Федор Московцев - M&D

Такими были двое – Игорь Быстров и Таня Кондаурова. И если насчёт своего нового партнёра по бизнесу Андрей был совершенно спокоен, то эта новая девушка таила в себе опасность. Закономерная смена компаньона открывала невиданные ранее перспективы роста, а эта подруга, бесцеремонно вторгавшаяся в его личную жизнь, могла разрушить то, что он хотел во что бы то ни стало сохранить. Мариам и Алик – его семья. И что взамен?

Какой вздор! Точнее всего по этому поводу высказался Вануччи, когда ехали из стриптиз-клуба, и вряд ли кто-то сможет опровергнуть его высказывание.

Его друзья не обладают таким даром красноречия, но мыслят в аналогичном ключе. Узнай Быстров, или Второв, о сомнениях по поводу новой девушки, они бы подняли его на смех. Оба видели Татьяну и оба уже попросили выкатить её после того, как он ею попользуется.

Андрей считал себя здоровым человеком, с вполне нормальными логическими и аналитическими способностями. Он почти не знал физической усталости, и был как будто бы создан для подлинного и реального мира. И вместе с тем другой, призрачный мир неотступно следовал за ним повсюду, и бывало, чаще в одиночестве – дома или на улице, ночью или днём – он переставал существовать, он, как таковой, такой-то и такой-то, родившийся там-то, в таком-то году, окончивший такой-то институт, – и вместо него с повелительной неизбежностью появлялся кто-то другой.

Но даже этот кто-то другой не может быть сверхчеловеком. Невозможно получить всё сразу: бизнес, деньги, семью, здоровье, идеальную любовницу. Чем-то придётся пожертвовать. В прежние времена практиковалось жертвоприношение. Считалось, что, сжигая жертвенного барана на костре, или сбрасывая его в пропасть, человек решает проблему. Но здесь никто не захочет стать жертвенным бараном, откуда его взять, со стороны?!

Вариант «короткой схемы» – попользоваться и передать другу – тут не пройдёт. Не получится «спокойная семья и спокойный разврат», тут получается подобие той самой «беспокойной эротики», о которой толковал Вануччи. Андрей нуждался в Тане, а она нуждалась в нём. Чувство, которое он испытывал по отношению к ней, было сложно и многотрудно, наверное, и великий художник не смог бы выразить его. Оно возникало от соединения воспоминания первой встречи с Таней в июне 96-го, воспоминаний их с Катей лета, и выученных наизусть стихов, с Таниным образом, соединения прошлого с сегодняшними Таниными поступками. Выражение этого чувства ломало линию, искажало очертания, выливалось в какую-то внешне бессмысленную связь расколотых образов и светлых пятен.

Чтобы заснуть, Андрей обычно начинал мечтать или думать о чём-то нереальном. Конкретные мысли всегда отгоняли сон, какова бы сильна ни была физическая усталость. А когда задумывался – сначала беспредметно и созерцательно, то в этом бесформенном движении мыслей появлялись более определенные очертания, и он начинал вспоминать конкретных людей и помещать их в вымышленные обстоятельства. Так иногда он разговаривал с Катей. Но в последнее время она отвечала почему-то наяву – реальными электронными письмами. А отправляла эти письма Таня.

Он задремал. Перед глазами заиграли холодные белые искры. Они то рассыпались, брызжа мелкими лучистыми звёздочками; то сливались, образуя сплошной матовый свет.

Правым ухом Андрей слышал Катин голос, грудной и отрывистый, а левым – грубоватый, будто севший от простуды голос Тани, причём обе мелодии были подчинены единому ритму.

«Останусь ли я просто слушателем?»

С этой мыслью он заснул.

С того дня, когда Андрей впервые представил себе мертвым находящегося прямо перед ним живого человека, прошло около десяти лет. Тогда, по прошествии некоторого времени после трудоустройства в судмедэкспертизе, разговаривая с кем-то, он вдруг отчетливо увидел характерные трупные изменения на открытых участках тела собеседника – помутневшая роговица, желтая пергаментная кожа, синюшно-багровые пятна на задней поверхности шеи. Впечатление было такое отчетливое, что Андрей удивился, обнаружив, что поданная для прощального рукопожатия рука теплая и мягкая – ведь должна быть холодная, окоченевшая. Позже феномен неоднократно повторялся – с разными людьми, возникал внезапно, и Андрею ничего не оставалось делать, как только суеверно отплевываться через левое плечо и щипать себя, если дело касалось близких людей. Впрочем, это не было каким-то предвидением, никто из виртуальных мертвецов не стал реальным, и, наоборот, приходилось лицезреть мертвыми тех, кого невозможно было представить в таком ужасном виде.

