Аманда Линд - Один коп, одна рука, один сын

Перед тем как высадить Крошку Мари за несколько кварталов от ее дома (мера предосторожности: соседи у Крошки Мари — сборище сплетников, болтающих обо всем, что они видят и не видят), Джим и Луиза начали спорить о том, кому рассказывать ей радостную новость.

— Ну, давай ты, — говорил Джим.

— Нет, ты, — спорила Луиза.

— Нет, ну, давай…

— Да отстань.

— Ну-у-у? — заревела Крошка Мари, уставшая, голодная и мечтавшая как следует вымыться.

— В общем, у нас есть один… — начала Луиза.

— Один хороший друг, — продолжил Джим.

— Нет, ну, не такой хороший, просто…

— Не очень плохой, в общем?

— Ну да.

— Короче, не очень плохой друг, неженатый и…

— Симпатичный.

— Обеспеченный.

— Три года в тюряге.

— За избиение госслужащего.

— Но он очень добрый… и очень хочет пойти с тобой на свидание вслепую. К сожалению, у него очень напряженный график, но он заказал столик в ресторане «Людмар» на двадцать шестое декабря, на восемь. Тебе подходит?

Крошка Мари уставилась на них открыв рот. Потом закрыла его. В голове — ураган. Сказать «да» или «нет»? Она склонялась ко второму, поскольку ее жизнь хоть и одинока, зато устроена.

— Чаще всего мы жалеем больше о том, что сделали, чем о том, что не сделали, — изрек Джим, ранее вычитавший что-то в этом роде в сборнике цитат.

— Потому что, чтобы выиграть, нужно… хм… решиться прыгнуть, — продолжила Луиза, которой искренне хотелось, чтобы у Крошки Мари секс случался хотя бы раз в год.

— Ну, хорошо, — наконец согласилась та.

Ей запали в душу слова «за избиение госслужащего» (госслужащий равняется враг), а также «симпатичный».

— Господи, вот здорово, старушка! — воскликнула Луиза и внезапно обняла Крошку Мари.

— Он на самом деле клевый парень. Думаю, вы ужасно друг другу понравитесь, — уверял Джим, которому Крошка Мари была очень дорога.

И близнецы улетели прочь на бархатисто-серой «хонде» — наверное, в свою восьмикомнатную квартиру на Эстермальме, доставшуюся в наследство от бабушки и тут же превращенную ими в звукоизолированный бункер с залом для боулинга, залом для игры в пейнтбол, боксерским рингом, коллекцией оружия и светотерапевтической зоной, где звучала тренькающая музыка для релаксации. Сами они, так и оставшись детьми, выросли в этой самой квартире, потому что мать была в сумасшедшем доме, а отец женился во второй раз на женщине, которая не любила детей. Бабушка, мать отца, научила их всему, что имело отношение к физическому изобилию и психическому нездоровью. Если они смеялись не к месту, им попадало. Если они не смеялись к месту, им тоже попадало. И так далее, все как в рассказах о тяжелом детстве. Но они не жаловались, а время от времени, приезжая куда-нибудь за границу и пользуясь случаем исповедаться священнику, не понимающему по-шведски, признавались во всех преступлениях и просили за них прощения.

Крошка Мари так и осталась стоять, глядя вслед автомобилю, скрывшемуся в облаке снежной пыли. Все ее тело словно растянулось в улыбке.

Город накрыла ночь. Мягким, но отяжелевшим шагом Грейс шла по тротуару. Время от времени, останавливаясь, чтобы поговорить с кем-то из тех заблудших душ, которых она отказывалась считать погибшими. Да, они были на дне. На дне общества.

Их туда столкнули, иногда предварительно попинав ногами и как следует унизив. А Грейс наклонялась к ним и тянула вверх. Или хотя бы слушала. Впитывала в себя рассказы или просто их усталость, озноб, печаль, а иногда радость и смех. Как правило, желанная гостья, она приходила с печеньем, термосом с кофе и талонами на еду. Кроме того, она была очень вежлива, а они к этому совершенно не привыкли, во всяком случае, к вежливости тех, кто стоял за пределами их собственного круга.

Но были и те, кто посылал Грейс и ее ангельскую манеру общаться подальше, уверенные в том, что она просто хочет заработать лишнее очко на небесах, сюсюкая с оборванцами.

Возвращаясь в свои апартаменты на площади Карла-план, она всегда испытывала стыд за собственное благополучие, хотя прекрасно понимала, что ничего не изменится к лучшему, если она тоже станет бездомной бродяжкой и будет выносить все связанные с этим невзгоды.

