Джеймс Чейз - Искатель. 1961-1991. Выпуск 1

Карасев. Все, что я смог собрать о нем, лежит у меня на столе: характеристика, справки, свидетельские показания. Есть и фотографии, правда, десятилетней давности: настороженный взгляд, упрямо сжатые губы, квадратный подбородок. Симпатичное лицо. Убиица — «профи»… Он? В тот вечер, когда был убит Лукашов, алиби у Карасева почти стопроцентное. Во всяком случае, если судить по показаниям его соседей. А не верить им невозможно — особой любви к Карасеву они не питали. Но не мог же он быть одновременно в своей комнате и в парке у ресторана «Дубок»?!

Избитые неизвестным юнцы не смогли с полной уверенностью ответить на вопрос, когда им показали фото Карасена: не тот ли это человек? «Вроде похож… Как будто он… А может, и ошибаюсь… Вот если бы увидеть его в натуре, да в полный рост…»

Если бы… Исчез Карасев, испарился. Бесследно. Примерно через неделю после убийства Лукашова. Впрочем, судя по рассказам соседей, такое за ним замечалось и раньше — случалось, не бывал дома по два-три месяца. Был на заработках, «шабашил», объяснял, когда спрашивали. Весьма вероятно. Но как истолковать присутствие на тряпке следов порохового нагара и свинца?

Мои размышления прервал телефонный звонок:

— Ведерников? А ты, оказывается, упрямый… Слышишь меня, алло?

— Слышу, — отвечаю, с трудом сдерживая внезапную дрожь — это снова «доброжелатель».

— Фишман — последнее предупреждение. Забудь о том, что он наболтал. А убийцу Лукашова, хе-хе, — снисходительный смешок, — мы тебе на блюдечке с голубой каемкой преподнесем. Услуга за услугу. Идет? Что молчишь?

— П-паскуда, — хриплю я, от бешенства заикаясь. — Я до вас все равно доберусь, — добавляю совершенно непечатное.

— Жаль, — голос на другом конце провода становится жестче. — Жаль, что не удалось договориться с тобой по-хорошему. Надеешься на своих «стукачей»? Напрасно, считай, что их уже нет. До скорой, встречи, опер… Хе-хе…

Я медленно кладу трубку на рычаги. В глазах какая-то муть, трудно дышать. Встаю, с силой распахиваю окно и хватаю воздух широко открытым ртом. Хаотическое движение мыслей постепенно упорядочивается, и одна из них вдруг огненным всплеском озаряет мозг: «Тина Павловна! Ей угрожает опасность!» Снова хватаюсь за телефонную трубку, накручиваю диск, но мембрана отвечает только длинными гудками вызова. Ее нет дома? Но я ведь, черт побери, просил по вечерам не выходить на улицу!

Туда, немедленно к ней! Я выскакиваю в пустынный коридор управления и мчусь к выходу. Только бы успеть, не опоздать…

Такси, в котором я ехал, еще не успело развернуться, а мои ноги уже стремительно отсчитывали последние ступеньки лестничного марша, в конце которого солидно высится дубовая резная дверь квартиры покойного Лукашова.

Звоню. Еще и еще раз. За дверью ни шороха, ни звука. Хотя что можно услышать, если на полу прихожей пушистый болгарский ковер ручной работы, в котором ноги утопают по щиколотки, а дверь такой толщины, будто ее сняли с бомбоубежища?

Наконец звякает, отодвигаясь, массивный засов (его поставила Тина Павловна после ночного визита бандитов), затем поворачивается ключ в замочной скважине, и дверь медленно отворяется.

Жива! Я облегченно вздыхаю и прячу пистолет в кобуру.

— Вечер добрый! Не рады? — говорю, широко улыбаясь.

Она молча смотрит на меня остановившимися глазами, затем, будто опомнившись, отступает в глубь полутемной прихожей.

— Проходите… — тихо говорит, покусывая нижнюю губу.

Я переступаю порог, закрываю дверь и только теперь замечаю в тусклом свете бра, что на ее ресницах блестят слезинки. С чего бы?

Хочу спросить, но не успеваю: удар, который мог бы свалить и быка, швыряет меня на вешалку с одеждой. Удар мастерский, выверенный, в челюсть. Удивительно, но я еще сохраняю крупицы сознания: цепляясь за металлические завитушки стилизованной под «ретро» вешалки, пинаю ногой наугад в глыбастые человеческие фигуры, которые готовы обрушиться на меня. В ответ слышу вскрик и матерное слово, но порадоваться не успеваю: снова сильнейший удар, на этот раз он приходится мне в плечо. Валюсь на пол, перекатываюсь, на меня кто-то падает. Пытаюсь выскользнуть из-под тяжеленной туши, придавившей меня к ковру, хочу дотянуться до рукоятки пистолета… — и полный мрак, звенящая пустота…

Очнулся я в кресле. Надо мной склонился широкоплечий детина с маленькими глазками и низким лбом. Он держал в своей волосатой руке клок ваты, пропитанный нашатырем, и время от времени совал его мне под нос.

