Филлис Джеймс - Тайна Найтингейла

— Вы не хотите рассказать мне, как я это сделала?

Они точно коллеги, обсуждающие материалы следствия, подумал Далглиш. В голове мутилось от слабости, но он понимал, что эта странная беседа опасно выходит за общепринятые рамки, что женщина, стоящая на коленях у его ног, — это враг, что разум, противостоящий ему, не сломить. У нее не оставалось надежды спасти свою репутацию, но она боролась за свою свободу, а может быть, и жизнь.

— Я могу рассказать, как бы я сделал это, — сказал Далглиш. — Это было не трудно. Ее комната находится рядом с вашей квартирой. Наверно, она сама попросила эту комнату, а ни одна просьба сестры Брамфетт не могла быть отвергнута. Потому ли, что она знала про Штейнхоффскую лечебницу? Потому ли, что имела на вас влияние? Или просто потому, что взвалила на вас всю тяжесть своей преданности и, жалея ее, вы не могли вырваться на свободу? Так или иначе, ее спальня была рядом с вами.

Я не знаю, отчего она умерла. Это могла быть таблетка или укол, что-то, что вы дали или сделали, сказав, что это поможет ей заснуть. По вашей просьбе она уже написала признание. Интересно, как вы уговорили ее это сделать? Думаю, она ни минуты не сомневалась, что это признание не будет использовано. Оно не адресовано мне или какому-нибудь определенному лицу. Наверное, вы сказали ей, что в будущем, если с ней или с вами что-нибудь случится, может понадобиться какое-то письменное свидетельство о том, что произошло на самом деле, и что это защитит вас. В общем, она написала все открытым текстом, возможно даже, под вашу диктовку. В этом письме присутствует та ясность и прямота, которые, как мне кажется, не свойственны сестре Брамфетт.

И вот она умирает. Вам надо только перетащить ее тело на два ярда, чтобы оказаться в безопасности в собственной квартире. Но при всем при этом это самая рискованная часть вашего плана. А что, если в коридоре появится сестра Ролф или сестра Гиринг? Тогда вы открываете двери в свою квартиру и в комнату сестры Брамфетт и осторожно прислушиваетесь, чтобы убедиться, что в коридоре никого нет. Потом вскидываете труп на плечо и быстро переходите к себе в квартиру. Кладете труп на кровать и возвращаетесь, чтобы закрыть дверь ее комнаты и запереть свою. Она была полной и низенькой. Вы — высокая и сильная, да к тому же натренированная поднимать беспомощных пациентов. Так что эта часть действий не представляла труда.

Но теперь вам надо перенести ее в машину. Очень удобно иметь отдельную лестницу и доступ в гараж сразу из вестибюля. Заперев наружную и внутреннюю двери квартиры, вы можете действовать, не боясь, что вас застанут врасплох. Тело перетащено на заднее сиденье машины и накрыто дорожным пледом. Вы едете через парк и, развернувшись, подъезжаете между деревьями как можно ближе к сараю. Оставляете мотор включенным. Нужно побыстрее вернуться к себе до того, как увидят огонь. Эта часть плана немного рискованная, но по Винчестерской дороге редко кто ходит с наступлением темноты. За этим следит призрак Нэнси Горриндж. Было бы не очень удобно, но в общем-то не опасно, если бы вас заметили. В конце концов, вы главная сестра, вы вполне можете поехать куда-то ночью. Если кто-нибудь пройдет мимо, вам придется проехать дальше и выбрать другое место или другое время. Но никто не идет. Машина скрыта за деревьями, фары выключены. Вы переносите тело в сарай. И снова проходите тот же путь с канистрой бензина. После этого остается лишь облить бензином труп, вещи в сарае и штабель дров и бросить в открытую дверь зажженную спичку.

Прыгнуть в машину и вернуться прямиком в гараж — дело одной минуты. И как только двери гаража заперты, вы в безопасности. Конечно, вы понимаете, что огонь разгорится с такой силой, что его почти сразу заметят. Но к этому времени вы уже в своей квартире, вы ждете, когда вам сообщат по телефону, что пожарная машина выехала, вы готовы позвонить мне. И записка самоубийцы, написанная в надежде, что она никогда не понадобится, и оставленная на ваше усмотрение, тоже лежит наготове.

— А как вы докажете это? — тихо спросила она.

— Может, никогда не докажу. Но я знаю, что именно так все и произошло.

