Эдуард Хруцкий - Искатель. 1983. Выпуск №3

Он вышел из баньки, огляделся, долго всматриваясь в темноту, и мягко, почти не слышно, словно большой живущий в темноте зверь, побежал вдоль затихших домов.

На опушке, возле дома Яруги, Токмаков лег, спрятавшись в кустарнике. Он ждал.

Станислав Тройский зажег две лампы-трехлинейки, и в покинутом доме стало даже уютно. Свет ламп, мягкий и добрый, осветил декоративные венки из цветов, развешанные на стенах, и они словно ожили. Станислав открыл комод, на дне пустого ящика валялась игрушечная аляповатая лошадка со сломанными ногами. Он повертел ее в руках, усмехнулся и, прислонив к стене, боком пристроил на комоде. Наконец, в старом, рассохшемся шкафу нашел кусок материи в блекловатых цветах, взял его и постелил на стол вместо скатерти. Потом снял со стены один из венков, положил в центр стола. Открыл консервы, вынул из печи чугунок с картошкой, нарезал сало. Отошел, оглядел стол и водрузил на нем три бутылки с самогоном. Сел, закурил и начал ждать гостей.

Они пришли сразу все трое — Гончак, Волощук и Давыдочев. Гончак оглядел стол, крякнул довольно и поставил на него котелок с малосольными огурцами.

— Хорош стол, — засмеялся Волощук и вытянул из кармана завернутый в тряпицу шмат домашней ветчины.

Давыдочев достал банку американской колбасы с яркой наклейкой.

— Прошу дорогих гостей, — Станислав повел рукой, — за скромное угощение простите. Но нет дорогой мамуси.

— Да чего там, — Гончак открыл бутылку.

Гости сели так, чтобы контролировать окна и дверь.

Тройский посмотрел на них и улыбнулся снисходительно.

— Ну, с приездом, Станислав Казимирович, — Волощук поднял кружку…

Они уже выпили понемногу, уже вспомнили фронт, за друзей подняли чарку.

— Чего вы напуганные такие в тылу-то?

— Банда, брат, — Гончак грохнул кулаком по столу. — Сволочь всякая крестьянина обирает. Ты по деревне шел, сам видел: как вымерла. Запугали людей.

— Остались бы, Станислав, — вмешался в разговор Давыдочев.

— Не могу, братья, всю войну того часу ждал, когда своих обниму.

— Не неволю, — Волощук разлил самогон, — сам служил, знаю, что такое отпуск.

Токмаков услышал свист и напрягся словно для прыжка. Свист повторился. Глаза, привыкшие к темноте, различили уродливо-нереальную фигуру Яруги, не идущего, а словно скользившего над землей.

Токмаков собрался идти за ним, но затрещали кусты, и из леса вышел коренастый, приземистый человек, лица которого капитан разглядеть не мог. Они остановились буквально в пяти шагах от Токмакова.

— Ну?

— Харч повезут завтра.

— Так, а где власть?

— Гуляют. Сын Тройского на побывку приехал, у него и гуляют, бимбер у меня взяли.

— Все в доме Тройского?

— Ага.

— Ну ты иди, Яруга, иди. — В голосе коренастого послышался охотничий азарт. — Иди, у меня для них гостинец припасен…

Коренастый шел задами деревни уверенно и быстро, как ходят люди, хорошо знающие местность.

Токмаков двигался за ним, больше всего на свете боясь оступиться.

У дома Тройского капитан отстал, легко перемахнул через плетень и оказался возле дома на пару минут раньше бандита.

В доме играла гармошка, и чей-то голос, несильный, но приятный, пел «Землянку».

Токмаков прижался к сараю и снял ТТ с предохранителя. Бандит перелез через забор, сунул руку в карман и достал гранату — «лимонку». Он был шагах в трех от капитана.

Токмаков выстрелил, не давая ему выдернуть кольцо. Песня оборвалась.

Токмаков прыгнул к упавшему, поднял гранату и побежал.

Гончак из окна увидел убегающего человека и ударил по нему из автомата. Давыдочев стрелял с крыльца вслед неясной, петляющей среди заборов фигуре.

Токмаков бежал, слыша за своей спиной грохот автоматов, пули с противным визгом проносились мимо, кроша плетни, сбивая макушки кустов.

— Посвети-ка, — сказал Давыдочев.

Свет фонаря вырвал из темноты фигуру человека с руками, намертво вцепившимися в траву.

— Слушай, Гончак, а его же в затылок хлопнули.

— Да, дела. — Участковый наклонился над убитым.

Станислав подошел к Волощуку.

— Когда поставки в город везете?

— Через два дня, — рассеянно ответил председатель.

— Давай автомат, я вместе с вами их в город повезу.

Гончак с Давыдочевым отошли к забору, закурили.

