Иван Бодунов - Записки следователя

Ждали, ждали письма, и, как всегда, когда чего-нибудь долго ждешь, письмо пришло неожиданно. Васильев вернулся с очередного допроса, опять измученный неясностью и сомнениями, и сразу по лицам Андреева и Кауста понял, что оно пришло.

Командир части сообщал, что Иваненко действительно прибыл в часть, действительно признался, что проиграл в карты ремень, шинель и папаху, за что и получил сутки

ареста. Однако запрос из следственной комиссии встревожил командира части. В письмо была вложена фотография Иваненко, и командир просил телеграфно сообщить, действительно ли это тот самый Иваненко или с его документами в часть пробрался враг.

Немедленно вызвали старика. Старик фотографию опознал, но письму не поверил. Речь шла о его сыне, и он должен был наверняка знать, жив его сын или нет.

Он убедился только через несколько дней, когда получил от сына письмо. Сын писал о многих подробностях своего детства и домашней жизни, которых никто, кроме него, знать не мог.

Тогда Иваненко пришел к Васильеву вместе с женой. Он развязал кисет и предложил Ивану махорки. Вид у него был виноватый. Он смущенно заговорил о том, что небось замучил комиссию своим недоверием и подозрительностью, и потом сказал:

— Мы неправы, Новожилов подлец и грязный человек, но сына он не убивал, сын жив.

Снова Васильев вызвал Новожилову на допрос.

— Зачем вы мне лгали? — сказал он.— Иваненко жив, вот письмо из части, вот его фотография.

Новожилова заплакала. Из длинного и бессвязного ее рассказа Иван понял главное. Муж ее запугал, забил, затравил. Уйти от него она боялась. Она так привыкла его бояться, что ей казалось: куда бы она ни ушла, он ее всюду найдет. Только если бы мужа осудили за убийство, она бы от него освободилась.

У Новожилова хватало преступлений и без убийства. За незаконное хранение оружия, за самогон и спекуляцию он получил восемь лет заключения. Васильев присутствовал при его прощании с женой, оно не было нежным.

— Имей в виду,— сказал Новожилов жене,— если хоть что-нибудь из имущества продашь или обменяешь, вернусь — за все рассчитаюсь.

— На что же она вам передачи будет носить? — не утерпев, спросил Васильев.

— Это ее дело, пусть достает где хочет.

Так он и уехал в лагерь, ненавидя жену и больше всего беспокоясь за жалкое свое имущество.

Жену отпустили домой, учли ее несознательность и энергичный- характер супруга.

Дело было кончено. Скверное настроение было у Васильева. Все он напутал. Может быть, действительно следственная работа не для него?

И все-таки, может быть, с этого дела он и начал формироваться как следователь. Ему повезло. На нелегком опыте он убедился, что только точные и объективные данные могут решить вопрос о виновности или невиновности, что никаким, даже самым, казалось бы, искренним показаниям подсудимых, самому полному сознанию, можно верить только тогда, когда проверенные и неоспоримые улики их подтверждают. Может быть, полная удача при первых шагах принесла бы ему вред. И неоценимую пользу принесла ему эта первая, тяжело пережитая неудача.

В начале 1921 года следственную комиссию расформировали, и Васильева направили в сводный боевой летучий отряд при Ленинградском УГРО.

В семь утра начинались занятия. В Михайловском саду обучали стрельбе и строю. Командовали бывшие унтер-офицеры, народ грубый, привыкший тиранить подначальных. Обращались они с бойцами сводного отряда так же, как когда-то с солдатами: изобретательно и обидно ругались, из-за каждого пустяка грозили страшными карами. Бойцы сводного отряда старательно выполняли команды, беспрекословно выслушивали ругань, и поглядеть со стороны — казалось, что унтер-офицеры командуют такой же бессловесной массой, какой командовали и прежде, в недоброй памяти царской армии.

Однако это только так казалось. Беспрекословно выполняя приказы начальников, молча выслушивая их угрозы и ругань, бойцы отряда на самом деле не очень-то их боялись. Все было не так, как раньше. Усатый унтер мог грозить какими угодно страшными карами, на самом деле жизнь и благополучие бойца от унтера не зависели. Мог унтер сколько угодно грозить кулаком. Пусть бы он только попробовал пустить его в ход! И командиры и подчиненные понимали, что в этом случае плохо пришлось бы унтеру, а не бойцу. И все-таки бойцы беспрекословно слушали ругань и даже, казалось, с трепетом выслушивали угрозы начальства. Причины этому были особые. Унтер-офицеры привыкли так обучать рядовых и не умели иначе. Бойцы прощали им неприятные эти привычки. Пусть ругаются и грозят, лишь бы учили толком. Никто другой не сможет научить бойцов не только храбро, но и умело драться.