— Но вы попытаетесь доказать, не так ли? — сказала она. — Ведь Адам Далглиш ни за что не потерпит неудачи. Вы попытаетесь доказать, чего бы это ни стоило вам или кому-то другому. И в конце концов у вас есть шанс. Разумеется, мало надежды отыскать следы шин под деревьями. Огонь, колеса пожарной машины, топтание людей наверняка уже уничтожили все следы на почве. Но вы же непременно обследуете внутренность машины, особенно плед. Не пренебрегайте пледом, инспектор. На нем могут быть волокна от одежды и, может быть, даже волосы. Но ведь это неудивительно. Мисс Брамфетт часто ездила со мной; плед в общем-то принадлежит ей; может, он весь в ее волосах. А как насчет улик в моей квартире? Если я несла ее труп вниз по этой узкой черной лестнице, то тогда наверняка должны быть следы на стенах от задевавших о них туфель. Если только, конечно, та женщина, которая убила Брамфетт, не оказалась достаточно сообразительной, чтобы снять с нее туфли и нести их отдельно, перекинув, возможно, на шнурках вокруг шеи. Их нельзя оставить в квартире. Вы могли бы проверить, какой размер туфель носила Брамфетт. Да ведь кто-нибудь из Найтингейла мог бы сказать вам. Мы здесь почти все друг про друга знаем. И ведь ни одна женщина не пошла бы босиком через парк, даже собравшись умирать.

А другие улики в квартире? Если я убила ее, разве не должен здесь быть шприц, пузырек с таблетками или что-то еще, что указывало бы на то, каким образом я это сделала? Но в ее аптечке так же, как и в моей, имеется только запас аспирина и снотворного. Допустим, я дала ей снотворное. Или просто оглушила ее чем-то или задушила. Любой способ хорош, если не оставляет следов. Как же вы можете доказать, отчего она умерла, если для вскрытия имеется лишь несколько обгорелых костей? А кроме этого, есть еще посмертная записка, записка, написанная ее собственным почерком и раскрывающая факты, которые могли быть известны только убийце Пирс и Фаллон. Вы можете думать что угодно, инспектор, но неужели вы хотите сказать, что коронер не удовлетворится тем, что Этель Брамфетт сознательно написала свое признание перед самосожжением?

Далглиш понимал, что не может больше оставаться в вертикальном положении. Ему теперь приходилось бороться не только со слабостью, но и с тошнотой. Рука, опиравшаяся о каминную полку, была холоднее мрамора и скользкая от пота, а сам мрамор стал мягким и податливым, как воск. Рана начала мучительно пульсировать, а тупая головная боль, которая до сих пор ощущалась лишь чуть более, чем легкое недомогание, стала нарастать и сосредоточиваться где-то за левым глазом, вонзаясь туда своим острием. Упасть в обморок к ногам Мэри Тейлор было бы неизгладимым из памяти унижением. Он протянул руку и нащупал спинку ближайшего стула. Очень осторожно опустился на него. Ее голос доносился словно бы издалека, но по крайней мере он слышал слова и знал, что его собственный голос пока еще тверд.

— Предположим, я бы сказала вам, — продолжала она, — что смогла договориться со Стивеном Кортни-Бриггзом и что, кроме нас троих, никто никогда не узнает про Фельзенхайм? Согласились бы вы тогда не упоминать о моем прошлом в своем отчете, чтобы не получилось хотя бы так, что те девочки погибли напрасно? Для этой больницы важно, чтобы я оставалась главной сестрой. Я не прошу вас о снисхождении. Не о себе забочусь. Вы никогда не докажете, что я убила Этель Брамфетт. Попытайтесь это сделать, и вы станете посмешищем — неужели вы этого хотите? Разве не более разумно и мужественно будет забыть, что этот разговор вообще имел место, принять признание Брамфетт за истину (а это так и есть) и закрыть дело?

— Это невозможно, — ответил он. — Ваше прошлое является частью свидетельства. Я не могу скрыть свидетельство или опустить важные факты из своего отчета лишь потому, что они мне не нравятся. Если б я хоть раз пошел на это, мне пришлось бы отказаться от работы. Не просто от данного расследования, а от работы вообще. Навсегда.

— А вы, конечно, не могли бы этого сделать. Кем был бы такой человек, как вы, без своей работы, именно этой работы? Простым смертным, уязвимым, как все мы. Вам, наверно, даже пришлось бы начать жить и чувствовать, как обыкновенный человек.

— Этим вам меня не разжалобить. Не надо унижаться. Существуют правила, инструкции, присяга. Без них невозможно работать в полиции. Без них нельзя было бы обезопасить Этель Брамфетт, обезопасить вас, обезопасить Ирмгард Гробел.

— И поэтому вы отказываетесь помочь мне?

— Не только. Просто не хочу.

— По крайней мере, честно признаетесь, — грустно сказала она. — И вас не мучают сомнения?

— Конечно, мучают. Я не столь уж самоуверен. Сомнения всегда имеются.

Это была правда. Но то были сомнения интеллектуального и философского характера, они не причиняли боль, не преследовали его. Прошло уже много лет с тех пор, как они не давали ему заснуть по ночам.