— Так, кто же его в затылок хлопнул, а, лейтенант?

— Не знаю, не знаю.

Давыдочев затянулся глубоко, так глубоко, что огонь папиросы на секунду выхватил из темноты его лицо.

На рассвете Давыдочев спрятался у баньки, где поселился сапожник. Было совсем рано, но у покосившейся стены уже горел костерик, над которым на ржавом шомполе висел котелок.

Сапожник вышел из баньки, приспособил на стене маленькое зеркальце, достал из мешка мыло, помазок и опасную бритву. Потом он снял котелок, отлил в кружку горячей воды и начал бриться.

Давыдочев разглядывал его крепкую спину с буграми мышц, пороховую синеву татуировок.

— Осень, прохладное утро… — напевал сапожник.

Картина эта так не вязалась с образом сапожника-инвалида, что Давыдочеву хотелось немедленно подойти и арестовать этого человека. Но все что-то удерживало его. Давыдочева не покидало странное чувство, что он где-то его видел.

Скрипели по селу телеги, стучали по колдобинам тачки: крестьяне свозили во двор Гронского госпоставки. Волощук сидел у весов, Станислав Тройский, весело здороваясь с односельчанами, взвешивал муку, сало, окорока, битую птицу.

Гончак сидел на крыльце дома, положив автомат на колени, курил, цепко поглядывая по сторонам.

Токмаков чинил сапоги, насвистывая грустное довоенное танго.

Внезапно свет, падающий из двери, закрыла фигура человека.

Токмаков поднял голову. В дверном проеме стоял Яруга.

— Сапоги готовы?

Токмаков молча достал из-под лавки немецкие сапоги с короткими голенищами, бросил их Яруге.

— Деньги.

— Ты что?

— А ничего. Девяносто рублей. Тут тебе не частная лавка, а госартель.

Яруга посмотрел на Токмакова и понял, что деньги отдавать придется.

Он полез за пазуху, вынул тряпицу, достал три мятые красные тридцатки, бросил их на стол.

— Как от души отрываешь, — усмехнулся Токмаков.

— Ты наживи. Велено передать, завтра чтобы был готов к вечеру.

— Иди.

Солнце уже высоко висело над селом, день клонился ко второй половине. Токмаков вылез из баньки и сел на пороге. Он курил, бездумно глядя перед собой. Просто вышел усталый человек и отдыхает.

Проходящие крестьяне вежливо кивали ему, и он улыбался им добродушно.

Давыдочев шел мимо бани. Он уже несколько раз проходил мимо, пытаясь вспомнить, где же он видел этого странного сапожника.

— Лейтенант, — тихо окликнул Токмаков, — зайди, бесплатно косячки подобью, а то каблуки совсем скривились.

Давыдочев стягивал сапог, внимательно глядя на этого непонятного человека.

— Не узнал, Давыдочев?

Это было настолько неожиданно, что Давыдочев вздрогнул.

— Лейтенант Давыдочев Александр Петрович, год рождения двадцать первый, москвич, окончил Рязанскую школу младших лейтенантов.

— Вы кто? — Давыдочев лапнул кобуру.

— Токмаков я, капитан Токмаков. Память плохо тренируешь, лейтенант. Помнишь, когда тебя в райотдел милиции направили, я у полковника Клугмана сидел?

— Помню, — смущенно выдавил Давыдочев, — вспомнил теперь. А я смотрю…

— Давай сапог.

Токмаков ножом срезал стоптанную часть, начал набивать косячок.

— Завтра они нападут. Завтра, понял? Утром пошли Гончака за опергруппой, о деталях договоримся ночью.

В баньке было душно, и Токмаков спал с открытой дверью. Проснулся он от ощущения опасности. Вскочил. В дверях кто-то стоял.

— Кто?

— Я, — услышал он хриплый голос Яруги. — Пошли. Ждет.

Токмаков встал, натянул гимнастерку.

— Мешок возьми.

— Зачем?

— Узнаешь.

Токмаков оглянулся с тоской, понимая, что пистолет из-за печки достать не удастся.

После темноты свет керосиновых ламп-трехлинеек был особенно ярок, и Токмаков на секунду зажмурился. Когда он открыл глаза, то увидел Рокиту и трех бандитов.

Они сидели в горнице Яруги за столом, положив автоматы рядом на скамейку. На столе стоял самогон, лежали остатки пищи.

Лица их сначала показались Токмакову похожими, на всех лежал одинаковый отпечаток затравленности и злобы.

— Здорово, разбойнички! — Токмаков усмехнулся.

Рокита встал, тяжело посмотрел на Токмакова.

— Сегодня идем брать харчи и немного резать старосту, полячишку и милицейских. Понял?

— Ты же говорил завтра.

Токмаков старался говорить спокойно и равнодушно.