Ричард Паттерсон - Степень вины

— Можно я минуту переговорю с Крисом? — обратилась она к Карло.

— Конечно.

Мальчик пошел к лимузину. Мария смотрела ему вслед, потом повернулась к Пэйджиту.

— Да? — спросил он.

Мгновение она размышляла.

— Ты помнишь — на кассете это есть — я говорила Стайнгардту, что сделаю аборт, если ты не выручишь меня?

— Конечно.

— Это была правда. — Она снова помолчала, потом тихо добавила: — Так что, когда смотришь на Карло и думаешь о том, что в нем нет ничего от тебя, вспоминай об этом.

Позже, вечером, Пэйджит решил сжечь кассеты.

Принес их в библиотеку. Потом положил в камин дров, поджег лучину. Время у него было; Карло и Мария собирались вернуться поздно.

Непонятно почему он начал с кассеты Линдси Колдуэлл… Завтра, возможно, через Терри, он сообщит актрисе, что отныне ее секреты принадлежат только ей: она сама будет решать, как распоряжаться ими, как Пэйджит распорядится сейчас своими. Он достал первую кассету Марии.

Помедлил, глядя на огонь. Сколько раз, подумал он, они вместе с Карло сидели вот так же, наблюдая за загадочной пляской языков пламени. Потом начал сматывать пленку с катушки.

Когда открылась входная дверь, он замер.

Это был Карло.

Услышав, что сын идет в библиотеку, привлеченный светом и потрескиванием горящих дров, Пэйджит непроизвольно схватился за вторую кассету, где Мария говорила, что Карло не его сын.

Мальчик стоял в дверях:

— Что ты делаешь?

Пэйджит знал, что теперь уже ничего не может сказать, кроме правды:

— Сжигаю кассету. Кроме этой, есть еще одна.

— Та, что о моей маме?

— Нет, — ответил Пэйджит. — Обо мне и твоей маме.

Карло задумался на мгновение:

— А разве можно это делать?

— Это больше не вещественное доказательство, Карло. Это теперь лишь источник душевных страданий. И я волен делать с этим все, что захочу.

Карло не отрываясь смотрел на него.

— А можно мне послушать? Я ведь твой сын, в конце концов.

— Да, ты мой сын, Карло. Но ты уже взрослый. И значит, должен понимать, что у родителей до твоего рождения была своя жизнь, в которой они делали ошибки. — Пэйджит помолчал. — Вчера ты просил меня помочь твоей матери. А сегодня я прошу тебя помочь нам обоим. Мы живем настоящим, прошлое лучше оставить прошлому.

Карло смотрел ему в глаза. Странно, подумал Пэйджит, стоять вот так перед ним, держа в руках секрет его рождения, и просить, как об одолжении, разрешения сохранить в тайне то, от чего зависит мир в душе этого мальчика. Нельзя же сказать ему: твое счастье зависит от того, способен ли ты проявить сострадание к родителям.

— Мне всегда будет интересно знать… — сказал Карло.

— Постарайся не думать об этом. Для тебя важно только то, что мы для тебя сейчас. Все остальное не имеет значения. Пока, конечно, ты этому остальному не придаешь значения.

У Карло был задумчивый вид.

— А что бы ты сделал, папа? На моем месте.

Пэйджит молча смотрел на вторую кассету. Потом неожиданно бросил ее Карло. Ему вспомнился вдруг тот первый день в Бостоне, когда он бросил этому мальчику красный резиновый мячик. Но на этот раз Карло поймал то, что летело к нему.

— Я помог бы сжечь это, — ответил Пэйджит.

Карло посмотрел на него, потом — на кассету в своей руке.

— А долго ты уже первую разматываешь? У тебя никогда особой сноровки не было.

Пэйджит улыбнулся облегченно:

— Это передается через поколение. Мой отец собрал корабль в бутылке.

Карло сел на ковер, Пэйджит устроился рядом с ним. Сидя лицом к огню, спиной к кофейному столику, они разматывали пленки.

— Лучше бы ты это без меня делал, — проговорил Карло.

Пэйджит обернулся к нему:

— А почему ты домой так рано пришел? Надеюсь, ничего не случилось?

— Нет. Мы с мамой наметили кое-что на уик-энд. И когда пообедали, я решил побыть с тобой.

— Почему?

Пожав плечами, Карло взглянул на Пэйджита с легкой улыбкой:

— Кто знает?

Так они и сидели рядом, разматывали катушки прошлого, молчали, но молчание не разъединяло их. Закончив, Карло подержал в руке клубок пленки. Потом встал и молча бросил в огонь. Лента скрючилась, затрещала и исчезла в пламени.

