Лори Кинг - Ученица Холмса

Когда Уотсон повернулся ко мне, он выглядел таким смущенным, что остатки моей неприязни к нему улетучились, и я рассмеялась.

– Но я хотел лишь поблагодарить ее...

– Очень хорошо, ты ее поблагодарил. А теперь давай попьем чаю, пока миссис Хадсон приготовит нам завтрак. Смерть и воскрешение, – фыркнул он, – какая глупость!

Я с удовольствием вспоминаю тот день, хотя тогда меня беспокоило ощущение, что я раскрыла книгу на середине и пытаюсь восстановить предыдущие главы. В разговоре упоминались незнакомые мне места и имена, за которыми скрывались целые приключения. Я была в таком положении, в котором любое третье лицо, в данном случае я, непременно почувствовало бы себя неловко, но как ни странно, я неловкости не испытывала. Трудно сказать, почему это было так. Даже за те несколько недель, что я знала Холмса, мы успели стать настоящими друзьями, к тому же я больше не боялась Уотсона, который в свою очередь всегда держался со мной по-свойски и никогда на меня не обижался. До того дня я бы сказала, что его разум слишком затуманен, чтобы увидеть в моем лице какую-нибудь угрозу. К полудню я уже поняла: он слишком любил Холмса, чтобы упустить хоть что-то, связанное с ним. Причиной тому был тот факт, что его натура была слишком широкой, чтобы исключить хоть что-нибудь касающееся Холмса.

День прошел быстро. Мне понравилось дополнять трио старых друзей – Холмса, Уотсона и миссис Хадсон. Когда после ужина Уотсон пошел собирать вещи, чтобы успеть к вечернему поезду в Лондон, я села возле Холмса, чувствуя смутную потребность перед кем-нибудь извиниться.

– Мне кажется, вы догадывались, что я заочно его ненавидела, – произнесла я наконец.

– Ода.

– Теперь я понимаю, почему вы к нему привязаны. Он, ну такой... хороший что ли. Конечно, он не обладает блестящим умом, но когда я думаю о той боли и том зле, что ему довелось вынести... Это как-то отполировало его, не правда ли? Очистило.

– "Отполировало". Хорошо сказано. Мне было полезно видеть свое отражение в глазах Уотсона, когда я расследовал сложное дело. Он многому научил меня, например научил понимать, как живут люди, что ими движет. Он заставляет меня быть сдержанным, этот Уотсон, – сказал он, но, увидев сомнение в моем взгляде, добавил: – Конечно, сдержанным настолько, насколько я могу быть.

Так моя жизнь началась заново в то лето 1915-го. Первые годы войны я провела под покровительством Холмса, хотя и не сразу поняла, что посещала не просто друга, но учителя, который учил меня не научным дисциплинам, а именно своей профессии. Я не представляла себя детективом, я была студенткой, изучающей теологию, и собиралась посвятить свою жизнь исследованию не темных глубин человеческого поведения, а высот человеческих знаний о божественном. Многие годы я и не догадывалась, что эти два полюса могут иметь точки соприкосновения.

Я стала его ученицей, сама не осознавая этого факта. Однажды, несколько лет спустя, я напомнила ему фразу, которую он пробормотал в саду в первый день нашего знакомства: «Двадцать лет назад, даже десять. Но здесь? Сейчас?» Я спросила, что он имел в виду, но, конечно же, он сказал, что это была мимолетная мысль. Однако, поскольку Холмс всегда считал себя всезнающим, я в это не верю. Это было совершенно не в стиле такого джентльмена, как Холмс, брать в ученики молодую женщину. Двадцать лет назад, во времена Виктории, союз, подобный нашему, был бы немыслим, и даже десять лет назад, при Эдуарде, сельское общество было бы шокировано таким симбиозом, и нам бы пришлось нелегко.

Как бы то ни было, стоял 1915 год; представители высших классов пытались сохранить старый уклад жизни, но безуспешно – это только усиливало всеобщий хаос. Во время войны каждая клетка английского общества претерпела значительные метаморфозы. Необходимость заставила женщин работать вне дома, и женщины, одев мужскую обувь, пошли на заводы, фабрики, в поля. Нужды короля и страны, равно как и постоянное беспокойство за сражающихся на фронте, снизили требования приличий: людям просто не хватало энергии на все условности.

