Лесли Чартерс - Вендетта для Святого. Тихо как тень. Этрусская сеть

— От этого интерес публики отнюдь не уменьшится.

— Я тоже так думаю.

— Значит, истину нужно устанавливать до того, как дело пойдет в суд. Пока нам известна только ее часть. — Полковник ткнул в толстую папку на столе. — На некоторых этапах следствия я обнаружил небрежности. Пока не думаю, что речь идет о чем-то большем, чем небрежность.

Глаза его вызывающе уставились на Риккасоли, но адвокат брошенную перчатку не принял, только вытер лоб большим белым платком.

— Первым шагом будет допрос свидетельницы Кальцалетто.

— Да.

— Я не ошибаюсь: вы знаете, где она?

— Не ошибаетесь.

— Тоща я вас прошу привести ее сюда.

Риккасоли тянул с ответом, все еще утирая лоб. Потом сказал:

— Полагаю, что лучше будет вам поехать к ней, если не возражаете. После смерти Диндони она очень нервничает. Нельзя сказать, что она его любила, но все-таки они были близки…

— Были любовниками? — безжалостно уточнил полковник.

— Да, были любовниками. — Риккасоли, представив себе эту странную пару, вздохнул. — Ее приютили в монастыре поблизости. По моей протекции, ведь когда-то я оказал им небольшую услугу по части налогов. Здесь адрес.

— Они преступники, мафиози, их ищет полиция. Достаточно снять трубку, и через пять минут полиция будет здесь. Их заберут. Ты их боишься?

— Вовсе нет. Но Даниило…

— Где он?

— Уехал утром в Швейцарию, у него там дела. Вернется вечером.

— Что он там делает?

— Личные дела.

— Его или твои? Он твой работник или хозяин? Возможно ли, чтобы ты плясал под его дудку? Чтобы ему достаточно было пальцем тебя поманить?

Профессор выглядел сейчас очень старым и очень усталым. Исчез веселый взгляд Силена, его сменила маска с провалами вместо глаз и мятым пергаментом всего лица. Взглянув на него, Меркурио вдруг почувствовал жалость. Наклонившись через стол, очень серьезно, без тени издевки сказал:

— Послушай меня, прошу! Возможно, я был к тебе неблагодарен и вел себя иногда безобразно. — Старик несмело махнул рукой, но смолчал. — Теперь я могу отблагодарить тебя за все, хоть только советом. Обратись к властям, расскажи им все! Прибыл новый человек из Рима и возглавил расследование. Иди к нему, пока он не пришел за тобой.

В маленьком кабинете стояла тишина, нарушаемая только шумом ветра, сила которого все возрастала. Меркурио продолжал:

— Что тебе терять? Заказал несколько прекрасных этрусских вещиц, но ведь ты их еще не продал? Можно сказать, что ты это задумал, но замысел — еще не преступление.

— Но ведь такое было и в прошлом…

— Разумеется, но никто не будет забивать этим голову. Владельцы отнюдь не заинтересованы, чтобы на их коллекции пало подозрение. С их стороны тебе ничто не угрожает. Но Даниило Ферри ты должен выдать в руки правосудия, ведь он преступник. Он, такой незаметный и незаменимый, распорядитель и организатор! Это он привез тех типов во Флоренцию, он давал им инструкции. Он с тобой советовался? Говорил тебе, что он делает?

Профессор замялся, потом покачал головой. Меркурио гордо заявил:

— Я так и думал! Видишь, никто тебя не будет ни в чем обвинять! Всю эту кашу заварил Ферри, это из-за него погиб старый Мило, из-за него вина пала на англичанина. Зачем тебе брать на себя ответственность за то, чего ты не делал, скажи?

Профессор молчал.

— Есть ведь разница между подделкой — и убийством!

— Об убийстве я ничего не знаю, — возразил Бронзини. — Мне обещали, что до насилия не дойдет. Та смерть была несчастным случаем.

— А смерть Диндони? Тоже несчастным случаем? Сам себе сломал шею и влез потом на стог?

Профессор вздрогнул, Меркурио, почувствовав свой перевес, стал еще настойчивее.

— Выбирай сам, — сказал он. — Подделка этрусских древностей — это глупость, в худшем случае — проступок. Но двойное убийство? Хочешь взять на себя ответственность за то, что натворили эти звери? Звери, нанятые и оплаченные за твоей спиной твоим собственным управляющим? Ну так что?

— Если я сознаюсь, вина падет и на Мило Зеччи. Он тоже причастен. И уже не может защищаться.

— Ты же не думаешь, что выкопают его кости и повесят на виселице за то, что подделал несколько бронзовых вещиц по твоим инструкциям?

— Его семья будет унижена.