Впрочем, в Михайловском саду проводилась только самая легкая часть обучения. Главные занятия проходили в обыкновенных, пустующих после революции квартирах, на лестницах обычных домов, на чердаках, в подвалах. Именно в этих условиях предстояло воевать бойцам сводного боевого летучего отряда. Нужно было уметь укрыться от пули бандита, который отстреливается на лестнице, и не дать ему убежать. Нужно было суметь окружить банду, засевшую в подвале или на чердаке, правильно использовать хитрую топографию дворов и подворотен, лестничных клеток, чердачных ходов и окон. Надо было уметь проползти в тесную щель между поленницами дров, появиться перед бандитом неожиданно, на секунду раньше его выстрелить из револьвера. Надо было уметь, если бандит кинется на тебя с финкой, молниеносно вытащить свою финку и оказаться сильнее его в бою на ножах.

И так без конца разыгрывались эти условные, примерные, опытные схватки. Бойцы врывались в квартиры, вели жестокие битвы на чердаках, пролезали в узкие щели, учились замечать любое возможное укрытие — трубу, дымоход, кучу хлама, безобидный, плотно закрытый шкаф. Всюду мог укрыться бандит и отовсюду мог послать тебе в спину смертельную пулю.

Без конца повторяли бойцы перебежки по лестнице, учились быть незаметными, прячась за дымоходом, за поленницей дров, учились замечать за поленницей дров или дымоходом ловко спрятавшегося врага.

Так проходили дни, а по ночам вся эта наука проверялась на деле: поднятые По тревоге бойцы шли на операцию. Тут уже командовали настоящие начальники, бывшие матросы или кавалеристы, члены партии большевиков, иногда бывшие подпольщики, знавшие, как использовать топографию городского квартала, на собственной шкуре изучившие тактику войны в проходных дворах, в подвалах и подворотнях.

Сколько ни ликвидировали банд, на смену им появлялись новые. Людские отребья объявили новой власти войну. Война была отчаянная, война на уничтожение, война без законов и правил.

Были случаи, когда бандиты уходили, прикрываясь женщинами и детьми, зная, что бойцы отряда не решатся стрелять. Был даже случай, когда банда выпустила пух из нескольких перин. Долго мела по улице пуховая пурга. Долго нельзя было разобрать, где свой, где враг. Так и ушли бандиты.

Порой перестрелка затягивалась на полсуток, и редко когда мог рассчитывать сводный отряд на подкрепление. Откуда его было взять, это подкрепление? Выигрыш в беспощадной войне определялся медленно и в конечном счете не количественным соотношением сил. Были среди бандитов талантливые, изобретательные, много было среди них отчаянно смелых и хладнокровных в бою. И почти все были жестокими до зверства, беспощадными к людям, ко всем людям, не только к противнику, не только к мужчине, не только ко взрослым. На улицах подбирали трупы детей, изуродованные трупы женщин. Не только зверство руководило бандитами, когда они стреляли в девчонку или подвергали жестоким пыткам попавшую им в руки женщину. Зверство соединялось с расчетом. Они хотели, чтоб их боялись, чтоб каждый человек, независимо от пола и возраста, трепетал перед ними. Они добились этого. Только это привело не к тому результату, на который они рассчитывали. У убитого ребенка были родители, у убитой женщины — муж, родные, подруги. Ненависть окружала банды, и от этой ненависти некуда было укрыться. Где бы они ни собрались, где бы ни хотели отдохнуть или посовещаться — в квартире ли, в пустом складе, в подвале или на чердаке,— тысячи глаз следили за ними. И вот безобиднейшая старушка бежала в отряд сообщить точный их адрес. Маленький мальчик тянул за рукав бойца и шепотом предупреждал: на заднем дворе есть лаз, они могут уйти. Женщина указывала на поленницу дров: там они, там двое спрятались! А как же можно укрыться от людей в пусть опустевшем, но все же большом, населенном городе!

Когда защищаться становилось уже невозможно, больше всего боялись бандиты попасть в руки населения.

Кому угодно из отряда, кому угодно из угрозыска, пусть даже самому Кишкину, лишь бы не населению. Для них мирного населения не было. Они знали, какие страшные самосуды устраивали над сдавшимися бандитами разъяренные их зверствами люди. Знали они и то, что если уж попадут в руки мирных людей, то единственным их защитником будет угрозыск, и совсем неизвестно, удастся ли отряду угрозыска бандитов отбить.