Александр Берг - Надежда-прим

Сапожников безо всякого интереса оглядел директора «Родничка», хотя и видел его впервые, руки не протянул и с легким раздражением произнес:

— Мы, кажется, приехали сюда не отдыхать, а работать. Верно, товарищи?

Никто не посмел возражать. Только главный архитектор полупрезрительно скривил губы. Он был — номенклатура Москвы, и подчинялся директору по касательной.

— Мне поручено генеральным лично встретиться с трудящимися и выяснить их мнение относительно огранизации отдыха во вверенном вам культурном заведении. Кстати, где они сейчас?

— В столовой, — разочаровано прошептал Мокров, видя такое полное пренебрежение референта к его гостеприимству, — обедают.

— Значит, так! — скомандовал Сапожников. — Начнем с обеда, товарищи!

Товарищи оживленно переглянулись.

— Дело — прежде всего! Не так ли? Хлебнем, так сказать, из общего котла! Снимем пробу! А баня там или, скажем, пляж… никуда от нас не денутся!

На том и порешили.

Машины покатились к гаражу, а Мокров в окружении почетных гостей двинулся к столовскому комплексу, первый этаж которого занимал большущий зал общепита, а на втором притаился укромный банкетный зальчик, отделанный мореным дубом, с зеркальными окнами, камином и просторной террасой, над которой зависли мохнатые кроны елейЁ и белки прыгали прямо над головой.

Делегация прошествовала через фойе в обеденный зал, где шумно и весело разгоряченные жарой и общением трудящиеся доедали первый в этом курортном сезоне комплексный обед.

Сразу же выяснилось, что свободных мест для вновь прибывших нет. Никто не ожидал, что демократичность представителей администрации предприятия зайдет так далеко, и они пожелают хлебать щи из общего котла.

Товарищ Сапожников несколько раз демонстративно прошелся по переполненному залу, ядовито поглядывая на Мокрова. Остальные сотрудники Белого дома, как полушутя, полувсерьез называли административно-инженерный корпус, замерли у входа в ожидании неприятной развязки.

Под пристальным взглядом референта Мокров явно занервничал и допустил непростительную для руководителя времен Демократизации и Гласности ошибку. Вместо того, чтобы ненавязчиво увлечь дорогих гостей в давно приготовленный для них банкетный заповедник на втором этаже, он приказал администратору столовой принести недостающие стулья, и приставить их к стоящим в глубине обеденного зала столам.

Сидевшие за столами трудящиеся с удивлением наблюдали столь наглое уплотнение, ничего не понимая и давясь плохо прожеванными кусками.

Но то, что случилось потом, было хуже всего. Вконец растерявшийся директор «Родничка» вежливо попросил обедающих за тремя ближайшими к входу столами освободить их и пересесть на принесенные стулья.

Народ был до глубины души поражен. Никто не хотел пересаживаться и уплотняться. За что боролись?! За пять лет косноязычных горбачевских реформ люди как-то незаметно для самих себя отвыкли от подобной бесцеремонности власти. Голодная свобода кружила слабые головы, как дурной самогон.

Навстречу Мокрову со своего стула начал медленно подниматься детина с обожженным лицом. Когда он встал во весь свой циклопический рост, Мокров пропал из виду.

— Какого хера! — утробно прорычал он. — Я, например, знатный сталевар Мочегонов! Не слыхал? Орден Ленина имею! И меня такого лишать законного места?! А по какому праву?! Ты, например, падла, кто?

— Да директор он, директор же! — зашикали на него со всех сторон.

— Ага! Директор! А какой директор? Чего директор? Я, например, нашего директора, как себя знаю! Он мне лично орден к груди привинчивал! Так он, падла, с меня ростом! И рука у него, как у меня — лопата! А этот — че такое?

И уже совершенно звероподобно рыкнул:

— Ну-ка, бля, покаж руку!

Зал замер, как будто у края пропасти. Референт Сапожников замер посреди зала. А вся его свита отчетливо попятилась к выходу. Пока Мокров, спрятав руки за спину, затравленно озирался по сторонам, Нелли Алексеевна бесстрашно приблизилась к разбушевавшемуся работяге и звонко хлопнула ладошкой по краю стола.

— Из какого цеха? — голосом лишенным всяческих чувств закричала она.

— Кто? Я? — не понял ее гигант. — Мы из первого, из мартеновского… а че?

Не давая ему опомниться, Нелли Алексеевна как бы случайно наступила каблуком на носок огромной сандалии.

— Коммунист, беспартийный? Отвечать!