Десять лет, это были разные годы – то длительные, почти бесконечные, то быстрые, стремительные. Были отрезки времени, наполненные безмолвным роем видений, в которых скрещивались коридоры, ведущие неизвестно куда, вертикальные колодцы, похожие на узкие пропасти, экзотические деревья и далекое побережье южного моря, черные реки, текущие во сне, и непрерывная смена разных людей, то мужчин, то женщин, смысл появления которых неизменно ускользал от его понимания, но которые были неотделимы от его собственного существования. В такие дни Андрей ощущал эту отвлеченную душевную усталость, которая была результатом многообразного и неотступного безумия – ему казалось, что он сходит с ума – странным образом не задевавшего ни его здоровья, ни его способностей и не мешавшего ему сдавать в своё время экзамен или отчетливо запоминать график дежурств в судмедэкспертизе. Он даже спрашивал, всё ли в порядке, у людей, с которыми провел предыдущий день, так как не был уверен в том, что не совершил чего-то предосудительного. Иногда вдруг этот бесшумный поток прекращался без того, чтобы какой бы то ни было признак указывал ему, что это вот-вот случится; и тогда Андрей жил беспечно и бездумно, наслаждаясь весенним сиреневым ароматом, ощущая запах приготовляемого мяса, которое жарилось на кухне, слыша голос любимой девушки.

День, когда он вернулся из командировки, был как раз таким днём. Краски окружающего мира были легки и воздушны, легко дышалось, как бывает только после грозы. Ощущение легкости было и в облаках, улетающих ввысь, и в самом цвете неба, прозрачно-голубого, лившего мягкий свет на людей, свершавших в городе свой каждодневный трудовой урок. Небо казалось оживленным, благожелательным и одухотворенным, как человеческий взгляд – то улыбающийся, то угрожающий, то ласкающий, то грустный, то веселый. Такси на Самарском разъезде, угол улицы Землячки и проспекта Жукова, вытянулись линией в тени вязов, а их краснолицые водители бродили вокруг, высматривая утреннего седока. Корейцы выносили свои ящики на тротуар. Эти славные торговцы, всё время живущие на воле, в развевающихся на ветру серых куртках, так хорошо были обработаны воздухом, дождями, заморозками, туманами, снегами и палящим солнцем, что стали похожими на старинные соборные статуи.

В такие нежно-голубые дни хорошо умирать. Они окутывают все предметы какой-то бесконечной прелестью, и всего-то нужно умирающему, так это посмотреть на небо, и душа сама устремится в сад вечного уединения. Особенно если здоровье окончательно надломлено каким-нибудь упорным заболеванием, длительное время подтачивавшим организм – умереть удастся без особых усилий. И не нужно специальных приготовлений – это прекрасно удается всем с первого же раза. Великие философы убеждены, что умирают лишь тогда, когда этого хотят – то есть когда силы, сопротивляющиеся конечному распаду, совокупность которых и есть жизнь, оказываются разрушенными все до единой. Другими словами, умирают тогда, когда уже не могут больше жить. Дело только во взаимном понимании, и превосходная философская мысль, если в неё вникнуть, сводится к песенке о Ля Палисе (французская народная песня):

Соглашаются умереть благодаря убедительности двух или трёх сердечных приступов, или же пуля, взвизгнув, протянет невидимую нить смерти, и опять же, не вызовет никаких возражений. Или какая другая причина, вариантов много может быть разных. И близкие, провожая на кладбище согласившегося умереть, с проникновенными лицами будут держать шнур покрова и говорить речь на могиле. Смысл жизни в вечном познании, и на надгробии что-нибудь напишут, чтобы посетители прочитали и подумали. Так, переходя от одной могилы к другой, среди мертвого молчания они найдут живую мысль. Например, слова на камне, под которым покоится капитан дебаркадера: «Он поставил руль на румб вечности, ветер кончины сломал мачту его корабля и погрузил его в море божьего благоволения». Или же «Гребец наконец доплыл до вечной пристани», – это на могиле лодочника. «Соловей на одно мгновение пленил рощу земли, чтобы навек завладеть травинкой эдема», – это у тамады-баяниста. Отуманит сердце надпись на могиле бандерши: «На скрижалях судеб значилось, что Серафима, красивейшая из цветов в цветнике жизни, сорвана со стебля на шестидесятой своей весне». И всё такое. Соседи умершему подобрались хорошие. Красота неба и могучее спокойствие деревьев глубоко взволнуют чувства провожающих, их души, и они ощутят томление, чувственное и благочестивое. Согласившийся умереть увидит, выигрывает ли бог при личном знакомстве с ним, а оставшиеся на дороге памяти будут спокойно нанизывать годы, как четки, на нить судьбы.