Гилберт Честертон - Исчезновение принца. Комната № 13

– А провинции к империи все прибавляются, – с улыбкой произнес он и, погрустнев, добавил: – Пожалуй, я все же был не прав.

Размышления его прервал сильный, но приветливый голос. Фишер поднял глаза и улыбнулся, увидев лицо старинного друга. Нужно заметить, что голос его был намного более приветливым, чем лицо, которое с первого взгляда можно было бы назвать и мрачным. Квадратная челюсть, тяжелые насупленные брови – типичное лицо блюстителя закона – принадлежало человеку самому что ни на есть порядочному, хоть сейчас он и был прикомандирован на полувоенных началах к полиции этого дикого края. Кутберт Грейн в большей степени был криминологом, нежели юристом или полицейским, хотя в этом более варварском окружении с успехом сочетал в себе все три ипостаси. Он раскрыл не одно загадочное восточное преступление. Однако, поскольку мало кто был знаком или испытывал тягу к подобному увлечению или, вернее сказать, области знаний, его интеллектуальная жизнь проходила в одиночестве. Хорн Фишер был одним из немногих исключений, ибо имел удивительный талант разговаривать почти с кем угодно практически на любую тему.

– Ботаникой занимаетесь? Или археологией? – поинтересовался Грейн. – По-моему, круг ваших интересов, Фишер, поистине безграничен. Я бы даже сказал: если вы чего-то не знаете, то об этом и знать не стоит.

– Ошибаетесь, – довольно резко, даже с горечью в голосе (что было для него очень необычно), возразил Фишер. – Я знаю как раз то, чего лучше б и не знать вовсе: темная изнанка вещей, вся эта закулисная возня, грязные интриги, подкуп и шантаж, которые зовутся политикой. Разве стоит гордиться тем, что ты побывал во всех этих сточных канавах? Нет, я стану этим хвастать перед мальчишками на улице.

– Что вы имеете в виду? Что это с вами? – удивился его друг. – Никогда вас раньше таким не видел.

– Мне стыдно перед собой, – ответил Фишер. – Я только что вылил ушат холодной воды на воодушевление одного мальчика.

– М-да, такое объяснение исчерпывающим никак не назовешь, – заметил знаток криминалистики.

– Причиной его воодушевления была, разумеется, эта чертова газетная белиберда, – продолжил Фишер, – но мне-то стоило знать, что в таком возрасте идеалами могут стать даже иллюзии. Иллюзии ведь лучше реальности. Вот только, лишая молодую душу даже самых отвратительных идеалов, ты берешь на себя очень неприятную ответственность.

– Что же это за ответственность? – поинтересовался его друг.

– Когда такое происходит, слишком велика вероятность того, что он направит свою энергию на что-то еще худшее, – ответил Фишер. – И путь его может оказаться бесконечной дорогой… Бездонной ямой, глубокой, как этот бездонный колодец.

В следующий раз Фишер увидел своего друга только две недели спустя, когда забрел в сад во дворе клуба, с противоположной от спортивной площадки стороны. Озаренный ярким солнцем пустыни, сад этот был насыщен сочными цветами и сладкими запахами субтропических растений. Грейн был не один. Рядом с ним были еще двое мужчин, один из них – теперь уже знаменитый заместитель главнокомандующего, известный всем как Том Трейверс – худощавый, темноволосый, выглядевший старше своих лет мужчина, лоб которого прорезала глубокая морщина, а в форме черных усов чувствовалась какая-то мрачность. Им только что подал черный кофе араб, который сейчас временно выполнял обязанности слуги при клубе, хотя был всем известен (если не сказать, сделался знаменит) как старый слуга генерала. Звали его Саид, и от остальных семитов отличался он тем, что необычайно вытянутое желтое лицо его и высокий узкий лоб непонятно чем производили довольно-таки зловещее впечатление, даже когда он приятно улыбался.

– У меня этот парень никогда не вызывал полного доверия, – признался Грейн, когда араб удалился. – Хотя это так несправедливо по отношению к нему, ведь, насколько я знаю, он абсолютно предан Гастингсу и даже, говорят, спас ему жизнь. Но арабы часто бывают такими – преданными лишь одному человеку. Знаете, гляжу на него и невольно думаю, что перерезать горло любому другому ему ничего не стоит, и он может сделать это тихо, предательски.

– Как вам сказать, – с кислой улыбкой отозвался Трейверс, – пока он не трогает Гастингса, общество готово мириться с его присутствием.

Воцарилось неловкое молчание, полное воспоминаний о недавнем великом сражении, а потом Хорн Фишер сдержанно произнес:

– Газеты – это еще не все общество, Том. На их счет можете не беспокоиться. В вашем обществе правда всем прекрасно известна.

– Думаю, нам лучше сейчас не обсуждать генерала, – заметил Грейн, – он только что вышел из клуба.