— Ой! — от боли и удивления детина потерял дар речи, а когда обрел, только и сказал заикаясь: — Я…я…я… сталевар, Моче… а ты кто такая?

— Я — секретарь парткома! — как о само собой разумеющемся гордо заявила Нелли Алексеевна, упершись немалой грудью в литой живот сталевара, от чего тот в первый миг просто сомлел, но тут же снова стал самим собой.

— Секретарь? — теперь он смотрел на женщину одним глазом, прищурив другой, как оценивающе смотрел он каждый раз в окошко печи на закипающую плавку. — А не врешь, курва? Секретарь парткома у нас, кажись, мужик!

— А я… — Нелли Алексеевна сделала внушительную паузу и тянула ее так долго, что глаза сталевара от напряжения стали слезиться, — я — технический секретарь!

И, уже отворачиваясь от вконец затурканого дядьки, добавила, как припечатала:

— Какая разница!

Последние слова народу пришлись по душе. В них было что-то донельзя перестроечное, революционное, смутное. Кто-то истерично хихикнул, кто-то хлопнул в ладоши.

Случилось то, чего больше всего опасался Мокров: погода испортилась. Причем, как-то сразу и бесповоротно. Бог знает откуда нагнало таких ядреных, ни на что не похожих, туч, что, когда разобиженные гости все же добрались до террасы банкетного зала, небо над ними было тяжелым и влажным, как старая, промокшая насквозь палатка.

Настроение у всех после встречи с рабочим классом было подавленным. Товарищ Сапожников о чем-то сосредоточено думал, и не искал общения. И только Нелли Алексеевна поначалу выглядела советским солдатом-победителем. Белку, нагло спрыгнувшую на перила террасы, сгоряча щелкнула по носу, но промахнулась, сломала ноготь, и после этого стала, как все.

Мокров всеми силами пытался показать, что владеет ситуацией. Взгляд его снова стал по-большевистски тверд, а слова многообещающи. После третьей разгонной он даже рискнул подсесть к референту, задумчиво жующему бутерброд с красной искрой поверх тонкого слоя масла, и, со всеми предосторожностями, пошутил:

— Не слыхали? Редактора нашей многотиражки бюро парткома назначило председателем комиссии по борьбе с пьянством и алкоголизмом. А он, как известно — алкоголик с рождения. Комиссия, говорит, по борьбе с трезвостью под моим руководством оправдает доверие парткома, товарищи! Между прочим, он первый на работе стал заедать водку чесноком! Не пробовали? Очень помогает!

Сапожников шутки не оценил. Но чтобы не ссориться с хозяйчиком этих мест, вяло покивал головой и кисло улыбнулся. Если бы Мокров знал доверенное лицо директора получше, то после этого он надолго бы оставил его в покое: тот явно находился в состоянии высочайшего раздражения. Но Мокров принял покачивание головы и улыбку за приглашение к разговору, возможно даже к откровенному. Он почти вплотную подъехал на стуле к референту и, задыхаясь от волнения, спросил о самом главном:

— А че сам-то… Михал Тимофеич… не с вами? Занят?

— Занят, — сразу напрягся Сапожников, встал со стула и с бокалом в руке вышел на террасу.

И тут Мокров допустил вторую за последний час стратегическую ошибку. Мгновенно решив, что не гоже оставлять высокопоставленного гостя без присмотра и что его долг, как хозяина, все время быть рядом, он, тоже с бокалом в руке, поспешил вослед референту.

Дождь уже был на полпути к земле, когда Сапожников, не дойдя до края террасы, вдруг круто повернулся к шедшему по пятам директору базы отдыха и строго, по-деловому, как начальник ЖЭКа жильца подведомственного ему дома, спросил:

— Вы, собственно, ко мне, товарищ? По какому делу?

— Я? — растерялся товарищ Мокров. — Я, собственно, не по делу… я так. Впрочем… хотел спросить, когда прикажете баньку-то… сразу после обеда или… — Мокров почувствовал, что слюна во рту стала нестерпимо горькой, — или все же Михал Тимофеича подождем? Вдруг подъедет?

— Какую баньку?! — как от укуса, дернулся Сапожников.

Ливень уже шумел где-то в верхушках сосен.

— Ну, сауну же, — услужливо уточнил Мокров. — Финскую то есть, новую… Михал Тимофеич вчера лично интересовались. Просили без него не…

— Сссауну?! — от негодования Сапожников аж привстал на носки. — Да вы — провокатор, милейший! Какую сссауну! Вы что не видели, как они все на нас смотрели? Между прочим, из-за вас! Какккого черта вы взялись их рассаживать-пересаживать?! В такое-то… сссудьбоносное время!