. — Очень мне интересно знать про всякие там желудочные зонды. Можно подумать, до тебя никто никогда не травился.

— Да, но принять восемь гран морфия и остаться живым — на такое способны только избранные, — заметил Бобби. — Черт подери, я смотрю, на тебя это не произвело никакого впечатления.

— Твоим отравителям сейчас довольно тошно, — сказала Франки.

— Надо думать. Столько морфия зря пропало.

— Он был в пиве, да?

— Ну да. Понимаешь, кто-то наткнулся на меня, когда я спал мертвецким сном, попытались меня разбудить, и ни в какую. Естественно, всполошились, потащили в дом какого-то фермера, послали за доктором…

— Все, что было потом, я уже знаю, — поспешно вставила Франки.

— Поначалу решили, что я сам надумал отравиться. Но когда я рассказал, как было дело, они пошли искать пивную бутылку и, представь, нашли ее там, куда я ее закинул. Ну а после отдали ее на экспертизу — там на донышке были остатки.