Деон Мейер - Семь дней

— Днем я не сплю, пожалуйста, проходите, — с улыбкой ответила Габрилле Виллетте. Гриссел заметил, что у нее большие клыки, отчего ему вспомнились вампиры. — Я прочла заметку в утреннем выпуске.

Гостиная была оформлена в веселых сине-желтых тонах. На стене большие фотографии в рамках — главным образом фрукты. Тускло поблескивающие гроздья зеленого винограда, красное яблоко, желтая груша, эмалированное ведерко, полное ярко-оранжевых абрикосов… Заметив, куда он смотрит, хозяйка сказала:

— Это мое хобби.

Больше она ничего не добавила, и Гриссел невольно стал гадать, что именно она имеет в виду — фрукты или фотографию.

— Садитесь, пожалуйста, — пригласила Габби, а сама устроилась на голубом диване. Глаза у нее оказались такими же, как обивка, — голубовато-серые.

Гриссел сел в светло-желтое кресло, достал блокнот. Габби закинула ногу на ногу и выжидательно посмотрела на гостя.

— Я пытаюсь понять, какой была Ханнеке Слут, — объяснил Бенни.

Габби медленно и задумчиво кивнула, посмотрела на стопку книг, журналов и газет на журнальном столике.

— Я три года пыталась это выяснить, но, пожалуй, так ничего о ней и не узнала, — суховато ответила она, отчетливо произнося каждое слово. Потом она словно опомнилась и поспешила пояснить: — Поймите, я не хочу проявлять неуважения к ее памяти.

— Мне поможет все, — сказал он.

Габби снова кивнула, не только в знак согласия, но и обдумывая свои слова. Она наморщила лоб и посмотрела в пол. Гриссел догадался, что таким было ее обычное выражение.

— Ханнеке… Моим первым начальником в «Силберстейн» стал Барри Бринк. Для него мне приходилось делать все. Просматривать почту — простую и электронную, отвечать на звонки по его мобильнику, договариваться о его поездках к парикмахеру, звонить его жене и предупреждать, если он задерживался на совещании. Я помогала его дочери-школьнице делать домашние задания по Интернету. Они приглашали меня в свой загородный дом в Йонгенсфонтейне, а по воскресеньям я ужинала у них в Блуберге. Барри был открытой книгой. Знаете, капитан, начальники бывают двух видов. Барри был экстравертом. А Ханнеке… была… совсем другой. Она словно отгораживалась от всех. Лично мне приятнее работать именно с такими, как Ханнеке, — с такими людьми гораздо легче. Они сразу очерчивают круг твоих обязанностей: следить за рабочим графиком, всегда быть на связи, искать ссылки, прецеденты и статьи закона, отвечать на звонки по служебному телефону, а по ее мобильному — только если она на совещании. Никаких личных дел! Только после ее смерти я поняла, как мало я о ней знала. Ведь проходит первое потрясение, и невольно начинаешь задумываться… Тут ничего не можешь с собой поделать.

— Сколько времени вы с ней работали?

— Почти два года.

— Ну и какой она была… как начальник?

— Она мне нравилась, — ответила Габби, на сей раз быстрее, без кивка и задумчивой паузы.

Бенни промолчал, он ждал продолжения.

Молчание затянулось. Габби скрестила руки на груди. Гриссел догадывался, почему она молчит: ей не хочется говорить плохо о мертвой. Он терпеливо ждал.

— Я восхищалась ею, — чуть тише продолжала Габби, снова опуская глаза в пол. — Она была красивая и умная. И работала так… профессионально! Так сосредоточенно… Проводила на работе почти весь день. Очень ценила точность и организованность. Никогда не опаздывала. При этом всегда была ухоженной. И… порядочной. — Габрилле Виллетте посмотрела Грисселу в глаза. Она как будто радовалась, что вспомнила о покойной что-то по-настоящему хорошее. — Она всегда относилась ко мне по справедливости.

Поняв, что узнал ненамного больше, чем из материалов дела, Бенни спросил, как проходил типичный рабочий день Ханнеке Слут. Прежде чем ответить, Габби Виллетте снова замялась в нерешительности, задумалась, медленно кивнула. Потом заметила, что в прошлом году и в январе нынешнего Ханнеке жила в разных режимах. Наверное, и в Кейптаун она переехала потому, что поняла: в противном случае она просто сгорит на работе. Живя в Стелленбоше, она вынуждена была вставать в половине пятого утра, чтобы успевать в фитнес-клуб к без четверти шесть. Она ездила в клуб «Верджин актив» на Джетти-стрит, где занималась в тренажерном зале до без четверти семь, и каждый будний день в четверть восьмого уже сидела на рабочем месте.

— Откуда вы знаете, что она занималась в тренажерном зале?

— Иногда она даже диктовала мне оттуда, сидя на велотренажере, или отдавала распоряжения на день. Я слышала характерный шум.

