Агата Кристи - Убийство в Месопотамии

Я задумалась, какими же были дворцы в те времена, может быть, что-то похожее на гробницу Тутанхамона, которую я видела на фотографиях. Но не поверите, не на что было смотреть, кроме грязи! Всего-навсего грязные стены из какого-то ила около двух футов высоты. Мистер Кэри привел меня сюда и принялся рассказывать, какой здесь был большой двор, и какие всякие апартаменты, и верхний этаж, и разные другие помещения, которые выходили на центральный двор. А я все думала: «Ну откуда это ему известно», – но, конечно, из вежливости молчала. Прямо скажу, это было полное разочарование. Все раскопки теперь представлялись мне просто грязью. Ни мрамора, ни золота – ничего красивого. Дом моей тетки в Криклвуде произвел бы более сильное впечатление в качестве руин! А эти древние ассирийцы, или как там их, еще называли себя царями. Когда мистер Кэри завершил показ своих «дворцов», он передал меня отцу Лавиньи, который показал мне остальную часть холма. Я слегка побаивалась отца Лавиньи: монах, иностранец, такой низкий голос и все прочее. Но он оказался довольно любезным, хотя и рассеянным. Иногда я чувствовала, что мы почти одинаково далеки ото всего этого.

Миссис Лейднер позднее объяснила мне это. Она сказала, что отца Лавиньи интересуют только «письменные документы», как она выразилась. Они все писали на глине, эти странные люди, к тому же языческими значками, но вполне осмысленно. Были даже школьные, как она сказала, таблетки, или плитки, – урок учителя на одной стороне, а работа ученика на обратной. Признаюсь, это было мне очень интересно, это кажется таким человечным, если вы понимаете, что я имею в виду.

Отец Лавиньи прошелся со мной по месту проведения работ и показал мне, что было храмами или дворцами, а что было частными домами, а также место, которое, как он сказал, было древним Аккадским кладбищем[15]. Разговаривал он смешно, как-то разбросанно, скажет что-нибудь об одном и вдруг переходит на другую тему.

– Странно, что вы сюда приехали, – сказал он. – Значит, миссис Лейднер действительно больна?

– Не могу сказать, что больна, – осторожно ответила я.

– Она странная женщина, – добавил он. – Я думаю, опасная женщина.

– Что вы хотите этим сказать? Опасная? Чем опасная? – спросила я.

– Я думаю, она жестокая, – сказал он. – Да, я думаю, что она именно жестокая.

– Простите, – возмутилась я, – вы говорите глупости.

– Вы не знаете женщин так, как я. – И он покачал головой.

Смешно, подумала я, монах – и говорит такие вещи. Но я тут же сообразила, что он мог немало всякого услышать на исповеди. И все же я засомневалась, потому что не была уверена, исповедуют ли монахи, возможно, только священники исповедуют. Нет, он, конечно, монах: эта длинная ряса, подметающая мусор, четки и все такое.

– Да, она может быть жестокой, – сказал он в задумчивости. – Я в этом совершенно уверен. И все же, несмотря на то, что она такая крепкая – как камень, как мрамор, – все же она боится. Чего она боится?

Это, подумала я, все бы мы хотели знать.

Возможно, муж все же знает, но вряд ли кто-нибудь еще, кроме него.

Он внезапно глянул на меня своими блестящими черными глазами.

– Странно здесь? Вы не считаете, что странно? Или вполне естественно?

– Не вполне естественно, – сказала я в раздумье. – Довольно прилично, что касается устройства, но нет чувства полного спокойствия.

– Мне как-то не по себе. Мне кажется, – у него вдруг усилился акцент, – мне кажется, что что-то готовится. Доктор Лейднер тоже не совсем спокоен. Значит, и его что-то волнует.

– Здоровье его жены?

– Наверное. Но и что-то еще. Есть, как бы это сказать, какое-то напряжение.

Да, совершенно точно, именно напряжение.

На этом закончился тогда наш разговор, потому что подошел доктор Лейднер. Он показал мне только что вскрытую могилу ребенка. Довольно трогательно: маленькие косточки, несколько горшков и какие-то маленькие крапинки, которые доктор Лейднер определил как ожерелье из бисера.

А рабочие меня рассмешили. Никогда не видела такую массу пугал – все в длинных юбках, в лохмотьях, а головы повязаны, как будто у них зубы болят. И когда они ходили взад и вперед, нося корзины с землей, они пели – по крайней мере, я думаю, что это считалось пением, – страшно монотонное пение, которое продолжалось без перерыва снова и снова. Я заметила, у многих были ужасные глаза – покрытые какими-то выделениями, а у нескольких человек наполовину слепые. Я только подумала, какие это жалкие люди, как доктор Лейднер сказал:

– Неплохо выглядит эта партия мужчин, не правда ли?