Тем вечером она познакомилась с Антоном, долговязым юношей двадцати двух лет от роду, со светлыми вихрами, щербинкой между передними зубами, пухом на щеках и потерянным видом, что как раз и привлекло внимание Грейс. Появившись ниоткуда, он сам подошел к ней. Жил он как бы нигде и везде, ибо старался убедить себя, что это и есть свобода. Кормился Антон тем, что предлагал свое тело незнакомым людям. Сейчас он макал печенье в кофе, попросив добавку сахара и молока. Но Грейс не смела его жалеть, потому что тогда он больше не захочет ее видеть. Поэтому она не жалела его, а просто обняла как друга перед тем, как вернуться домой. А Антон впервые за долгое время почувствовал себя человеком. Не совсем цельным и не очень счастливым, но все же человеком.

Уже дома Грейс захлестнуло желание разбудить Юсефа и высказать ему все, ведь все те годы, что занимался бизнесом, он зарабатывал на таких, как Антон. Хотела позвонить и Фрэнси и послать ей по телефонным проводам пощечину, потребовав немедленно свернуть ее бордельный бизнес и посвятить вторую половину жизни тому, чтобы возмещать ущерб всем, кому она его нанесла. Но Грейс была уверена, что дочь этим не пронять. Фрэнси смотрит на все это с совершенно другой точки зрения. Говорит о свободе выбора каждого индивида, о том, что она только насыщает существующий спрос, который, не будь ее, все равно удовлетворял бы кто-то другой. Конечно, можно на это смотреть и так, но все же Грейс никак не могла смириться с аргументами дочери. А если у кого-то возникает потребность есть людей, ее тоже должен кто-то удовлетворять? Где проходит эта граница и кто такая Фрэнси, чтобы проводить ее?

Грейс просидела без сна до самого рассвета, с болью вспоминая Антона и с нежностью думая о Фрэнси. Уже ближе к шести она включила радио, чтобы послушать утренние новости, из которых узнала, что в парке Витаберг нашли расчлененный труп. Нашла его женщина, которая вышла погулять с собакой. У полиции еще не было подозреваемых, однако просочились сведения о том, что это, вероятно, результат разборок между криминальными группировками.

Грейс со злостью размешала свой сладкий чай. Надо было в свое время категорически запретить Юсефу растить из Фрэнси гангстершу. Надо было заставить его отослать дочь (или даже дочерей) в какой-нибудь интернат, где основными предметами были бы мораль, добродетель и честность. И лучше бы это была религиозная школа, с утренними и вечерними молитвами, исповедью и регулярным изучением Библии.

Размешав сахар в следующей чашке чая, она услышала новость номер два.

Молодая женщина совершила самоубийство, выпрыгнув из окна Гранд-отеля. Всемирно известный музыкант арестован по подозрению в покупке сексуальных услуг у покончившей с собой девушки, а также еще у двух молодых женщин, обнаруженных в его номере. Нет сомнений в том, что это именно самоубийство: несколько человек видели, как покойная сама вылезла в окно, а затем прыгнула вниз. Грейс выключила радио — больше не было сил слушать весь этот ужас. Сделала еще два бутерброда и решила сходить днем и на маникюр, и на педикюр. Может быть, купить новую блузку. И еще талонов на питание на случай новой встречи с Антоном.

После долгого разговора со страшно расстроенной Элизабет Фрэнси понуро сидела у своего письменного стола и мечтала, чтобы у нее была обычная работа, как у среднестатистического шведа. Слишком уж все сложно. Слишком много трупов и всяких трудноконтролируемых персонажей. Эта маленькая шлюха, например. Теперь появился риск, что Джимми Пафф и две другие проститутки сольют информацию легавым о том, что в двух шагах от здания полицейского управления на Кунгсхольмене процветает бордель.

«Спа-клуб» (неофициально — «Женский рай», поскольку им управляли женщины) в старинном доме рубежа девятнадцатого — двадцатого веков, в двух соединенных лестницей просторных квартирах, расположенных одна над другой. Желающий стать его членом ежемесячно выкладывал круглую сумму и находился под внимательным присмотром людей Фрэнси. Юханссон был обязан следить за тем, чтобы там не появился никто из его коллег-полицейских. Клиентов проводили через паркинг, и они сразу попадали на нужный этаж на маленьком лифте, построенном ничего не заподозрившими польскими рабочими. Оба этажа были хорошо звукоизолированы, оконные стекла были и пуленепробиваемыми и не пропускали свет снаружи, поэтому ни у кого из соседей не возникало подозрений. Элизабет, владелица квартиры номер два, и две девушки для эскорта, «сестры», которые на бумаге владели квартирой номер один, сидели в домовом управлении и заведовали всем хозяйством, и остальные жильцы были только рады, что им ничего не надо делать. И теперь все эта идеальная конструкция была на грани провала из-за одной единственной девки.