Татьяна Степанова - Темный инстинкт

— Ну да, к дождю. А что же тебя тогда в этом кошмаре так насторожило? Погоди-погоди, — Мещерский даже оживился. — Я сейчас вспомню, что она там еще перечисляла: гигантские муравьи.., брр — пакость, багровый плющ, ванна, пила… И привидится же такое: расчленение жмурика. А по-твоему, какая в этом сне ключевая деталь?

Ну что старичок Фрейд мог из всего этого извлечь?

Елена Александровна не отвечала. Мещерский подождал, потом взял письмо.

— И все же я прошу тебя, Сережа, съезди к Зверевой и погости у нее недельку-другую, пока там все не уладится. — Елена Александровна протянула руку и погладила внука по голове. — Она пишет, там соберутся родственники, ее друзья. Заодно и познакомишься с ними. И с новым ее мужем тоже. Думаю, это будет весьма интересно.

— Значит, это она родственников боится? Из-за завещания, да?

— Марина в своей жизни, а она была у нее трудной, никогда и ничего не боялась. Но у каждого из нас наступает момент, когда теряем ощущение реальности. И вот в такие периоды обращаемся к волхвам. Нас страшит свобода самостоятельного выбора. И все кажется, что кто-то — неважно, по кофейной ли гуще, по картам ли, звездам — укажет нам самый верный, самый безболезненный и легкий путь. Как будто это возможно! Но Марина не стала бы просить такой банальной и лживой подсказки. Она всегда все решала для себя сама — и в творчестве, и в жизни. И сейчас тоже решит… Бог даст. Но ей просто необходимо, чтобы рядом с ней оказался человек или люди, которые смогли бы успокоить ее тревогу и защитить ее.

— Да от кого защитить-то? — воскликнул Мещерский. — Ну скажи прямо: певица боится семейного скандала из-за завещания и хочет нанять кого-нибудь, например, телохранителя, который смог бы все это безобразие пресечь. Ну так, нет?

— Пусть будет так, если тебе проще именно этой фразой обозначить складывающуюся ситуацию. К слову, там чудесные места — Карелия, Ладога. Северный рай. Дача комфортабельная в сосновом лесу на берегу озера. Все равно ведь ты в отпуске, бездельничаешь.

— Мы с Кравченко хотели в Сочи махнуть на той неделе. У него тоже отпуск с понедельника.

Елена Александровна улыбнулась. Она преотлично знала Вадима Кравченко — закадычного приятеля своего внука.

— В таком случае поезжайте вдвоем. Тем более твой приятель профессионал в подобных делах, ты сам мне хвастался.

Мещерский снова поморщился. Кравченко, в прошлом кадровый офицер КГБ (а потом ФСБ), в настоящее время тянул лямку (за очень даже неплохие, как он выражался, бабки) начальника личной охраны у столичного бензинового короля Василия Чугунова, более известного в деловых кругах под кличкой Чучело. Однако его босс вот уже три месяца подряд как лечился от цирроза печени в частной клинике в Бад-Халле в Австрии. И намеревался пробыть там до самой глубокой осени.

Кравченко неотлучно провел возле него все лето, а теперь, сдав опостылевшее больничное бдение напарникам-телохранителям, приводил в порядок дела службы безопасности в московском офисе Чугунова. С понедельника же у него наступал законный отпуск.

Ну что ж, в принципе Вадька, если б захотел, смог бы составить ему компанию — Мещерский вздохнул и спросил примирительно:

— А что вдруг Зверева в такую глушь забивается — в Карелию? Что, другого места не нашлось для родственного съезда?

— Ну какая глушь? Там курорт, целебные воды. Раньше очень славились. Ее первый муж, ныне покойный, построил там дачу, считай что виллу, — это когда они Государственную премию получили за постановку «Царской невесты», — в кооперативе. Тогда, в семидесятых, весь Большой театр строил дачи в Прибалтике — в Эстонии, на Рижском взморье, в Клайпеде. А Зверева с мужем и еще некоторые остановились в Сортавале. Она пишет, там очень красиво: настоящая маленькая Финляндия. И дом превосходный, она его несколько лет назад перестроила.

Туда время от времени наведывались дочь и сын, дети первого мужа от первого брака. А потом, — Елена Александровна снова улыбнулась, — Марина верит в особую благотворную ауру этого места. В этом доме она всегда чувствовала себя хорошо.

Мещерский не выдержал и снова хмыкнул. Престарелая дама посмотрела на внука с сожалением.

— Не смейся над старухой бабкой, о, она еще не выжила из ума. Дома, где мы живем, влияют на наши судьбы.

Вот, например, кумир твоего детства Брюс Ли купил дом в Гонконге, предварительно не посоветовавшись с тем, с кем нужно. А потом что-то почувствовал. Что-то такое, понимаешь? Нехорошее. Пошел, спросил старых людей.

