Виктория Платова - В тихом омуте...

– Я могу сказать ребятам, и они уберут его, – дыша мне в затылок, шепнул Дан.

– Нет, – твердо сказала я и повернулась к нему. – Нет. Это должна сделать я сама. Я слишком долго ждала этого.

– Я понимаю. – Он еще крепче обнял меня. – Я понимаю… Я поеду с тобой.

– Я должна это сделать. И не только потому, чтобы отомстить… Я была совсем другой, когда он появился и разрушил мою жизнь. Я была другой, и ты никогда не полюбил бы меня той, прежней. Но теперь я стала тем, кем стала, и именно я сегодняшняя хочу взглянуть ему в глаза, перед тем, как спустить курок. Жаль только, что никто никогда не узнает, за что его убили. И никто не узнает, что это сделала именно я…

Дан долго и напряженно молчал. Я видела, как какая-то мысль промелькнула в его темных зрачках. И он заговорил, осторожно подбирая слова:

– Почему?.. Мы ведь можем… Послушай, мне пришло в голову только что – мы ведь можем оставить записку. Записку, когда все будет кончено. Это как приговор – все имена, все те, кто погиб. В этой записке будет твое прежнее имя – имя единственного исполнителя, единственного палача, ведь Мышь тоже не должна уйти просто так. Она сделает то, что должна сделать. И тогда окончательно станет тобой и ты примиришься со своим прошлым. Или оставишь, забудешь его навсегда. А мы с тобой улетим в Испанию… Послезавтра, я уже заказал билеты. Никто никогда не будет искать Еву Апостоли. А Мышь должна отомстить, ведь именно этот человек когда-то убил ее!..

– Может быть… Может быть, ты и прав… – задумчиво сказала я.

…В двенадцать ночи мы уже сидели в машине в нескольких стах метрах от дачи Кудрявцева. Ближе подъехать было невозможно – его дача по периметру была снабжена видеокамерами. В кармане у меня лежал “браунинг” – идеальное оружие для женщины, мстящей за свою поруганную честь. В другом кармане – записка, которую я написала еще в квартире Дана. Она далась мне нелегко, но написать ее стоило, Дан был прав. В ней я первый раз за последнее время обращалась от имени Мыши, я открыто называлась тем именем, которое мне больше не принадлежало. Я подробно написала, почему сделала это, почему убила. И самым странным, почти нереальным, было то, что я говорила в прошедшем времени о человеке, который был еще жив и сейчас ходил по своей огромной безлюдной даче, почесывая живот, и трепал за уши собак – их у него было две, так же как у Грека, только порода поприземистее, не такая изысканная – ротвейлеры…

А теперь я сидела в машине рядом с Даном и он держал меня за руку. Я знала, что послезавтра мы будем в Испании, которую я уже любила, а сегодня он обязательно купит мне тридцать три розы.

Когда все кончится.

– Пора, – сказала я, и он крепко сжал мои вспотевшие от решительности ладони.

– Я подстрахую тебя, я буду рядом. – Нагнувшись, он поцеловал меня в губы онемевшими от волнения губами.

– Да. – Я уже не слушала его, я уже была там, на даче, скрытой высоким забором.

Всего несколько сот метров отделяли меня от финала. Подойдя к даче, я несколько секунд раздумывала, а потом решительно нажала на кнопку звонка.

Во дворе раздался дикий собачий лай.

– Что вам? – спустя некоторое время раздался голос в динамике.

– Я из Москвы приехала… – Я вспомнила, какой бездарной актрисой была Юленька в преддипломной “Лысой певице”, и понадеялась, что сыграю более убедительно. Я ощущала удивительное, почти ледяное спокойствие, как будто вернулась домой в конце пути. Это и был конец пути. Сейчас будет убит главный опереточный злодей, и кровавый гиньоль закончится навсегда.

– Слушаю вас.

– Я от Богдана. Он в милиции… Его повязали с марками, избивают, не дают даже позвонить. Он попросил меня позвонить вам… Меня выпустили, а его держат…

Это был беспроигрышный вариант. Богдан – заблудший сын Кудрявцева – был его единственным слабым местом. Богдан приторговывал ЛСД, постоянно влипал в неприятные ситуации, а отец так же постоянно вытаскивал его из тюрьмы.

– Я пыталась дозвониться, но у вас телефон не пробивает… – И это было в десятку: два часа назад ребята Дана отрезали Кудрявцеву телефонный кабель.

– Я знаю, – угрюмо сказал Кудрявцев, – сейчас открою. Входите…

Замок автоматически лязгнул, и я открыла калитку, прошла по выложенной плитами дорожке к дому. Кудрявцев уже стоял на крыльце, скрестив руки на груди.

– Ну, – спросил он, издалека разглядывая меня, – что случилось?

