Станислав Родионов - Камень

— Серёжа, купайся!

Он подошёл, мужественно скрипя галькой.

— Я не буду геологом.

— Вот как?

— Я пойду на юридический.

— Почему же? — буднично спросила она, поблёскивая счастливыми янтариками, окропившими её тело и лицо.

— Юрист борется за истину.

И он пошёл, мужественно поскрипывая галькой, и пополз по этой гальке, начав обычный утренний осмотр косы при свете солнца. Он искал алмаз, но уже с неохотой, необязательно, потому что этот драгоценный камень заслонила иная цель. И как часто бывает, желание исполняется тогда, когда оно прошло…

Под кустом случайной ивы, увешанной бородками сухой травы, оставшейся от половодья, рядом с пустой и громадной раковиной какого-то моллюска, в шлейфике мелко промытого песка вдруг дико блеснуло. Рябинин припал к земле, как встревоженный зверь. Показалось… Мало ли что может блеснуть на реке бутылка, консервная банка, кусок кварца или, в конце концов, выброшенная рыбёшка. Он поправил очки, и в шлейфике песка призывно сверкнуло каким-то узким и глубинным блеском. Тогда он, как встревоженный зверь, прыгнул на этот блеск…

Из кварцевого песка торчал полузаметённый кристалл. Сразу ослабевшей рукой он выдернул его и положил на ладонь.

Кристалл был чист и прозрачен — ни песчинки к нему не пристало. Казалось, что он вобрал в себя прохладу ночи и свет утра, да вот ещё слабенькую желтизну воды — или это река в нём отражалась? Крупный, тут уже не караты, тут уже граммы…

Задохнувшийся Рябинин бежал к Маше с протянутой рукой — она даже ойкнула, опасаясь какого-нибудь сверчка или ужонка. Но тут же глаза её блеснули не хуже кристалла.

— О-о!

— Я обещал…

Она взяла камень нежно, как птенца. Он лежал на ладони, пожелтев ещё заметнее — от её загара, от янтарных непросохших капель, от карих глаз… Маша, перевидевшая разных кристаллов, смотрела на него с беззвучным восторгом.

— Сколько каратов? — спросил он.

— Много.

— Чистой воды?

— Не совсем чистой…

— Но алмаз?

— Нет, Серёжа.

— Неужели кварц?

— Топаз, полудрагоценный камень. Откуда он тут?..

Радость отпустила Рябинина.

— Огорчился?

— Не драгоценный, а полу-…

— Ты, Серёжа, как тот португальский офицер…

— Какой офицер?

— Жил в середине прошлого века и нашёл алмаз в семьсот каратов. Стал богатейшим человеком. Им даже полиция заинтересовалась: не украл ли? Но комиссия определила, что это топаз. Офицер не поверил и убил всю свою жизнь, доказывая, что владеет алмазом. Кончил он плохо.

— Я плохо не кончу, — буркнул Рябинин.

— Какая красота! — она гладила прохладные грани. — Память о первой твоей экспедиции.

— Топаз не мой.

— А чей же?

— Твой.

— Как мой?

— Я дарю, я обещал.

— Нет, такой дорогой подарок не приму.

— Тогда я швырну его в воду.

Маша поверила голосу и лицу — швырнёт. Она взглянула через кристалл на солнце, рукой отвела ото лба ведомые только ей мысли, привстала на заскрипевшем песке и поцеловала Рябинина — не в щёку и не в губы, а куда-то в краешек губ.

Рябинин омертвело смотрел в потухший кристалл, стараясь оторваться от прошлого и вернуться в этот кабинет. Оторваться… Можно ли, нужно ли?.. Да и не оторвался ли он давно и наглухо? Оторваться — значит, потерять. Хочешь быть свободным — носи дешёвые костюмы. Нет, хочешь быть свободным — потеряй память.

Он тронул пальцами холодные грани. Ни тепло комнаты, ни отражённый луч не согрели кристалла…

Рябинин вырос среди русских озёр, грибных березняков и тропок во ржи. В юности жил в картофельных полях Новгородчины, в её болотистых речушках и насупленных ельниках. В приморской тайге он был своим для сопок, быстрожёлтых рек и зарослей дикого винограда. В Казахстане его душа растворилась в ветрах, в запахах трав и степных просторах… В те времена он жил в природе и с природой, не очень её замечая, как не замечаешь того, в неизменности чего уверен.

