Ефим Друц - Цыганские романы: Цыганский вор. Перстень с ликом Христа. Цыганский барон.

— Выкладывай валюту, хмырь, — услышал Пихта знакомый голос.

— Леший!.. — вскрикнул Пихта.

— Ты, морэ?!

Леший включил карманный фонарик.

— Что ж вы, чявалэ, своего не признали, — сказал он.

— Да он же и не цыган, — забормотал высокий.

— А вы что, сами не видите? Он вам должен паспорт показывать? Скоро как легавые будете…

Они вышли на улицу. Пихта с удивлением заметил в этой компании молодого цыгана, которого встречал в таборе. «Вот почему баро так с ним воюет. Он молодых в уголовку тащит. Да, этот человек не годится для табора. Баро был прав, — подумал Пихта. — Это тупик, из которого нет выхода», — мелькнуло у него в голове. Но это были скорее чувства, а не мысли. Ему было неприятно, противно. Все происходившее на его глазах казалось ему похожим на огромное болото, из которого надо немедленно вылезти, чтобы оно не затянуло в трясину.

А рядом суетился Леший.

— Видишь как, а? Встретились…

— Действительно, встреча!.. Послушай, Леший, а что ты тут делаешь? Грабить и на вокзалах можно.

— Ну что ты говоришь, Пихта, — продолжал метаться Леший. — На вокзалах народ бедный. Пятьсот рублей возьмешь — уже богач! А валюта — это деньги. Маленькая или большая валюта, а она в ходу. И потом, дураков всегда можно найти. Пообещаешь им один к двум, вот и попадаются. И в милицию никто не пойдет. Сам захотел поживиться.

Пихта оглянулся и встретил наглую ухмылку молодого цыгана. «Да, — подумал Пихта, — ему, наверное, это занятие приятнее, чем месить грязь на дорогах. Выродок!..»

А вслух сказал:

— Зачем молодых подбиваешь на такое, Леший?

— А это, мой золотой, тебя уже не касается. Все, кроме дураков, понимают, что мир переменился и к нему приспособиться надо, а иначе — конец! Вы-то все небось о своей чести думаете, а что много золота надо, чтобы эту честь защитить, — это вас не интересует. Чистенькими хотите быть?! Пошли, чявалэ, пусть он здесь, посреди города, стоит и свои мысли думает. О самом главном он никогда так и не узнает: жизнь-то коротка, Пихта, а?! Или ты всегда будешь жить?

Так они и расстались.

Пихта понял, что Леший ради денег идет на все. Сначала промышлял на базарах, в ломбардах, потом на вокзалах, теперь — валюта. Не гнушался и квартирными кражами. Об одной из таких квартир ему когда-то говорила Риста…

Леший в темноте нащупал рукой замок и потрогал его руками, словно примеривался к нему, потом сделал едва заметный знак человеку, стоящему позади, достал из кармана металлический предмет и стал осторожно прилаживать его к замку. На лестничной площадке, где-то между первым и вторым этажом, послышались запоздалые шаги. Леший вздрогнул и застыл как вкопанный.

— Тихо, — прошептал ему второй человек, вглядывавшийся вниз через лестничные перила.

— Ты свет вырубил надежно? — спросил Леший.

— Не беспокойся, морэ, порядок…

Их разговор был прерван совсем неожиданно. Дверь спокойно открылась. На пороге стоял старик. Свет вырывал из темноты его коренастую фигуру, немного удивленные глаза с поднятыми вверх ресницами и усмешку, которая тронула его губы, когда он узнал Лешего.

— Прекрасный гость, — сказал старик, — входи, Леший, и вы, ребята, заходите, потолкуем.

— Влипли! — крикнул человек, стоящий у лестничной клетки, и стремительным движением вырвал нож из-за голенища сапога. Он сделал это так быстро, что Леший едва успел отбить его кулаком в сторону, крикнув:

— Дурак, мы же в гости…

А старик уже повернулся и шел в комнаты, словно уверенный в том, что его новые друзья спокойно следуют за ним.

— Ты что, знаешь старика, Леший? — спросил его напарник.

— Городская родня наших таборных, — тихо ответил Леший.

— Кто тебе адрес принес, Леший? — обернувшись, спросил старик.

— Риста. Сказала, что барахла здесь много…

Вот так мстят покойные.

Стол, уставленный бутылками и тарелками, ломился от изобилия. За столом вели разговор несколько человек. При виде Лешего с компанией один из них привстал, ошалело повел плечами и некстати буркнул:

— Надо бы за водкой сбегать.

— Сиди, — осадил его старик, — уже поздно. Обойдемся.

— Ну что ж, Леший, здравствуй, — медленно проговорил один из цыган, сидящих за столом. — Давненько мы с тобой не видались, очень давненько. Вот где довелось.