А прогноз оказался самый мрачный: проклятое место. Но деньги уплачены, разве дом бросишь? Ну и остался. А что с ним стало, ты знаешь лучше меня. Далее: его сын Брендон Ли жил в том же доме. Как он кончил, какой нелепой. и загадочной гибелью на съемках фильма — ты тоже читал, наверное. Так что… — Елена Александровна устало закрыла глаза. — А Сортавала очень тихое место: сосны, озеро, скалы, чайки. Из Питера добраться просто. Семья съедется туда на отдых, ну, заодно и дела должны решиться.

Мещерский хотел было спросить, зачем певице вдруг приспичило так срочно решать имущественно-наследственные вопросы и втягивать в это решение родственников, но вместо этого спросил совсем о другом:

— Ба, а у тебя ее записи есть? Хочется услышать ее голос. Ну, чтоб окончательно с тобой согласиться.

Старушка молча кивнула на столик в углу комнаты.

Там стоял магнитофон-двухкассетник (подарок внука).

Кассета была уже вставлена. Мещерский включил. Слушал молча.

— Это ария принцессы Эболи из «Дон Карлоса», — сообщила Елена Александровна наставительно.

Мещерский кивнул: Верди. Ария кончилась. Секунду было тихо, а затем с пленки зазвучал новый голос — высокий, чистый, кристально ясный. Совершенно иной по тембру и окраске.

— Неужели это тоже она? — Мещерский обернулся. — От таких низких нот к такому… Как она поет!

— Это не она поет.

— Не она? Я думал, что на этой кассете у тебя нет других певиц.

— Это не певица, — Елена Александровна тяжело поднялась из кресла. — Это «Пирр и Деметрий», редко исполняемая опера Скарлатти. И поет в ней редчайший голос — мужское сопрано.

— Мужское?! Но это.., черт возьми, это же женский голос!

— Это поет Андрей Шипов. Восходящая звезда русской оперы. Муж Марины, с которым ты, надеюсь, скоро познакомишься.

Мещерский смотрел на магнитофон, недоверчиво вслушиваясь в нежные рулады, причудливое кружево сложнейшей колоратуры этого, как оказывается, не женского, но никак и не мужского, а какого-то ангельского голоса — небесного, абсолютно бесполого.

Прошло три дня. Теплым вечером, навевавшим мысли об ушедшем лете, Мещерский и Кравченко сидели в комнате отдыха на тренировочной базе охранной фирмы «Стальная лилия», где Кравченко по контракту консультировал группу выпускников.

Мещерский стал гостем «Стальной лилии» не впервые.

И каждый раз его здесь чем-нибудь да удивляли. Однажды он наблюдал тренинг новичков. В зале для стендовой стрельбы дюжие молодцы занимались странной гимнастикой — быстро и резко приседали, прыгали, бежали на месте, а затем молниеносно выхватывали пистолет и по-ковбойски (несколько нелепо и картинно) палили по мишеням. Тренер пояснил тогда Мещерскому, что у новичков искусственно вызывается чувство страха: "Семьдесят приседаний — и достигается нужная степень возбуждения.

Они должны победить страх. Таким образом мы готовим их правильно входить в перестрелку".

В следующий раз Мещерский лицезрел здесь еще более причудливый вид гимнастики, скорее смахивающей на фантастические бальные танцы. Разбившись на пары, тренирующиеся под музыку кружили по залу, слегка касаясь друг друга плавными отточенными движениями. И вдруг весь этот балет сменился серией жесточайших ударов. Кравченко, ухмыляясь, потом объяснил приятелю: "Это капоэйра, Серега. Сейчас все прямо помешались на этих танцульках. Капоэйра — древнее бразильское боевое искусство.

Ты бы посмотрел, как профессионалы ее «пляшут»! К нам тут приезжали испанцы из мадридской школы. Вот это, я скажу, зрелище. А наши — битюги, тяжелы на подъем. Но денежки за обучение платят. Желают блеснуть перед боссом капоэйрой, ну и пусть. Мы не препятствуем, троих инструкторов наняли и хореографа".

Сейчас, попивая горячий чай из термоса, Кравченко только благодушно щурился и кивал, слушая рассказ приятеля о певице Зверевой и ее приглашении. Налил другу вторую чашку, бросил туда кусочек лимона. Изрек словно бы в раздумье:

— Собственно, мне без разницы, куда податься. Скучно тут. Скоро дожди начнутся в Москве. Только и там мы засохнем, Серега, с тоски. С этой вашей оперой…

Мещерский пил чай.

— Катя звонила? — спросил он тихо.

— Угу. Довольная! Приедет второго октября. Просила встретить в Шереметьеве. С музыкой, между прочим.

С девушкой Катей — сотрудницей пресс-центра областного Управления внутренних дел, капитаном милиции и журналистом в одном лице, у приятелей отношения были сложными. «Треугольник» давно уже требовал благородного жеста. И Мещерский с грустью сознавал, что сделать его, видимо, предстоит именно ему: «Уйду с дороги, таков закон…» — напевал он порой словно бы в шутку и сам притворялся перед собой, что это всего лишь старая песня, а не мудрый совет, поданный свыше. Неделю назад они проводили Катю вместе с двумя подругами в Грецию — в отпуск. И теперь оба скучали, хотя и не желали в этом признаться друг другу.