— Это правда. Этот довод я признаю. Ну а если тебе его семья — его вдова и дочь скажут собственными устами, что хотят, чтобы правда вышла наружу? Что тогда?

Ответом был только долгий раскат грома. Старик молчал, блуждая мыслями где-то очень далеко, за много веков отсюда, блуждая по холмам Этрурии на заре первой цивилизации, когда женщины и мужчины были еще безгрешны и боги обитали рядом с ними, когда жизнь была чудом, а смерть — лишь его приятным дополнением.

— Так что? — нетерпеливо переспросил Меркурио. — Если да, ты согласишься?

— Хочешь, чтобы этрусский патриций, этрусский лукумон отдался на милость простого чиновника?

Снаружи опять донеслись громовые раскаты, словно на его вопрос отвечал сам Зевс Громовержец.

Меркурио встал и направился к двери. Профессор остался молча сидеть; он не шелохнулся. На лице Меркурио от сочувствия не осталось и следа. Он прошел через холл и вышел под первые капли начинавшегося ливня. Резкий ветер — предшественник бури — раскачивал темные свечи эвкалиптов.

Меркурио сел в свою машину и отправился вниз на опустевшие улицы Флоренции.

У дома Зеччи его догнал ливень, струи воды были почти горизонтальны из-за бури. За несколько секунд, что он ждал под дверью, успел промокнуть насквозь.

Обе женщины были дома. Тина разохалась, увидев, как стекают с него струи воды. Практичная Аннунциата велела ему снять пиджак и рубашку и дала полотенце. Потом вытащила чистую рубашку из запасов Мило и натянула ему через голову. Не обращая внимания на свой вид, Меркурио сидел в кухне и говорил, говорил, говорил… и женщины придвигались к нему все ближе, чтобы сквозь раскаты грома уловить все детали. Когда он договорил, седая голова Аннунциаты и черная голова Тины кивнули в унисон.

Меркурио ушел через час с лишним, обе женщины остались сидеть молча. Дождь продолжался, но немного утих. Аннунциата сказала Тине:

— А мальчик становится мужчиной.

Увидев, что все в порядке, вернулся на свой наблюдательный пост, но успокоиться уже не мог. Что-то было не в порядке. Грохот донесся откуда-то из-под ног, словно что-то произошло в подземелье.

Артуро задумался. Мозг его работал медленно, но методично. Если странный звук долетел из подвала, речь могла идти о четырех местах. О котельной, угольном бункере, подвале, где хранилось вино и оливковое масло, и, наконец, о загадочной запертой комнате.

Взвесив все, Артуро решил, что, скорее всего, это котельная или бункер, и отправился туда. Все было как следует. В подвале вода затекла под решетки, и лужи стояли на полу. Нужно будет убрать. Оставалась только хозяйская святыня. Ключей от нее у Артуро не было, и все равно без хозяйского позволения он бы туда не сунулся. Но, постояв перед дверью, вдруг заметил, что та, обычно запертая, приотворена.

Артуро протянул руку и толкнул дверь. Та распахнулась, и он сразу понял, что это был за грохот. Дверь сейфа была сорвана с петель, воздух насыщен запахом сгоревшей взрывчатки.

Но Артуро было не до того. Он не мог оторвать глаз от того, что болталось на короткой веревке на потолочном крюке. Распухшее лицо, вытаращенные глаза, вывалившийся почерневший язык — то, что было когда-то его любимым хозяином, профессором Бруно Бронзини.

Внизу лежал упавший стул. Артуро поставил его, влез и одной рукой приподнял тело. Свободной рукой снял веревку с крюка. Потом слез со стула и аккуратно положил тело профессора на каменную скамью, тянувшуюся вдоль стены. Спохватившись, достал из нагрудного кармана профессора чистый платок и прикрыл им ужасное лицо.

Потом он долго стоял, размышляя. Еще раз обвел глазами дверь сейфа, качавшуюся на одной петле, и пустоту в глубине за ней. Теперь он знал, что делать дальше. Вернулся в котельную, походкой неторопливой, но уверенной, говорившей о том, что решение принято. Из висевшего на дверях инструмента выбрал ломик длиною с полметра, слегка изогнутый на одном конце. Обычно им поднимали колосники на дне топки.

И вот он уже поднимался по лестнице, той самой лестнице, ведущей к комнатам для гостей, по которой последние два дня носил еду двум чужакам. Он думал о них, поднимаясь по лестнице. Не сомневался, что оба вооружены пистолетами, но полагал, что в критический момент возьмутся, скорей, за ножи.

Он достаточно знал сицилийцев, чтобы понять, что против двоих, вооруженных ножами и привыкших к резне, ему не устоять. При первом же признаке опасности они разделятся и атакуют его с двух сторон. В лучшем случае он справится с одним, но второй тут же прикончит его.