Они вместе смотрели, как она горит, а вместе с ней — тайна рождения Карло. Хорошо, подумал Пэйджит, что это происходит именно так. Он знал теперь: семья начинается не с кровной связи, семья начинается с любви. Эти узы мы создаем сами, мы их сами определяем изо дня в день тем, что выбираем, кого любить и как любить. Но, делая этот выбор, мы выбираем и себя.

Пэйджит взглянул на сына. Возможно, подумал он, Карло что-то извлек бы из этой кассеты. И если ему, Пэйджиту, кассета помогла кое-что понять, то Карло, наверное, нашел бы в ней нечто свое. Но что такое любить, он уже знает.

Пэйджит бросил свою пленку вслед за лентой Карло. Они смотрели, как пламя охватило ее.

— Все, — подытожил Пэйджит. — Дело сделано.

Ночью, впервые за несколько недель, Пэйджит спал крепким сном.

Утром Карло пошел в школу. Пэйджит остался дома. Он знал, что Терезе Перальте тоже нужен отдых; когда телефон у нее дома не ответил, он позвонил в офис и оставил для нее сообщение: сегодня у них отдых.

Он лениво позавтракал, газеты раскрывать не стал. Думать ни о чем не хотелось, он и не старался принуждать себя к этому. Это состояние его друг Ларри Колвин определил как соединение души с телом.

Утреннее солнце было ярким. Несколько парусников бороздили воды залива. На переднем плане дома, украшенные лепниной, сверкали в лучах солнца. Пэйджит понял, что, как и раньше, любит Сан-Франциско.

Но теперь ему надо было ко многому привыкнуть. Изменения коснулись всей его жизни: у него теперь есть Карло, но он многое потерял и пока не знает, что все это для него значит. Через два года Карло поступит в университет, Пэйджит будет счастлив за него, но дом их станет пуст.

В дверь звонили.

Репортер или разносчик, подумал Пэйджит. Вначале он хотел не открывать, но потом пошел к двери. Это была Терри.

В голубых джинсах и блузке, она была нарядней, чем вчера. Пэйджит улыбнулся ей:

— Процесс закончен. Вы можете идти домой. Спать, если хотите.

Она подумала с минуту.

— Дома мне как раз нечем заняться.

— Иногда это бывает после процесса. — Он помолчал. — А я как раз был на веранде. Хотите присоединиться?

Терри немного поколебалась:

— Если ненадолго.

Что-то не так, подумал Пэйджит. Но решил ни о чем не спрашивать.

Они прошли на веранду. Терри подошла к перилам, оперлась на них ладонями, устремив взгляд на залив. Легкий бриз теребил ей волосы.

Некоторое время она молчала. Стоя сзади, Пэйджит смотрел на нее. Она распрямила плечи, пристально вглядываясь в море.

— У вас все в порядке?

Терри не обернулась.

— И да, и нет, — ответила она.

Пэйджит подошел к ней. Встал рядом, тоже глядя в море. Когда она повернулась к нему, глаза ее показались ему большими и очень печальными.

— Я ушла от Ричи.

Они смотрели друг на друга и как будто боялись заговорить. Смысл ее слов медленно доходил до него. Терри пришла к нему не за помощью или советом. Она просто пришла.

— Я правильно сделала?

Он старательно искал подходящие слова.

— Мне сорок пять. У меня сын — тинэйджер. А вы только что разошлись. И работаете со мной. — Его голос смягчился. — Любой адвокат в Америке скажет, что я вам не пара и что вам нужно лишь время, чтобы убедиться в этом.

Терри смотрела ему в лицо.

— А как вы сами к этому относитесь?

Взгляды их встретились. Они долго стояли не двигаясь. И молчали.

— Это будет непросто, — заговорил наконец Пэйджит.

— Знаю. Я сама долго убеждала себя в этом. Но до сих пор мы только задавали сами себе вопросы, Крис. Теперь мы можем поискать на них ответ.

Прошло еще некоторое время. И вдруг, как будто почувствовав добрый знак судьбы, Пэйджит улыбнулся:

— Что ж, давайте поищем.

— Да, и чем раньше это начнется, тем лучше.

А когда она улыбнулась ему широкой, белозубой, сияющей улыбкой, Пэйджит рассмеялся:

— Все хорошо. Но сначала я должен задать вам один вопрос.

— Какой?

— Ваша мама поступила бы точно так же?

— Не-е-т. — Терри отклонилась назад, медленно качая головой и улыбаясь ему. — Это я сама.

Миро Хуан (1893–1983) — испанский живописец, скульптор и график. (Здесь и далее — прим. пер.)

Паркер Дороти (1893–1967) — американская писательница.

Вазарели Виктор (род. в 1908 г.) — венгерский художник, один из основателей абстрактно-геометрического и декоративного «оп-арта».