Присутствие в доме миссис Хадсон сделало возможным для меня проводить долгие часы с Холмсом. То, что мои родители погибли, и то, что тетя не вмешивалась в мои дела, если только они не затрагивали ее лично, также способствовало этому. Сельская жизнь и сельское общество имеют свои особенности, но грубый сельский житель узнает настоящего джентльмена с первого взгляда, поэтому фермеры доверяли Холмсу, на что здесь не мог бы рассчитывать ни один горожанин. Возможно, какие-нибудь сплетни и появлялись, но я практически никогда их не слышала. Сейчас мне кажется, что Холмс сам выступал в качестве своего рода барьера в наших отношениях, точнее та часть его натуры, которая тяготела к социальным обычаям, в особенности касающимся женщин. Женщины представлялись ему каким-то заморским племенем, которому едва ли можно было доверять. Однако события вносили свои коррективы. Холмс оказался не очень разборчив в знакомствах и в делах. Он дружил с людьми разных общественных слоев: с младшим сыном герцога, с ростовщиком, по роду своей профессии общался с королями, пахарями, с женщинами сомнительной репутации. Он не чурался общения и с темными личностями, появлявшимися порой в его резиденции на Бейкер-стрит. И даже миссис Хадсон была однажды вовлечена в его расследование дела об убийстве (это было описано доктором Уотсоном в «Глории Скотт»).

Я знаю, что с самого первого дня он старался обращаться со мной скорее как с парнем, чем как с девушкой; казалось, он научился преодолевать любое неудобство, связанное с моим полом, попросту игнорируя его. Для него я была просто Рассел, а не существо женского пола, и поэтому мы свободно проводили вместе целые дни и иногда даже ночи. Он был прежде всего прагматиком и не тратил времени на то, что его не интересовало.

Я встретилась с Холмсом случайно и, как и Уотсон, стала его привычкой. Мои взгляды, моя одежда и даже моя фигура способствовали тому, чтобы он не замечал моего пола. К тому времени, когда я выросла в женщину, я уже стала частью его жизни и ему было слишком поздно в себе что-либо менять.

Однако все это было впереди, а пока я об этом даже не догадывалась. У меня просто вошло в привычку приходить к нему и, беседуя, прогуливаться с ним по округе. Иногда он знакомил меня с экспериментом, над которым работал, при этом нам обоим становилось ясно, что у меня не хватало знаний, чтобы полностью понять ту или иную проблему; это приводило к тому, что он нагружал меня книгами и отправлял домой, где я пополняла свои знания. Иногда я находила его за рабочим столом окруженным кипами всевозможных бумаг, и он с удовольствием прерывался, чтобы прочитать мне то, над чем работал. Следовали новые вопросы, и я уносила с собой и новые книги.

Итак, мы проводили много времени в прогулках по округе как в солнечную погоду, так и в дождливую, и даже снежную, – изучая следы, сравнивая образцы грязи, наблюдая, как тип почвы влияет на характер и долговременность сохранения отпечатка ноги или копыта. Мы посетили всех соседей в радиусе десяти миль по меньшей мере раз, где изучали руки доярки и дровосека, сравнивали их мозоли и мускулатуру рук и, если они позволяли, спин. Нас можно было часто увидеть на дороге глубоко погруженными в беседу или наклонившимися над чем-то: высокий, худой седой мужчина в суконной кепке и долговязая девушка со светлыми косичками, фермеры на полях дружески махали нам руками и даже обитатели особняков, проносившиеся мимо в «роллс-ройсах», приветствовали нас звуком клаксона.

Осенью Холмс начал меня удивлять. Когда начались дожди, наши прогулки сократились вместе с продолжительностью светового дня: в то время как люди умирали на фронтах Европы, а Лондон бомбили цеппелины, мы играли в разные игры. Одна из них была, конечно, шахматы, но существовали и другие – например, упражнения в выборе и анализе материалов. Он начал с того, что давал мне описания своих дел и просил расследовать их на основе собранных им фактов. Однажды мне попался один случай, не из его практики, – случай из газеты. Это было убийство, совершенное в Лондоне. Дело показалось мне очень запутанным, но, как бы там ни было, человек, который, на мой взгляд, был виновен, действительно вскоре был осужден.

Однажды я пришла, как мы и договаривались, к Холмсу и нашла записку, которая была приколота к двери. Содержание было очень простым:

"Р., найди меня.

X."

Я сразу поняла: он не хотел, чтобы я искала его наудачу, непродуманно, и отнесла записку миссис Хадсон, которая покачала головой, будто корила нас за детские игры.

– Вы не знаете, о чем это он? – спросила я.

– Нет. Если я когда-нибудь пойму этого человека, я уволюсь с чувством глубокого удовлетворения. Сегодня утром, когда я, стоя на коленях, мыла пол, он подошел и попросил меня послать Уилла в деревню, чтобы он отнес сапожнику его новые туфли, у которых вылез гвоздь. Уилл собрался идти, а мистер Холмс и его туфли пропали. Куда? Я никогда его не пойму.