Вот ведь до чего странно устроен мир, как два разных человека могут видеть в одной и той же вещи каждый свое. Я не очень ясно выразилась, но вы можете понять, что я имею в виду.

Спустя некоторое время доктор Лейднер объявил, что он возвращается домой выпить чашку чая. Мы вместе пошли обратно, и он рассказывал мне всякую всячину. И когда он объяснял, все было совсем иначе. Я как будто видела все, что должно было тут быть, – улицы и дома; он показал мне печи, в которых пекли хлеб, и сказал, что арабы и в наше время пользуются почти такими же печами.

Мы возвратились в дом и обнаружили, что миссис Лейднер уже встала. Она выглядела сегодня лучше – не такая осунувшаяся и слабая. Почти тут же подали чай, и доктор Лейднер рассказал ей, что происходило утром на раскопках. Потом он пошел обратно на работу, а миссис Лейднер спросила меня, не хочу ли я посмотреть некоторые сделанные ими находки. Конечно, я сказала «да», и она повела меня в комнату древностей. Там лежало много всего, в основном, как мне показалось, битых горшков или еще чего-то, что было отремонтировано и склеено. Все это можно бы выбросить, подумала я.

– Ой-ё-ёй, – сказала я. – Как жалко, что все они такие битые, правда? И стоит ли их хранить?

Миссис Лейднер слегка улыбнулась.

– Смотрите, чтобы Эрик вас не услышал. Горшки его интересуют больше всего, ведь это такая древность – им может быть не менее семи тысяч лет.

И она объяснила, что некоторые из них из самого глубокого раскопа у основания холма, что тысячи лет назад они разбились и были починены битумом, что показывает, что люди тогда ценили свои вещи так же, как и в наше время.

– А теперь, – сказала она, – я покажу вам кое-что поинтереснее. – И она сняла с полки коробку и показала мне красивый золотой кинжал с темно-синими камнями на рукоятке.

Я вскрикнула от удовольствия.

Миссис Лейднер засмеялась.

– Да, всем нравится золото! Кроме моего мужа.

– Почему же доктор Лейднер не любит его?

– Ну, начнем с того, что оно дорого обходится. Рабочим, которые его найдут, надо платить по весу золота.

– Господи! – воскликнула я. – Это почему же?

– О, это так принято. Прежде всего это предотвращает кражи. Видите ли, если они все же совершат кражу, предмет уже не будет представлять собой археологическую ценность, останется только стоимость металла. Они могут переплавить его. Так что мы заботимся об их честности, – улыбнулась она.

Она сняла еще один поднос и показала очень красивую золотую застольную чашу с узором на ней из голов баранов.

Я снова вскрикнула.

– Красиво, не правда ли? Это из могилы правителя. Мы находили и другие царские могилы, но большинство из них были разграблены. Эта чаша – наша лучшая находка. Одна из красивейших когда-либо где-либо найденных. Древний Аккад. Уникум.

Вдруг, нахмурившись, миссис Лейднер поднесла чашу к глазам и поцарапала слегка ногтем.

– Вот странно! На ней воск. Кто-то заходил сюда со свечой. – Она отколупнула маленькую вощинку и поставила чашу на место.

Потом она показала мне какие-то своеобразные маленькие терракотовые фигурки, но большинство из них были просто непристойны. Отвратительны были эти древние люди.

Когда мы вернулись к портику, миссис Меркадо сидела и полировала ногти. Она, любуясь, держала руки перед собой. Я подумала про себя, что ничего более идиотского, чем этот оранжево-красный цвет, и представить себе нельзя.

Миссис Лейднер принесла с собой из комнаты древностей очень тоненькое маленькое блюдце, разбитое на кусочки, и стала его склеивать. Я последила за ней с минуту и спросила, не нужна ли ей помощь.

– О да. Тут еще много есть. – Она достала целую груду битой керамики, и мы принялись за работу.

Я вскоре освоилась, и она похвалила мои способности. Я полагаю, что у большинства медсестер ловкие пальцы.

– Какие все занятые! – сказала миссис Меркадо. – Я чувствую себя ужасной бездельницей. Конечно, я бездельница.

– Ну и что же, если вам так нравится. – В голосе миссис Лейднер было полное равнодушие.

В двенадцать был ленч. После этого доктор Лейднер и мистер Меркадо обрабатывали керамику, поливая ее раствором соляной кислоты. Один горшок стал восхитительного темно-фиолетового цвета, а на другом проступил рисунок рогов быка. Прямо колдовство какое-то. Вся засохшая грязь, которую ничем не отмоешь, как бы вспенилась и улетучилась.