Грицюс Зенонас - Проклятье князей

3.4

Рано утром штурмбаннфюрер вызвал в свой кабинет личного водителя Вилли Хелинга. Там уже сидел и унтерштумфюрер Шульц.

– Вам обоим предстоит выполнить очень серьезное и секретное задание. Вы помните этого чокнутого старика, с которым мы ездили весь день?

– Конечно, господин штурмбаннфюрер!

– Вы должны забрать его и прислуживающего ему русского мальчугана и сделать видимость, что собираетесь отвозить их для эвакуации в порт Пилау. Но приехать туда они никоим образом не должны! К сожалению, это неприятная необходимость – но мы не можем быть щепетильны, когда речь идет о безопасности десятков наших людей. Это приказ командования. Я выразился ясно?

– Так точно, господин штурмбаннфюрер!

… Вилли был уроженцем Кенигсберга, знавшим здесь каждый уголок и считавшим его самим прекрасным местом на Земле. Сейчас он с болью и ужасом присматривался к тому, что осталось от его любимого, родного города. Повсюду валялись груди разбитого кирпича, каких то железобетонных блоков и мусора. Привести это хотя бы к элементарному порядку уже было некому и некогда. Невзирая на зимний холод и сквозь все тело проникающий ветер, толпы беженцев из города и его окрестностей беспрерывным потоком устремлялись к единственной надежде покинуть эту преисподнюю, созданную самими людьми – морскому порту Пилау.

Неожиданно пригодилось все то, что когда то было заброшено в самые темные уголки подвалов и кладовых. Не любившие расставаться со старыми вещами сейчас свысока поглядывали на своих соседей – собратьев по несчастью, когда то любивших подтрунивать над их жадностью. Скрипучие велосипеды, перекошенные детские коляски выглядели куда престижнее – а главное гораздо надежнее – ручных тележек, на изготовление которых шло буквально все, и половина которых разваливалась уже на полпути.

Вилли похвалил себя за то, что смог заранее предупредить – а главное убедить – своих родителей, что город обречен, а обещанное чудо – оружие всего лишь ловкий и дешевый трюк пропаганды. И скоро линия фронта будет проходить не где то в лесах Белоруссии или в крайнем случае равнинах соседней Литвы, а здесь, на подступах к их городу. Сейчас они где – то около Ганновера, в относительной безопасности, и слава богу, не видят этих ужасов войны. Пережить чувство собственной беспомощности, нередко ранящего не менее болезненно, чем случайный осколок бомбы.

Это осталось единственной оставшейся крупицей из того мнимого изобилия счастья, нахлынувшего на него несколько месяцев тому назад. Перед самой отправкой на Восточный фронт он узнал сногсшибательную новость. Его, одного из лучших водителей отдельного батальона, лихача, которого больше всех хвалили и с таким же постоянством беспощадно наказывали, отобрали на службу в СС! Но и это было отнюдь не все. Вместо того, чтобы вечно проклинать фронтовые дороги, он будет проходить службу здесь, в родном городе. Наслаждаться размеренной жизнью штабного водителя, дополнительным пайком и как из рога изобилия ссыпающимся увольнениями в город. В действительности же оказалось, что он всего навсего обреченный на бессмысленную гибель неудачник, вытащивший бытую карту. Сейчас бы не пожалевший всего на свете, чтобы вновь оказаться с бывшими сослуживцами по батальону, у которых еще осталось главное – надежда на жизнь.

– В придачу еще станешь убийцей, – выругался себе под носом Вилли, тщательно объезжая очередную воронку, выбитую на дороге.

– Ты что там бормочешь? – сразу же насторожился Шульц.

– Воронки проклятые. Так и машину сломать недолго, – нашелся Вилли.

– Вот и смотри в оба, – высокомерно процедил офицер.

«Индюк недожаренный», – про себя подумал Вилли, медленно сбавляя скорость. Впереди уже была цель их поездки – дом профессора Клауса.

– Вы уже готовы? – без долгих вступлений спросил Шульц.

– Конечно! И премного благодарны господину штурмбаннфюреру за его заботу! – натянуто улыбнулся профессор, вместе со своим слугой вытаскивая в прихожую огромных размеров дорожный чемодан.

– Вы что, сошли с ума! – грубо окрикнул их унтерштурмфюрер. – Германия в смертельной опасности, а Вы думаете лишь о своем барахло. Все, что Вам необходимо на первое время, должно уместится…  – его рассеянный взгляд скользнул по комнате и остановился на небольшом потрепанном кожаном портфеле, с которым профессор ходил на лекции в университет. – … вот здесь. В будущем Вами, как беженцами, полностью позаботится власти.