Леший узнал баро.

— Здоров, морэ, — как можно равнодушнее ответил Леший. — Ты как в городе оказался? — Леший подошел к столу, налил себе водки в стакан и залпом осушил его.

— Поешьте, ребята, поешьте, не стесняйтесь, — угощал старик.

— Ладно, мы сыты, — отнекивался Леший, — идти пора.

— Нет, так я вас не отпущу, редко собираемся. Затерялись все.

— А что, старик, — неожиданно выкрикнул Леший, — у тебя гитары не найдется?

— Поищем…

Старик принес из соседней комнаты гитару с инкрустациями. Молодой цыган любовно взял ее в руки, осторожно погладил, потрогал струны и причмокнул:

— Шукар…

Он взял один аккорд, который прозвучал в тишине, словно голос, явившийся неизвестно откуда, потом еще один и еще, и гитара в руках его запела, застонала. И сразу возбуждение и веселье охватило всех, кто оказался за этим необычным столом.

— Ай да дед, — кричал Леший, — ничего не скажешь, я и не знал, что ты здесь живешь, вот так Риста…

— Живем понемногу, — в тон ему отвечал старик, подливая себе в стакан томатного сока…

А музыка звучала так, словно не было стен и вокруг шумели деревья, словно это была не городская музыка, и те, кто хотя бы раз слушал ее, не могли не понять этого.

Но музыка кончилась, и поднялся баро и сказал в тишине так, что было явственно слышно каждое его слово:

— Это последняя наша встреча, Леший! Надеюсь, что больше мы никогда с тобой не увидимся. Ты понял меня, морэ…

Наконец-то Федька добрался до Москвы. Пытаясь заглушить свою постоянно преследующую тоску и гнетущий страх перед неизвестностью, он сходился со случайными попутчиками, разговаривал с ними обо всем, что приходило ему в голову, но ничего не помогало. Страх и тоска не исчезали. Он пытался глушить их вином, но и это не приносило спасения. Истратив все свои деньги, Федька униженно просил собутыльников простить его, шел на все, лишь бы забыться. Ему просто необходимо было, чтобы исчезло в его сознании все то, что оставалось позади: табор и обида на него, отец, на которого он посмел поднять нож, лицо вожака, а главное — глаза Ристы.

Приехав в столицу, Федька поначалу оробел, но потом похмельный гул и врожденная жизненная сила, поднимающая его соплеменников со дна, взяли свое, и к дому, где жил Гришка, он подходил уверенным шагом. Брат был женат на русской, о чем в таборе не знали, иначе это бы не вызвало одобрения. Жена Гришки была художницей-модельером и шила костюмы для ансамбля. Постоянное общение с цыганами конечно же наложило на нее свой отпечаток, и в ней появилась этакая лихость: она могла выпить водки, пуститься в безудержное веселье — все это для нее не составляло никакого труда.

Когда Федька разглядел в полутемной прихожей высокую, стриженную по моде девушку в брюках и свободного покроя блузке, увидел ее шальные, смеющиеся черные глаза, он хмыкнул:

— Такая и цыганухой могла бы стать!..

— Проходите, проходите! — приглашала его Ира. — Не стесняйтесь, без церемоний, будьте как у себя дома. У нас, знаете ли, не городская квартира, а настоящий табор, цыгане из ансамбля хотя и живут в разных местах, а все-таки чаще у нас обретаются. А что, у цыган так положено?

— Видите ли, — начал Федька, — мы привыкли всегда быть вместе. А я так, я сейчас пройду, — мялся он, — а где брат-то?

— Сейчас выйдет.

И действительно, вскоре в комнату заскочил веселый, юркий, небольшого роста молодой цыган, брат Федьки, тот самый человек, который остался для него сейчас, после всех изломов судьбы, единственно родным и близким. К нему он приехал, потому что деваться было некуда, времена для Федьки настали тяжелые и непонятные.

— Ну, что же ты, морэ, проходи, рассказывай. Как дела?

Федька двигался как-то неуклюже, все смущало его в городской квартире, все было необычным, новым и не всегда понятным. Наконец после первых расспросов все уселись за стол, который накрыла Ира, и стали привыкать друг к другу. Гришка веселился и явно радовался появлению брата. Ирина смотрела на Федьку настороженно. Она по-женски сразу же поняла, что Федька явился неспроста и наверняка внесет сумятицу в ее беспокойный, хотя и с трудом налаженный быт, и, может быть, ей придется все начинать заново, или, во всяком случае, приспосабливаться к чему-то, ей не известному. Федька тоже почувствовал эту настороженность, и поэтому постоянно возникало замешательство.

— Ты надолго к нам? Зачем приехал? — Вопросы сыпались один за одним.