— Оставь его, Феклуха… — чей-то голос сзади. — Он уже оклемался.

Я помотал головой, пытаясь восстановить ясность мышления, и взглянул на говорившего. И ничуть не удивился, узнав в нем того самого бандита с автоматом «узи», который едва не отправил меня на мосту к праотцам.

— Старые кореша… — ухмыльнулся он. — Наше вам… Какая встреча…

Я промолчал. Интересно, где Тина Павловна? Что с ней? В комнате ее не было. Чертовски болит голова…

— Здравствуйте, Ведерников…

Высокий худощавый мужчина лет шестидесяти с нескрываемым любопытством рассматривал меня, заложив руки за спину. Представляю, как выглядит моя многострадальная физиономия…

— По-моему, вы слегка перестарались, — добродушно обращается к двум громилам, которые, как почетный караул, стоят едва не навытяжку возле моего кресла.

Феклуха захихикал. Второй поторопился пододвинуть худощавому кресло на колесиках.

Худощавый сел. Он был сед, крючконос, его слегка выцветшие глаза смотрели остро, испытующе.

— Я так и предполагал… — наконец молвит он, удовлетворенно откидываясь на спинку кресла. — Вы крепкий орешек, Ведерников. Это похвально. Люблю сильные, незаурядные личности.

Худощавый небрежно щелкнул пальцами два раза, и Феклуха быстро подал ему тонкую зеленую папку.

— Это то, из-за чего разыгрался весь сыр-бор, — худощавый показал мне несколько машинописных листков, достав их из папки. — Имена, адреса, суммы выплат нашим партнерам по бизнесу и, скажем так, помощникам. Ну и так далее…. Короче говоря, компромат, который собирал Лукашов на своих ближайших друзей-приятелей. А это, согласитесь, некорректно. И, естественно, у нас наказуемо. Эту папку нам любезно предоставила Тина Павловна. Правда, мы ее настоятельно попросили об этом одолжении. Эту папку она бережно хранила как память о безвременно усопшем муже.

Он умолк, исподлобья глядя на меня, — похоже, ждал вопросов, приглашал к разговору. Ну что же, побеседуем…

— Где Тина Павловна? — спрашиваю, непроизвольно морщась от боли видимо, моя челюсть требует серьезной починки, хотя сомнительно, судя по нынешним обстоятельствам, что мне представится когда-либо такая возможность…

— Жива-здорова, — натянуто улыбнулся мой собеседник. — Что с ней станется? К Тине Павловне мы теперь особых претензий не имеем. Она просто заблуждалась.

— А ко мне?

— К вам? — взгляд худощавого суровеет. — Кое-какие есть…

— Например?

— Мы вам советовали не копать так глубоко в деле Лукашова. Вы не послушались. И это очень прискорбно.

— Почему?

— Как вам сказать… Вы здорово подвели некоторых товарищей. К примеру, некий Лузанчик, с которым вы беседовали о наших проблемах, от расстройства принял несколько большую, чем требовалось, дозу морфия и… Надеюсь, понятно… А ему бы еще жить и жить…

Значит, они кончили и Лузанчика…

— Кого я еще… подвел?

— Узнаете в свое время.

— Это когда архангелы загудят в свои трубы?

— Думаете?… — Худощавый снисходительно ухмыльнулся. — Ну что вы… Зачем нам это? У вас своя парафия, у нас своя. Мы антиподы, но, увы, существовать друг без друга просто не можем. Не вы, так другой, третий… Зачем нам ссориться? Каждый занимается своим делом, всего лишь…

А ведь он позер… Странно, почему я вовсе не ощущаю страха? Неужели они выпустят меня живым? Сомневаюсь…

— Вы нам уже неопасны, Ведерников, — тем временем после небольшой паузы продолжил худощавый. — И все же мне не хочется конфронтации. Поэтому я предлагаю соглашение: вы изымаете из дела Лукашова ту записочку, которую написала Тина Павловна за день до смерти мужа, а мы вам выдадим его убийцу. Думаю — нет, уверен! — что вы сразу же получите повышение по службе и награду. Игра стоит свеч.

В. А.! Это он! Как же мне это сразу не пришло в голову?! Худощавый, видимо, прочел в моих глазах, что я понял, с кем имею дело, и с высокомерным видом кивнул, клюнул своим хищным носом-клювом.

— Нет! — ответил я твердо, насколько мог.

— Я в вас не обманулся… — В. А. посмотрел на часы и встал. — Уже ночь, поздно, а у меня еще есть кое-какие безотлагательные дела. Привяжите его, да покрепче, — приказал он своим подручным, недобро зыркнув на меня ледяным взглядом.

Приказ В. А. они исполнили быстро и на совесть — через одну-две минуты я был в буквальном смысле распят на арабском кресле. Сильная боль в грубо вывернутых назад руках вдруг всколыхнула всю мою ненависть к этим подонкам.