– Я не сомневаюсь, господин офицер. Но тут мои рукописи – это все, что я успел сделать за всю свою жизнь.

– Это ничто по сравнению с судьбой Германии. У вас осталось ровно пять минут, чтобы самое необходимое переместилось в портфель, – отчеканил эсэсовец и выразительно посмотрев на часы, удалился.

Через назначенное время профессор медленно спустился во двор, не стыдясь слез, последний раз осмотрел двор. Сзади шел юноша, неся до отказа набитый кожаный портфель. Как только они сели на заднее сиденье, водитель сразу на большой скорости помчался в сторону морского порта Пилау.

Отъехали они недалеко. Вдруг сердито завили сирены, протяжно загавкали зенитные орудия, все ближе и ближе приближался гром бомбовых ударов.

– Русские бомбардировщики, – вглядываясь в небо, заорал унтерштурмфюрер. – Сворачиваем под откос!

Но водитель словно обезумел и вместо этого только прибавил скорость, стараясь уйти под высокими столетними липами, распахнувшие свои ветви над дорогой. Он явно не рассчитал профессионализма пилотов. Машина вдруг дрогнула, на ее капот упал что то тяжелое и массивное. Через мгновение она, словно обретя крылья, уже летела в воздухе, взрывной волной страшной силы разрываемая на отдельные большие куски металла.

Ощущение мира пришел медленно и очень болезненно. Взрывной волной его вырвало из машины и безжалостно бросило на каменную брусчатку. Спасло его лишь счастливая случайность: бомба на машину упала в стороне водителя, за которым на заднем сиденье сидел профессор. Медленно поднял голову и заставил себя оглянутся. Недалеко от него лежало безжизненное тело профессора. Застывшие глаза старика глядели куда то вдаль, будто бы прощаясь с городом, которому он служил всю свою жизнь. Дальше смотреть не хотелось – густой, все расширяющейся ручеек крови красноречиво свидетельствовало о том месиве из человеческой плоти, что осталось офицера и его водителя. Вдруг в голову совсем некстати пришла пословица, которую он не раз слышал в родной деревне – «Если смерть прошла мимо, значит долго богом жить приказано». Улыбнулся и тут же скорчился от боли, сразу вспомнив, что он тут чужой, в чужом городе и чужой стране, без документов и плохо знающий немецкий. Задержание его любим патрулем или полицейским означало одно – верную гибель. Так что с пословицами пока надо повременить…

Юноша поднялся и шатаясь побрел подальше от этого страшного места. Вдруг остановился, увидев ударной волной далеко впереди на обочину улицы заброшенный кожаный портфель профессора. Он вспомнил, как они перед отъездом положили туда несколько банок консервов. Оставить столь драгоценный клад, который мог бы спасти его от голодной смерти, он, конечно, не мог и, сколько позволяли силы, побежал к портфелю.

Вдруг он застил, услышав, как кто то, видно, как и он, старавшийся уйти от бомбежки, споткнулся недалеко от него, и тихо, но внятно выругался:

– О черт!

– Ты русский? – тихо и осторожно спросил, еще не веря своим ушам.

– Да. В общем… белорус. Но это неважно. Нам надо отсюда побыстрее удрать, пока нас не спохватились. Ты тоже с рабочей команды – «гастарбайтер»?

– Тот самый. Я знаю здешние улицы и место, где нам можно спрятаться. И помоги тащить портфель – меня здорово оглушили бомбой.

– Побыстрее бы сюда пришли наши…

– Дождемся! Тебя то звать как?

– Афанасий!

– А я Коля…

Коля повел Афанасия обратно к дому, откуда их с профессором недавно забрали эсэсовцы. Идти в пустующую квартиру тем не менее было опасно – их кто то мог увидеть и тут же сообщить в комендатуру. Но Ваня знал более пригодное место – подвальчик в маленькой, давно заброшенной столярной мастерской во дворе их дома.

– Я знал, что что таких как я немцы вряд ли собираются оставить в живых и заранее готовил себе убежище. Даже сумел спрятать туда несколько картофель! – похвастался Ваня.

– Молодец! А я вот сбежал, когда только бомбардировка началась. Нас привезли чего то загружать…

Несколько дней они тихо лежали в подвальчике, боясь любим неосторожным шорохом видать себя. Пока на улице не услышали рев танковых моторов и родную, долгожданную русскую речь…

Прощались как то буднично и серо. Пожали друг другу руки и коротко пожелали счастливой дороги домой. Для показа истинных чувств они были слишком молоды, стеснительны и боявшийся показаться «не по мужски».