Рябинин рос и старел, следуя своим путём — от пользы через любопытство к любви. Была и природа в его жизни. Иногда он ездил на юг, к заваленному телами побережью; иногда выезжал за город в затоптанный лесок; иногда шёл на работу выметенными аллеями парка… Но однажды на обочине загородного осеннего шоссе он увидел ржавый пучок травы и забытую летом ромашку. И кольнуло в сердце. И пронзила ясная и горячая мысль — как много им потеряно…

Где тёплая и тишайшая речушка, у которой вместо берегов — согбенные ивы метут неспешное течение своими плакучими ветками? И блёсткие звёзды на чернущем небе, костерок среди лютиков, в чугуне кипящая вода с солью и крапивой, чтобы раки были красные… Обмелели эти речушки, или мелиораторы их высушили, или усохли они в его душе?

А где сосновые боры, в которых можно было задохнуться от жара, запаха смолы и вереска? Где еловые гривы с пещерным мраком, висячими мхами и Соловьём-разбойником, — жил там Соловей-разбойник, жил. Где болота с громадными буграми, усыпанными бусинами клюквы? Где берёзовые рощи, куда не ступала нога человека, — чистые, прозрачные, словно кем-то выстиранные и выбеленные?

А где мороженое — нет, не брикеты-пломбиры-стаканчики, которые фасуются где-то на заводе, а толстый диск с неровными краями, зажатый двумя круглыми вафлями, сделанный тёткой тут же, на твоих глазах?

А где Маша Багрянцева?

После той пронзительной мысли Рябинин стал жить виновато — как предал друга. И когда деревья мельтешили за окном поезда, когда видел одичавшую в парке траву, когда старушка продавала у метро букет подснежников, когда показывали природу по телевизору, когда место происшествия случалось в лесу, он мысленно шептал себе, им, деревьям. «Я вернусь». Когда, где, как? Но не возвращался, затянутый городом и человеческими отношениями.

Время шло, и Рябинин следовал своим путём — от пользы через любопытство к любви. Проходя парком на работу, он урывал минутку, чтобы постоять у знакомой берёзы, у никогда не плодоносящей яблоньки, у белой флоксины, у лиственного осеннего подстила… Стоял потерянно, как блудный сын. Когда-то он был с ними. А теперь они его не принимали, он знал, что его не принимают…

Жанна намекающе скрипнула бусами.

— Извините, — спохватился Рябинин.

— Замечтались?

— Да, немножко.

— А о чём? — улыбнулась она.

— Вам интересно?

— Очень.

Он видел, что ей и правда интересно, коли она даже отступила от своего дела.

— О будущем, — соврал Рябинин.

— В работе своего вы достигли… Любовь у вас была…

— Выходит, впереди у меня пусто?

— У меня и то пустота, — почти игриво бросила она.

Нет, от своего дела Жанна не отступилась, да ей от него не отойти, как она ни старайся.

— Что вас интересует в уголовном праве? — спросил он, непроизвольно мрачнея.

— Сергей Георгиевич, под суд когда человека отдают?

— Когда он совершил преступление.

— А доказательства?

— И когда есть доказательства.

— А что считается доказательствами?

— Показания свидетелей, предметы, отпечатки пальцев… Есть целая теория доказательств.

Она помолчала, обдумывая его слова. Рябинин не торопил — ждал зрелого, самоопавшего плода.

— А если нет свидетелей, предметов и отпечатков пальцев?

— Бывают косвенные доказательства… Жанна, мне трудно говорить, не зная сути дела.

Она так резко мотнула головой, что короткие волосы замели голову тёмным рыхлым сугробиком. Рябинин понял — его дело лишь отвечать на вопросы.

— А если нет доказательств? — повторила она.

— На нет и суда нет.

Жанна опять помедлила, размышляя. Молчал и он — его дело отвечать. Что могло быть у её мужа? Автомобильный наезд, пьяная драка?

— Сергей Георгиевич… А если что-нибудь случилось после, то это доказательство?

— Не понял.

— До прихода человека…

— Георгия, — вставил он.

— До прихода Георгия всё было в норме, а после его ухода что-то случилось. Это доказательство?

Рябинин натужно молчал, как внезапно занемог, пытаясь вспомнить латинское изречение; так и не вспомнив, сказал по-русски:

— После этого не значит вследствие этого.

— Не доказательство?

— Нет, доказательство, но лишь в ряду других.

— А других нет, — заметно повеселела она.

Улыбнулся и Рябинин, сам не зная чему. Видимо, радостному лицу женщины, которое на глазах ожило красотой и надеждой. Задрожали ресницы и взметнулись арочки бровей, готовые взлететь; удивлённые губы опять стали грешными; покатые плечи покатились ещё женственнее; а щёки, неожиданно худощавые, так и заиграли сдержанной силой.

— Ну, вот и всё, — заключил Рябинин. — Жизнь продолжается.

— Я же говорила, что бог-бухгалтер следит за балансом.

— Но ваш баланс, Жанна, ещё не раз нарушится, — сказал он, спохватываясь, ибо опять предрекал.