Гриссел спросил, чем занималась Слут после того, как приезжала на работу. Габби ответила: с половины девятого до девяти они со Слут просматривали ежедневник, готовились к встречам. Потом она уходила на деловые встречи, совещания. В «Силберстейн» принято часто совещаться. Позже, между часом и тремя часами дня, Слут отвечала на звонки и просматривала электронную почту, потом работала над контрактами и отчетами. Как правило, она засиживалась в кабинете до восьми вечера. Виллетте это знала, потому что никогда не уходила домой раньше своей начальницы. Иногда Слут уезжала на бизнес-ланч; иногда вечером ее приглашали на прием. Бывало, ее посылали в краткосрочные командировки, чаще всего в провинцию Гаутенг. Виллетте помнила два дня зимой, когда Ханнеке Слут звонила и разговаривала хриплым, насморочным голосом, сообщала, что страшно простудилась, свалилась с гриппом и принимает кучу лекарств. А в прошлом году она неделю отсутствовала на работе, потому что делала операцию…

Многозначительно произнесенное последнее слово заставило его спросить:

— Что за операция?

— Пластическая… По увеличению бюста, — ответила Виллетте, машинально покосившись на собственную плоскую грудь. Голос ее прозвучал слишком уж бесстрастно.

— Когда именно в прошлом году она делала операцию?

— В апреле.

Гриссел понял, что теперь может задать следующий вопрос:

— Ее все любили?

Прежде чем ответить, Виллетте снова опустила глаза на журнальный столик. Потом она медленно покачала головой и тихо ответила:

— Нет.

Как только Мбали вышла из ворот перед участком «Грин-Пойнт», ей пришлось продираться сквозь толпу зевак. Истцы, желавшие подать на кого-то жалобу, и просто любопытные стояли за желтой заградительной лентой, протянутой вокруг входной двери. Все с интересом наблюдали за Толстым и Тонким, двумя сотрудниками отдела криминалистической экспертизы, которые сосредоточенно рылись в осколках.

Мбали еще немного постояла в воротах, прикинула приблизительную траекторию выстрела и зашагала в нужном направлении. Время от времени она останавливалась, оборачивалась, проверяя, как, по мере удаления от объекта, сужается поле зрения.

Она прошла по серой открытой площадке за теннисными кортами к Западному бульвару. Мог ли снайпер остановиться здесь, прицелиться, выстрелить… Да еще два раза? Вряд ли.

Дождавшись временного затишья, она перебежала половину дороги, постояла на островке безопасности, оттуда перебралась на противоположную сторону. Сумка на длинном наплечном ремне на бегу больно била по бедру, пришлось придерживать ее рукой.

Отдышавшись, Мбали посмотрела на ворота участка. Отсюда, издали, они казались невозможно маленькими.

Она внимательно огляделась по сторонам. Может быть, снайпер расположился здесь? Слева открытая парковка, за ней боулинг-клуб. Справа кирпичный забор с колючей проволокой сверху, за ним — городская ратуша. Через такой забор никому не перебраться.

Мбали долго стояла на одном месте, озираясь во все стороны и напряженно думая. К кое-каким выводам она все-таки пришла.

Гриссел терпеливо ждал. Наконец Габби Виллетте нарушила молчание:

— Поймите, у нас специфическая обстановка, — заговорила она. — В «Силберстейн» все начальство мужчины. Все директора и почти все заместители. Ну а личные помощницы — женщины. Ханнеке находилась где-то посередине… — Она вскинула голову и вдруг улыбнулась, словно извиняясь и снова показав верхние клыки. — Понимаете, я не привыкла обсуждать свою работу с посторонними. В том-то и трудность. «Силберстейн» становится твоим миром, всей твоей жизнью…

Гриссел понимал, что ей не терпится все высказать.

Габби скрестила руки на груди и продолжала:

— Работа у нас такая… интенсивная! Приходится просиживать по многу часов, выкладываться, на тебя давят со всех сторон, ведь речь идет об очень больших деньгах, на нас лежит огромная ответственность… — Она медленно опустила руки. — Вы меня понимаете? Повторяю, у нас очень специфическая обстановка, ее трудно объяснить человеку несведущему. У нас… у личных помощниц… сложились свои отношения. Для того чтобы система нормально функционировала, мы должны быть в курсе всего. Знать, какие у кого завихрения. По-моему, Ханнеке нарочно отгораживалась от нас. Чтобы все окружающие видели, что она хоть и женщина, но не нам чета. Она — одна из них, из начальства. Вы меня понимаете? Наверное, ей важно было закрепиться, так сказать, застолбить свое положение. Такое отношение нравилось не всем. Иногда мои сослуживицы вели себя мерзко. Не из зависти, а просто «чтобы она не задирала нос». Как будто она самим фактом своего существования оскорбляла их до глубины души. В общем, о ней часто сплетничали. Ходили разные слухи…