Он приходит по пятницам - Слободской Николай

– Узнай, пожалуйста, точный рост. В медицинском свидетельстве это ведь должно быть отражено. Посмотри. Это важно. …А я к тебе после шести приду – есть что обсудить. Договорились?

– Ладно, – не стал дальше допытываться недоумевающий Костя, – буду тебя ждать.

На этом их странноватый разговор и закончился.

Анну Леонидовну – вахтера НИИКИЭМСа – арестовали в больнице в пятницу сразу после окончания «мертвого часа», вызвав ее через санитарку в приемный покой. Заслушав объявленное ей постановление об аресте по обвинению в убийствах и хищении госсобственности, а также ордер на проведение обыска в ее квартире, она только и сказала: Додумались-таки. Значит, суждено мне это было – и больше не проронила ни слова.

Говорить она начала лишь через несколько дней. Стала давать признательные показания, как это формулируется на милицейско-канцелярской фене. Я, как ни старался, не мог вспом­нить, откуда попала в мой, выражаясь современным высоким штилем, тезаурус эта специфическая формулировка – сам ведь такую не придумаешь. Крайне маловероятно, чтобы Михаил использовал этот оборот в своем рассказе, так что надо полагать, я позаимствовал ее из читанных в давние годы «милицейских романов»[30], значительная часть которых была написана людьми, начинавшими свою трудовую деятельность в органах милиции, дознания и следствия и хорошо знающими всю кухню этого ведомства и употребляемую в его недрах лексику. А вставил ее в текст – для колорита, есть в ней особый привкус, дух, так сказать, времени и места действия.

Арестованную гражданку Бильбасову сразу же поместили в тюремную больницу, где она и находилась в течение тех полутора или двух месяцев, которые определила ей судьба. Заболевание ее протекало довольно тяжело, а в первые дни после ареста ее состояние было и вовсе близким к критическому, но постепенно врачам удалось отчасти поправить ей здоровье, и стало возможным ее допросить и задать те вопросы, без получения ответа на которые нельзя было завершить расследование и составить обвинительное заключение. Часть из них носила скорее формальный характер, но был и кардинальный вопрос: Где украденная платина? Без ответа на него всё дело просто разваливалось, а о его успешном завершении не могло быть и речи. Не пожелай Анна Леонидовна открыть эту тайну или умри она скоропостижно (чего тоже можно было ожидать), и еще неизвестно, как сложилась бы карьера и судьба молодого следователя. Но, к счастью для него, сочетание звезд оказалось благоприятным, и до столь печального исхода дело не дошло.

Константин несколько раз ездил в тюрьму для допросов, но старался максимально сократить продолжительность своего общения с подследственной: привели допрашиваемую – ответила она на заданные вопросы – подписала протокол – и через полчаса ее можно уводить обратно в палату. Налегать, давить и утомлять старуху Костя не рисковал – по его словам, выглядела она – хуже некуда… еле шелестит… и дышит тяжело, часто: иэх-ии, иэх-ии… того и гляди… Врачи также смотрели на состояние Бильбасовой весьма пессимистично и считали, что она долго не протянет.

В чем состояло ее заболевание, Миша толком объяснить не мог. Что-то, видимо, он слышал о ее диагнозе, но с тех пор прошло десять с лишним лет, и ничего внятного мне от него узнать не удалось. Он помнил лишь, что речь шла о заболевании щитовидной железы, вызвавшем тяжелое расстройство деятельности сердца. А я не стану высказывать свои соображения об этом, чтобы не давать повода для критики со стороны тех, кто разбирается в подобных вопросах профессионально – вдруг среди читателей окажется кто-то из таких специалистов. Да и ни к чему это. Отклонение от основной линии повествования в подобные медицинские дебри воспринималось бы ничуть не лучше, чем мои сетования на сложности, подстерегающие авторов детективных романов на их нелегком пути. Достаточно факта, что героиня тяжело болела, а большего читателю для понимания сути дела и не требуется. Возвращаюсь к тому, на чем закончил предыдущий абзац, а то, что было написано в этом, считайте сказанным в скобках.

Однако никакого давления или применения разных хитроумных приемов, предназначенных для того, чтобы расколоть допрашиваемого, нашему Холмсу не понадобилось. На первом же допросе Анна Леонидовна созналась в содеянном, изъявила согласие рассказать всё без утайки и в подтверждение своей обдуманной позиции объяснила, где она спрятала свою баснословную по стоимости добычу.

