Георгий Вайнер - На темной стороне Луны

Тура вернулся к себе, в кабинете нечем было дышать. Он подошел к окну и увидел, что члены комиссии рассаживаются в машины. Наверное, в сопровождении Эргашева и Назраткулова поедут в обком, оттуда — в гостиницу.

В управлении почти во всех кабинетах горел свет, по коридорам и лестницам непрерывно сновали люди, сотрудники готовились к проверке — прибирались, подшивали бумаги, наводили порядок в сейфах.

Заявился начальник ХОЗУ, он ездил среди ночи на базу облторга и вернулся с ворохами черной и белой материи. Видимо, Эргашев назначил панихиду на завтра. А чего тянуть?

Тура запер свой кабинет, спустился в вестибюль. Жирно хлюпали рыбы в аквариуме. Тура подошел, заглянул в туманно-зеленый омут, расчерченный золотисто-красными вспышками проплывающих рыб. Что высматривал тут Эргашев? О чем думал?

Подплыла к стеклу, уткнулась в преграду пузатенькая рыба, похожая на цветок или на птицу. Вяло помахивала плавниками-крыльями, смотрела в упор кроваво-набрякшими круглыми глазами. Птица со взглядом упыря. Неспешно собирались другие — голубые, желто-багровые. Хрипло сопели, обреченно-тяжело дышали. Молчали…

Тура повернулся, пошел к выходу. Лениво козырнул постовой. После освещенного вестибюля на миг ослеп в черноте ночи, на стоянке вспыхнули подфарники и заревел мотор — к ступенькам подкатил Алик, распахнул дверь:

— Домой, Тура Халматович?

— В больницу…

В приемном покое долго искали дежурного доктора. Потом он прибежал, запыхавшись, моложавый, красивый, с элегантной бородкой, с трубочкой стетоскопа на шее — знаком сословно-цехового отличия. Отвел в сторону удостоверение Туры:

— Я вас и так хорошо знаю… Вообще-то, в патолого-анатомическое отделение мы посторонних не допускаем… И ночью… впрочем, я пойду с вами…

Шли по безлюдной, плохо освещенной территории клиники, огибая корпуса с дымным сиреневым светом в окнах, срезая углы — через газоны — по жухлой жесткой траве. Доктор впустил его в двухэтажный домик с забеленными наглухо стеклами, щелкнул выключателем.

Вспыхнула лампа. Комната белая, пустая, как камера холодильника.

— Подождите, — сказал доктор. — Сейчас придет санитар…

Он вышел в боковую дверь, с кем-то говорил негромко, были слышны тяжелые шаги, пронзительный визг несмазанных колесиков. Через несколько минут вместе с квадратным тяжелым человеком в сером халате ввезли каталку. Из-под простыни торчали ступни Пака. Он все еще был Большим Корейцем.

Тура подошел, скинул край белой ткани, положил ладонь на лоб Корейца. Какой холодный! Лицо усталое, спокойное, спящее. Как после долгой, тяжелой работы.

Долго так стоял Тура, ни о чем не думал. Не знал, о чем думать. И не хотел думать. Он только чувствовал, как медленно перетекает в него холод. Потом встрепенулся, оглянулся — врач деликатно вышел и увел санитара.

Тура наклонился, поцеловал в ледяной лоб Корейца и сказал вполголоса — не то ему, не то себе:

— Генерал сказал, что тебя нет… Ладно, Кореец, я ведь пока есть…

Накрыл простыней Пака и вышел. В машине сказал Алику:

— Ну-ка, пулей — в управление… Отвезешь меня и можешь быть свободен…

В зеркальце заднего вида поблескивали огоньки фар едущей следом машины. Тура обернулся, пытаясь рассмотреть — кто там тянется сзади? Но перед Второй Транспортной развязкой огни за кормой исчезли.

— Тура Халматович, я вас подожду, — предложил Алик. — Спокойненько подремлю в машине…

Они огибали по кругу памятник Великому Сыну. В створе гостиницы снова показались узкие пучки света.

— Делай, что говорю, — сказал Тура. — Давай быстрее, мне надо быть у себя…

Из газет:

«Художник — Олимпиаде.

Сегодня в Центральном Доме художника (Крымская набережная, 14/10) открылась экспозиция «Народные художественные промыслы СССР'«. Она проходит под девизом «Художники — Олимпиаде-80». Фольклорные темы изделий переплетаются с мотивами современности, и мы видим кружевное панно, рушники, керамику, где нашла отражение предстоящая Олимпиада. На выставке более семи тысяч произведений…»

В два тридцать позвонил полковник Назраткулов.

— Генерал ждет у себя. Слышишь меня?

— Да. Сейчас буду.

Кабинет начальника управления был огромен — теннисный корт на щитовом наборном паркете с панелями из анатолийского ореха. Громадная люстра отсвечивала в полировке приставного стола, как электрическая клумба.

Эргашев был не один, у края стола лицом к двери стоял Назраткулов.