– Я же говорю, его с марками запалили, на Выхине. – Богдан окучивал именно Выхино, и эта информация была еще одним плюсом мальчиков Дана. – Он мне сказал, что с вас за беспокойство можно двести баксов получить…

Кудрявцев презрительно оглядел меня с головы до ног, да я и сама попыталась взглянуть на себя его глазами: Данова старая куртка, грязные джинсы, всклокоченные волосы – боевая подруга элэсдэшника Богдана, ничего не скажешь…

– Идемте! Только подождите, я собак запру. Я уже знала, что, пока Кудрявцев стоит на крыльце, Дан уже, возможно, проник на территорию дачи: ведь для того, чтобы впустить меня, Кудрявцев загнал их в дом.

…Это была совершенно обыкновенная дача, грубая и основательная, похожая на хозяина. Но плевать было на обстановку – через несколько минут все закончится. Только теперь я почувствовала легкий озноб и еще одно, пьянящее своей неожиданной силой и свежестью чувство – сейчас я пущу пулю в эту черную пустую душу.

В соседней, накрепко закрытой комнате бесновались собаки, на приземистом столе стояли несколько карликовых деревьев – кажется, искусство их выращивания называется “бонсайо… Кудрявцев стоял ко мне спиной, он рылся в распухшей, видавшей виды визитке. Когда он повернулся, то держал в руке две сотенные зеленые бумажки.

А я держала в руке “браунинг”. Я держала его так, как учил меня Дан.

Кудрявцев непонимающе смотрел на меня.

– Ну, здравствуйте, Дмитрий Тарасович. Вот я до вас и добралась…

– Я не понимаю… – Он все еще оставался спокойным, но был далеко, бесконечно далеко от спасительной комнаты с собаками. Еще дальше, за моей спиной, была стена с двумя помповыми ружьями.

– Понимаете. Греция и все остальное.

– А что – Греция?

Дверь открылась, и в дом вошел Дан. И только увидев его, Кудрявцев испугался по-настоящему.

– Ну, – крикнул Дан. – Не надо проповедей, он их не стоит! Ты посмотрела ему в глаза? Теперь стреляй!

Я подняла “браунинг” и поняла, что не могу выстрелить в эти застывшие, прозрачные, начинающие стареть глаза.

– Я не могу… Не могу, – скорее подумала, чем сказала я. А Дан стал рядом со мной и сжал рукой мою руку с пистолетом. И через секунду сам спустил курок.

Пуля попала Кудрявцеву в грудь. Он повалился вперед, даже не успев сообразить, что произошло. А Дан стрелял – еще и еще, пока не выпустил всю обойму.

…Все было кончено.

Мертвое тело Кудрявцева лежало перед нами, собаки стали бросаться на дверь – как сквозь вату, я слышала глухие удары их грузных тел. И даже не сразу поняла, что Дана уже нет рядом со мной. Он сидел в углу комнаты, широко расставив ноги, и разминал пальцами сигарету.

Я ни разу не видела, чтобы он курил.

– Ты куришь? – глупо спросила я.

– Теперь курю, – ответил он, и я поразилась перемене в его лице: все то, что я так любила, ушло из него, теперь оно было опустошенным. Даже черные волосы посерели.

– Где записка? – спросил Дан. Я машинально вынула из кармана записку, подошла к телу мертвого Кудрявцева и положила рядом с ним.

– Нужно уходить, – сказала я Дану.

– Да, сейчас. Подождем немного.

– Подождем?!

В комнате, где были заперты собаки, вдруг раздался звон разбитого стекла; собачий лай стал совершенно невыносим, потом перешел на визг. И сразу же за этим раздались два выстрела.

Жалкий, истеричный скулеж – и все стихло.

Дан подошел к двери и открыл се.

На пороге стоял Александр Анатольевич.

Это было так нереально, так невозможно, что в первый момент я даже не поверила своим глазам. Я переводила взгляд с Дана на Александра Анатольевича – и снова на Дана.

Александр Анатольевич прошелся по комнате, подошел к телу Кудрявцева и брезгливо коснулся его носком ботинка. А потом поднял голову, посмотрел на Дана и медленно зааплодировал:

– Ну что ж! Король умер – да здравствует король!.. Сознание отказывало мне, я пыталась ухватиться за остатки здравого смысла, как за край пропасти, ломая ногти, сдирая в кровь пальцы, – но он уходил от меня…

– Дан, Дан… – Для того, чтобы не сойти с ума, мне нужно было опереться хоть на что-то, и этим “что-то” был по-прежнему молчащий Дан. – Я ничего не понимаю… Ведь ты же убил его, Дан…

– Убил! Убил! – Александр Анатольевич подошел ко мне и вынул бесполезный пистолет из моих омертвевших рук. Деловито поменял обоймы и отдал “браунинг"