Энтони Гилберт - Профессиональное убийство

Глава пятая

Я и сам провел беспокойную ночь. Утром, спустившись в холл, я увидел Паркинсона, разбиравшего только что пришедшую почту.

— Есть что-то от Рубинштейна? — с надеждой спросил я.

Паркинсон поднял голову. Казалось, в этом доме бессонница в течение последних двенадцати часов стала заразительной.

— Чего ты ожидал? — произнес он.

Я не ответил. Нелепо было говорить, что погода могла вынудить Рубинштейна провести ночь в гостинице «Олень», в таком случае оправдания его молчанию не было.

— Можно сделать вот что, — предложил я, — позвонить Фэнни и выяснить, поехал он вместе с ней в город или нет.

Паркинсон поглядел на меня с сожалением.

— Насколько хорошо ты знаешь эту дамочку? — спросил он. — Она могла бы сказать нам правду, но не скажет, если ей это невыгодно. Конечно, позвони ей, только не жди, что добьешься от нее правды.

Его слова казались ударом в лицо. Как ни мучительно было сознавать это, Паркинсон был прав. Фэнни не остановилась бы перед таким пустяком, как ложь, если неправда была ей на руку; кроме того, в ней было достаточно зловредности, чтобы возбудить подозрение в пику Лал. И если бы пришлось становиться на чью-то сторону, она наверняка поддержала бы Рубинштейна, которому, очевидно, не очень хотелось, чтобы кто-нибудь узнал, как он провел ночь.

— Ей приятно будет помучить Лал, — согласился я, недоумевая, почему вижу Фэнни насквозь, однако никак не могу порвать с ней.

— Вот именно, — кивнул Паркинсон. — Итак, что дальше? Я готов признать, что беспокоюсь о Рубинштейне, не хочу давать мисс Фэнни Прайс возможности дурачить нас всех, и не представляю, как поступить. Интересно, случалось ли нечто подобное с моим предшественником, и если да, что он делал?

— Кто он? — спросил я.

— Я не знал его, но, насколько могу судить, он не вынес этой атмосферы. Что ж, мне это понятно. Она истреплет нервы кому угодно. Вот Грэм, держится так, будто увидел призрака, думает, не лежит ли Рубинштейн где-нибудь со сломанной шеей, а если да, каковы его шансы купить коллекцию за бесценок. Мисс Пейджет выглядит сущей тенью, а тут нам, видимо, если ничего не узнаем в течение ближайшего часа, потребуется смирительная рубашка для Лал.

Какой-то животный инстинкт, неопределимый порыв к самосохранению заставил меня оглянуться, и я увидел горничную Лал, наблюдавшую за нами около лестницы. Глаза ее блестели злобно, такой же блеск я видел в глазах у змей. Я не знал, долго ли она стояла там, много ли слышала, но почувствовал эгоистичное облегчение, что иметь дело с этой сумасшедшей парой приходится Паркинсону, а не мне. Собственно, я был рад, что готов предложить себя в качестве эскорта печальной Роуз, хотя никогда не завидовал священникам с их обязанностью выслушивать женские горести, и, разумеется, подумал, что вот Фэнни могла бы разбить себе сердце, если оно у нее есть, и об этом бы никто не догадался.

— Письма мадам, — сказала Рита.

Паркинсон взял два конверта. Лал была не из тех женщин, кто получает много писем. Она никогда не писала, если могла позвонить по телефону, ее подруги были такими же. Паркинсон говорил мне, что иногда задается вопросом, как Рубинштейн выносит звук модного белого телефона в комнате Лал, звонящего в течение четырнадцати часов из двадцати четырех.

— Спроси миссис Рубинштейн, можно ли мне зайти к ней на несколько минут, — грубо сказал Паркинсон.

Рита неохотно задала вопрос:

— Мистер Рубинштейн?

— Я не получил указаний, — лаконично ответил Паркинсон, и эта женщина ушла, зло покосившись на нас напоследок. Обута она была в испанские туфли на веревочной подошве, наверное, поэтому мы не слышали ее шагов.

— Вот тебе и луч солнца в доме, — устало заметил Паркинсон. — Думаю, она подозревает нас в неприличных занятиях и хотела бы видеть всех в кипящем масле. Не знаю, как Лал ухитряется держать ее при всех законах против иностранцев, но эту особу ни разу не беспокоили.

— Такое часто случается? — поинтересовался я.

— На мой взгляд, слишком уж часто. Знаешь, Лал по-своему любит подобные сцены. Любила бы еще больше, если бы Сэмми ставил ей фонари под глазом. Но Рубинштейн ни за что этого не сделает и не ответит ей ее выражениями. Когда-нибудь она зайдет слишком далеко, и дело закончится громким разводом. К тому времени я и сам буду кандидатом на смирительную рубашку.