Дело в том, что при тщательном обыске в квартире обвиняемой не было найдено абсолютно ничего, указывающего на ее причастность к инкриминируемым ей преступлениям. Однокомнатная квартира в типовой «хрущевке» – рядовое жилище одинокой пожилой женщины с весьма скромным достатком: половички, баночки с рисом и манкой, дешевая мебель, купленная, наверное, лет пятнадцать, если не двадцать назад, застиранное бельишко. Из документов: свидетельство об окончании семилетки, диплом городского химико-фармацевтического училища, несколько почетных грамот за доблестный труд, активное участие и так далее – первая аж сорокового года, подписанная заведующим районной санэпидстанцией, сберкнижка с числящимися на ней восемьюдесятью тремя рублями, квитанции об оплате за квартиру и прочая бумажная дребедень, но никаких писем, записных книжек, никаких заметок, адресов или телефонов. Единственное, что бросилось Косте в глаза при осмотре, – книжный шкаф с неплохим подбором книжек: в основном классика, но кое-что и из современных авторов. Необычная для таких квартирок деталь обстановки. А в остальном… увы! – всё тщательнейшим образом просмотрели и перетряхнули, но ничего найти не удалось. Совершенно прозрачная жизнь, всё как у всех. И ничего, что можно было бы подшить в дело; в результате всех поисков – полный нуль. Не говоря уже о том, что ни грамма платины найдено, конечно, не было. Чего, собственно говоря, и следовало ожидать. Свой клад она – бандюга такая! – могла зарыть под любым кустиком. Сколько их в ближайших окрестностях города? – иди ищи!

Хотя у сыщиков не было ни малейших сомнений в том, что убила электрика и кладовщицу и прикарманила драгметалл не кто иной, как Анна Леонидовна, морочившая им всем голову россказнями о неоднократном явлении мизулинского трупа, – да и кто бы из здравомыслящих людей мог в этом усомниться? – у них не было конкретных улик или свидетельств, которые можно было бы предъявить в суде. Единственное, чего удалось добиться не терявшему времени даром Константину, это свидетельские показания о том, что обвиняемая посещала квартиру Мизулина – точнее, что она однажды была замечена у подъезда, где проживал покойный. Оперативники были направлены к уже знакомой им Порфирьевне – надеюсь, что читатель еще не забыл эту наделенную недюжинным детективным талантом старушку, – и, выяснив у нее необходимые сведения, предъявили фотографию Бильбасовой соседкам, сидевшим на лавочке в тот вечер, когда Порфирьевна предпринимала розыски следов исчезнувшей мизулинской зазнобы. Кратко посовещавшись, бабки признали: да была такая – заходила в подъезд, а через некоторое время снова вышла. На упрек Порфирьевны, введенной ими в заблуждение, ее товарки резонно ответствовали: Дак ты ж про дамочку спрашивала, а какая из нее дамочка? Но это было и всё, что Косте удалось установить, – не бог весть, какая доказательная база!

К счастью для ведущего следствие, допрашиваемая, как уже было сказано, ничего скрывать не стала. Платина была закопана ею в подвале, в земляном полу ее кладовки под ящиком со старыми валенками, отслужившим свой век абажуром, когда-то оранжевым, но из-за покрывавшей его пыли почти утратившим свою окраску, и прочей подобной рухлядью, которую не выбрасывают на помойку только потому, что рука не поднимается для такого решительного жеста. Когда Костя увидел этот привычный, но от этого не ставший менее убогим интерьер типичной советской кладовки, сердце его тревожно забилось… Не морочит ли опять эта шельма ему голову? С нее станется. Пожалуй даже, нехорошее предчувствие появилось у него еще раньше, когда он стоял перед дверью этой кладовки. Рядом, в узеньком коридорчике, освещаемом жидким светом сорокаваттной лампочки, теснилась вся возглавляемая им группа, собранная и прибывшая на место действия, чтобы осуществить обыск и выемку похищенного госимущества. Коридорчик не предполагал такого скопления людей, и им пришлось вытянуться вдоль него в цепочку по одному: Костя, неизменный Олег, за ним призванный для технической помощи оперативник в штатском, и в конце двое понятых – муж и жена, соседи Анны Леонидовны по лестничной площадке, – с любопытством глазевших на происходящее и ожидавших, что будет дальше. На двери, перед которой Костя остановился, следуя указаниям, данным обвиняемой на первом же допросе, не было никаких надписей: ни номера квартиры, ни фамилии владелицы, как это было на некоторых из рядом расположенных дверей, вообще ничего. И если учесть, что находилась она в подвале соседнего подъезда, а не того, в котором жила героиня нашего романа, найти ее самостоятельно у сыщиков, даже не подозревавших о ее существовании, не было ни единого шанса. Сама дверь ничем не отличалась от дверей соседних кладовок: три грубо сколоченные доски, замазанные полуосыпавшейся известкой, хлипкие жестяные петли для замка. Но его и вовсе не было, а дверь, как, впрочем, и некоторые другие в этом подвале, была замотана обычной алюминиевой проволочкой. Весь вид, и особенно эта проволочка, всколыхнули в Костиной душе тяжкие сомнения: вдруг наврала… Поверить в то, что за этой убогой дверью – своим видом, можно сказать, откровенно приглашавшей всякого: открой, загляни, убедись, нет тут для тебя ничего, – может скрываться клад стоимостью в несколько сот тысяч рублей, было нелегко. Однако уже через несколько минут, когда из неглубокой ямки, прикрытой мешковиной и присыпанной сверху тонким слоем земли, оперативник стал доставать и передавать Косте в руки один за другим семь аккуратных холщовых мешочков и когда наш герой, развязав первый из увесистых мешочков и заглянув в него, продемонстрировал озадаченным понятым находившиеся в нем моточки тонкой блестящей проволоки, сердце его пело: Всё! Дело успешно закончено! Триумф! Можно уже пить шампанское!