– Он не сюда идет, – сказал Фишер. – Просто жену до машины провожает.

И действительно, генерал, появившийся вслед за супругой, обогнал ее, чтобы открыть садовую калитку. Как только он отошел, леди Гастингс повернулась и что-то сказала мужчине, сидевшему на плетеном кресле в тени двери, единственному, кто остался в опустевшем клубе, кроме троих, задержавшихся в саду. Фишер присмотрелся к тени и увидел, что это был капитан Бойл. В следующий миг, к их удивлению, рядом с клубом вновь возник генерал, он взбежал по ступенькам и тоже бросил пару слов Бойлу. После этого он подал знак Саиду, тот подбежал к ним с двумя чашками кофе, и оба мужчины с чашками в руках вернулись в клуб. Тут же в сгущающихся сумерках разлилось белое свечение, указывающее на то, что в библиотеке, расположенной с другой стороны здания, зажглись электрические лампочки.

– Кофе и ученые книги, – угрюмо произнес Трейверс. – Что еще нужно для учебы и или теоретических исследований? Ну что ж, мне пора. Тоже нужно поработать.

Он неторопливо встал и, попрощавшись с собеседниками, скрылся во мгле заката.

– Надеюсь, Бойл будет заниматься наукой, – сказал Хорн Фишер. – Меня и самого он немного беспокоит. Но давайте поговорим о чем-нибудь другом.

Разговор о чем-то другом затянулся, возможно, дольше, чем они предполагали, и наступила тропическая ночь. Изумительная луна выкрасила все вокруг серебром, но, прежде чем она сделалась достаточно яркой, Фишер успел заметить, что свет в библиотеке резко погас. Он стал ждать, пока мужчины выйдут из клуба, но никто так и не показался.

– Наверное, они решили пройтись по полю для гольфа.

– Да, вероятно, – кивнул Грейн. – Вечер-то какой чудесный.

Прошло секунды две-три, и они услышали обращенный к ним крик, доносившийся откуда-то из тени клуба, и с изумлением увидели Трейверса, который чуть ли не бежал к ним, выкрикивая на ходу:

– Скорее! Пойдемте со мной. С той стороны, на площадке, кажется, произошло что-то очень нехорошее.

Они бросились в здание и, миновав курительную, в полнейшей темноте как в прямом, так и в переносном смысле, ворвались в библиотеку. Надо сказать, что Хорн Фишер, хоть и держался все время с безразличным видом, был наделен необычным, почти сверхъестественным чутьем, и он мгновенно почувствовал, что случилось что-то действительно серьезное. В библиотеке он налетел на какой-то предмет мебели и, чуть не вскрикнув от ужаса, отскочил назад, потому что предмет этот повел себя так, как не должна себя вести никакая мебель. Он зашевелился, как живое существо! Сначала подался назад, а потом ударил в ответ. Хорошо, что Грейн сразу включил свет – он увидел, что всего лишь врезался в одну из вращающихся книжных стоек, которая и толкнула его, повернувшись вокруг оси; однако его невольный прыжок вырвал из его подсознания ощущение чего-то таинственного и жуткого. В библиотеке было несколько таких стоек. На одной из них стояли две кофейные чашки, на другой лежала большая раскрытая книга. Это было исследование египетских иероглифов Баджа с вклеенными цветными иллюстрациями, на которых изображались странные птицы и боги. Пробегая мимо, Фишер бросил на фолиант беглый взгляд и на секунду задумался о том, насколько странно, что именно в этом месте, именно в это время оказался раскрытым не какой-нибудь трактат по военной науке, а такая книга. Он даже краем глаза заметил пустое место на книжной полке, откуда этот фолиант был снят, и пустота эта показалась ему отвратительной, как черная дыра в ряду зубов на каком-нибудь зловещем лице.

Еще пара минут, и вот они уже на другом конце поля, перед бездонным колодцем. В нескольких ярдах от него, в лунном свете, почти таком же ясном, как солнечный, они увидели то, ради чего явились сюда.

Великий лорд Гастингс лежал на земле ничком, застыв в неестественной позе, его согнутая в локте рука упиралась в землю большим костистым кулаком, пальцы впились в пышную, густую траву. В нескольких футах от него на четвереньках стоял Бойл, почти такой же неподвижный, и неотрывно смотрел на тело. Возможно, виной тому было испытанное им потрясение и случай, но в звериной позе и перекошенном лице его было что-то жутко нескладное, неестественное. Он производил такое впечатление, будто разум покинул его. За ними не было ничего, кроме чистой синевы южного неба и края пустыни, да еще два огромных камня возвышались у колодца. Именно при таком свете и в такой обстановке люди чаще всего и усматривали в их неровностях черты огромных злых ликов, глядящих вниз, в колодец.