Генерал собирался уходить, он перекладывал из ящика стола в «дипломат» какие-то папки. Назраткулов стоял у него за спиной, справа, и похож был сейчас на ловчего сокола-сапсана, присевшего на локоть охотника, — настороженно-боевой, беспокойно крутивший головой под кожаным колпачком, готовый в любой миг, как только хозяин сорвет колпачок, мчаться за добычей, когтить ее, рвать в клочья, бить наповал стальным клювом.

Наконец Эргашев захлопнул «дипломат», щелкнул замком, откинулся в кресле и глазами показал Туре на место против себя.

— Ты не обижайся, Тура Халматович, — заговорил Назраткулов доверительно — незаметным жестом, видно, подкинул генерал своего сапсана. — Погиб твой заместитель. Молодой человек, молодой способный работник. Погиб при непонятных обстоятельствах — во время работы он оказался не на службе, а в другом конце области. В кафе с подачей спиртного. Если бы контроль за деятельностью аппарата был у нас в управлении на более высоком уровне, этого бы, возможно, не случилось. Но генерал и я — мы доверяем, надеемся на вас, на руководящее звено…

Назраткулов глубоко вздохнул — он набирал воздуха на большую обвинительную речь.

— …Мы не знаем пока ни причин, по которым Пак там оказался, ни отношений между ним и стрелявшим. Однако просто так, без причин в сотрудников милиции у нас не стреляют! Согласен? Кроме того, погиб посторонний человек, оказавшийся с ним за одним столом. Сам факт — убийство сотрудника органов внутренних дел — дискредитирует нас. Дает понять, что на сотрудника милиции можно поднять руку! Убить безнаказанно!

— Говорить о безнаказанности убийцы пока рано, — заметил Тура.

— Подожди, не оправдывайся! — остановил его Назраткулов и воздел палец: — Мы понимаем, что тебе горько и обидно, но есть правота историческая и правота абсолютная…

Тура откровенно зло усмехнулся — генерал, любивший всегда изъясняться коротко и ясно, выбрал себе в заместители настоящего оратора.

— Ты напрасно улыбаешься! — взвился Назраткулов. — Какой ты сам подал пример недисциплинированности! Начальника уголовного розыска самого не было полдня! Приехал на место преступления последним! Не помог и новый двигатель, который твой шофер заставил снять с производственного агрегата и поставить тебе на машину…

«Ай да зам по кадрам! Молодец! Уже настучали! Дорого мне этот мотор обойдется», — подумал Тура и спросил:

— Неужели я еще должен следить за порядком в гараже? И если шофера надо наказать…

— Не шофера, а тебя! — крикнул ему в лицо Назраткулов. — Шофер вымогал двигатель от твоего имени, на твою машину! Шантажировал управляющего трестом! Здесь фактически состав преступления!

Генерал решительно прервал перепалку, стукнув негромко ладонью по полированной столешнице:

— Главное — это Мубек. Мы не должны допустить, чтобы каждый склонял его, как хотел. Это, если хотите, политика, в конце концов… — Он обернулся к Назраткулову. — Какая выслуга у Халматова?

— Я посмотрел, — Назраткулов заглянул в лежавший перед ним квадратный листок. — На сегодня — 26 лет 3 месяца 17 дней…

— Вызывай своего кадровика. К утру пусть все оформит, — генерал посмотрел на Туру. — Ситуация изменилась. Если ты будешь на пенсии, мне будет легче замолвить за тебя слово. Это совсем не то, что защищать привлеченного к уголовной ответственности начальника розыска. Не сердись. Дела сдашь пока Равшану Гапурову.

Генерал снял трубку прямой связи с дежурным по управлению:

— Пусть Равшан срочно мне позвонит.

«Все, я в ауте, — подумал Тура. — Я бессилен перед их хищным быстромыслием скотов».

Гапуров позвонил через минуту. Как и другие начальники, он сидел на месте, пока генерал оставался в управлении.

— Товарищ генерал, Гапуров у аппарата…

— Завтра с утра примешь дела у Халматова. На прием тебе — тридцать минут. Все остальное время, все силы — раскрытию убийства. Все!

Бросил трубку и повернулся к Туре:

— Введешь его в курс всего, что считаешь нужным. Понял? — Эргашев прищурился. — Что ты считаешь нужным…

Тура догадался: генерал оставляет ему Сувона-чайханщика — капкан, который Халматов и Кореец установили на случай появления сбыточного опия. По какой-то причине генерал заинтересован, чтобы он довел это дело до конца сам!

— Я понял.

Тура словно смотрел сон о себе, все происходившее казалось нереальным. Позвонили по междугородному, из министерства. Тура слышал, как Эргашев объяснил кому-то: «Мы уже знаем… Его сажали за сопротивление работнику милиции… Да, да. Если б наоборот! Вот если бы Зията Адылова, инспектора, ухлопали бы сегодня в „Чиройли“, Сабирджон был бы сейчас подозреваемым номер один… Да. Да… А так не пляшет! Его самого убили! Хлоп!»