Продолжая говорить, Паркинсон сортировал конверты.

— Черт возьми, даже не знаю, как мне сейчас поступить, — признался он. — Когда происходит что-нибудь важное, Рубинштейн не остается в стороне. А эти люди, — Паркинсон постучал по конверту указательным пальцем, — находятся на распутье. Рубинштейна это затрагивает. Дело касается примерно ста пятидесяти тысяч фунтов, и в течение ближайших суток что-то должно быть предпринято. Он собирался увидеться с ними сегодня во второй половине дня. Что ж, вероятно, явится на эту встречу, не связываясь со мной. Остается лишь ждать возвращения моего повелителя. Если он не вернется, это станет веским доказательством, что произошло что-то серьезное.

Наверху хлопнула дверь, и вниз спустился Брайди с чемоданом в руке. Увидев наши серьезные лица, он обратился к Паркинсону:

— Никаких новостей? Похоже, дело плохо. Послушай, тебе ни к чему, чтобы мы болтались здесь все время, а мне нужно успеть на поезд в девять пятьдесят семь. Жаль, что не удалось сделать снимок, но я могу приехать снова, если Рубинштейн разрешит. Сегодня у меня множество дел.

— Как насчет завтрака? — спросил Паркинсон и потянулся к звонку.

— Большое спасибо, я поел у себя в комнате и выпил кофе. Как миссис Рубинштейн?

— Я передам, что ты интересовался ее состоянием, — сухо ответил тот. — Пытаться увидеть ее лично не советую.

— Наверное, ты прав. Что ж, надеюсь, все будет хорошо.

Однако было видно, что его слова — просто дань вежливости. Доехав до города, Брайди забудет о существовании Рубинштейна в этом или еще каком-то мире. Возможно, с сожалением вспомнит о снимке, которым был недоволен, но Рубинштейн как человек будет для Брайди лишь владельцем такой-то собственности, единственной его ценностью в глазах фотографа станут сокровища, которые он накопил. Я сомневался, что даже вопрос о Роуз Пейджет беспокоил его. А что до Фэнни, он не упомянул ее имени, я так и не выяснил, что произошло между ними, и явилось ли это подлинной причиной ее внезапного отъезда.

Уинтон отвез Брайди в большом «роллс-ройсе». Рубинштейн повез Фэнни в маленьком «крайслере», и эта машина пока не вернулась. Уинтон болтался возле нас, стараясь получить информацию.

— Мистер Рубинштейн сказал, чтобы я доставил его утром в Данстер, — сказал он.

— Я не знаю планов мистера Рубинштейна, — произнес Паркинсон. — Если ты все еще нужен ему для этой цели, то узнаешь об этом.

Уинтон задал еще вопрос, получил такой же лаконичный ответ и ушел, недовольный не самим фактом тайны, а своей неудачей выведать хоть какие-нибудь сведения. Я услышал шум, когда он открыл дверь для слуг в глубине зала, и разочарованный голос Уинтона. — Я могу позвонить в его лондонскую квартиру. Вероятно, он поехал туда. Или в клуб. В городе он всегда бывает в одном из этих мест, — сказал Паркинсон.

Но я понял по его тону, что он не надеется получить новости о Рубинштейне. И не получил. В квартире ответивший по телефону слуга сообщил, что мистер Рубинштейн вернется в лучшем случае в понедельник вечером. Передать ему что-то? И от кого?

— Слава Богу, Трейл не узнал моего голоса, — сказал Паркинсон. — Не хочу, чтобы эту историю повторяли по всему Лондону. Теперь звоню в клуб.

Но и в клубе о Рубинштейне давно не слышали.

— Пожалуй, поднимусь, увижусь с Лал, — решил он. — Знаешь, не жди меня; иди завтракай. Мне нужно будет сделать несколько телефонных звонков, потом найду время для всего прочего. Если разойдется весть, что Рубинштейн исчез, найдутся всякие объяснения, кроме истинного. Никто не поверит, что ожесточенная ссора с женой, особенно с таким легковозбудимым существом, как Лал, заставит человека вредить себе в делах. Скорее сочтут, что тут есть нечто странное, и возникает паника на Лондонской фондовой бирже. Слово Рубинштейна считается таким же надежным, как Английский банк, но нашу историю никто не станет слушать. Фэнни? Сделай попытку. Тебе заявят, что ни один человек, обладающий богатством и общественным положением Рубинштейна, не станет рисковать ради такой женщины. И думаю, будут правы.

Паркинсон ушел, раздраженный и встревоженный, а я принялся за бекон и почки. Пока он отсутствовал, ко мне подсел Грэм, желтый, как лимон, и нервный.

— Никаких новостей? — спросил он. — Господи, Кертис, это серьезно.