Клод Файар - Клоун умер на манеже

В дверь постучали. Удивленный, он увидел инспектора Патона.

– Простите за столь поздний визит. Я обдумал наш утренний разговор… Но, прошу вас, покончите прежде со своей щетиной…

Не дожидаясь приглашения, Патон сел, внимательно и не без иронии взглянул на Жана Рейналя.

– Да не дрожите вы так, а то порежетесь!

– Я дрожу? Да помилуйте!

– И не говорите, что это от холода, у вас здесь просто жарко!

– Я дрожу? Я?

– Между прочим, хотя дело, конечно, не мое, скажу вам, что вы зря пользуетесь опасной бритвой, вы слишком нервный человек! Конечно, я застал вас врасплох, вы вряд ли ожидали моего визита…

Жан Рейналь бросил беспокойный взгляд на стенные часы. Слава Богу, до поднятия занавеса в театре «Монпарнас» оставалось еще больше часу. Он отделается тем, что потратится на такси. Потому что ни за что на свете он не хотел бы пропустить этот спектакль, где должна была играть Маргерит Жамуа – травести в роли Лорензацио. Это его, Жана Рейналя, козырь! Ведь он не один раз писал в своих обзорах, что Маргерит Жамуа была бы великолепнейшим Лорензацио! И вот наконец она вняла его призыву!

Ему ни на секунду не пришло в голову, что Маргерит Жамуа наверняка никогда не читала «Газету Вара» или «Эхо Мюрьера». Но факт оставался фактом: Маргерит Жамуа играла Лорензацио!

Тем временем Патон продолжал:

– Как я сейчас сказал вам, я обдумал наш утренний разговор. Вы можете представить мне доказательство, что именно тридцатого марта были в театре «Варьете», а не в Цирке-Модерн?

Оправившись от шока, в который поверг его неожиданный визит инспектора, и добрив свой подбородок, Жан Рейналь обтер лицо и стал перед Патоном.

– У меня нет доказательства. Мое журналистское самолюбие будет уязвлено, но я должен признаться: я слишком малая птаха для того, чтобы надеяться на большое внимание администрации театров, надеяться, что меня заметили и запомнили. Вот если бы я представлял какую-нибудь крупную ежедневную парижскую газету…

Он на несколько секунд задумался.

– Может, там что-нибудь для вас найдется? Посмотрите в ящике с бумагами. Я туда сваливаю приглашения, которые мне присылают, программки спектаклей, на которых бываю. Попробую отыскать для вас программу от тридцатого марта.

Он запустил руку в ящик и вытащил оттуда пачку бумажек.

– Это было полгода назад? Тогда надо копать глубже.

Опустившись на колени, он вытащил, еще одну пачку пригласительных билетов и программок и наконец с победной улыбкой протянул Патону испещренный карандашными пометками листок.

Патон изучил программку, сунул ее себе в карман, просмотрел другие программы и отметил про себя, что на большинстве из них нет никаких пометок. Он также положил в карман приглашение, которое протянул ему Жан Рейналь.

– Вот доказательство тому, что я был в «Варьете». Видите, на программке я набросал свои впечатления! – довольно наивно заявил он.

– Да, но из всех программок эта – почти единственная, на полях которой есть пометки. Должен ли я сделать из этого вывод, что на остальных спектаклях, программы которых вы мне показали, вы не присутствовали?

Жан Рейналь покусал себе губы, потом сказал:

– Должен вам заметить, что очень трудно заполучить программу, не будучи на спектакле.

– Вероятно. Но программа помечается датой премьеры, в данном случае, тридцатого марта. А где доказательство, что вы были там именно в этот день? Вы вполне могли присутствовать на одном из последующих спектаклей!

Жан Рейналь не ответил.

Вот чего Патон терпеть не мог, так это выходить из дому вечером. Но, пожалуй, только вечером он имел шанс застать контролеров «Варьете» в полном составе. Он рассудил, что не стоит идти туда, когда они в запарке. Лучше пойти к четверти десятого. Это вполне позволяло ему сходить домой пообедать, даже спокойно пообедать, и с наслаждением выкурить послеобеденную сигару…

…Когда он вышел из «Варьете», то с горечью вынужден был признаться себе, что зря потратил время, которое мог бы провести с большей пользой. Ничего особенного он не узнал. Да, действительно, 30 марта была премьера «Человека за бортом». Многие театральные обозреватели пришли без приглашения и были выдворены. Патон описал контролерам Жана Рейналя, но никто из них его не припомнил.

Итак, ничто не свидетельствовало о том, что Жан Рейналь солгал, как, впрочем, и о том, что он сказал правду.

Консьерж рассеянно взглянул на незнакомца, который спрашивал, у себя ли месье Марсель Био.

– Думаю, что уже ушел в цирк. Но подымитесь все же, это на пятом, третья дверь по коридору направо.

Визитер не позвонил у третьей двери. Уже готов был позвонить, но не позвонил.

Голос, который был ему хорошо знаком, умоляюще говорил за дверью:

– Марсель, милый, надо что-то делать! Действуй! Поезжай путешествовать, делай что-нибудь! Но только не сиди вот так, ты сойдешь с ума!

Послышался смех, потом мужской голос произнес:

– Сойду с ума! Что ж, вполне возможно! Ведь и правда от этого можно сойти с ума!

Наступила долгая пауза, потом снова послышался мужской голос:

– Цирк! Пора идти в цирк!

– Не ходи! Не ходи туда! Умоляю! Тебе будет еще хуже!

– Я не могу не пойти, ты же прекрасно это знаешь! Пусти меня, Преста!

Неожиданно дверь распахнулась. Однако человек, что подслушивал под дверью, успел отскочить в сторону, в угол коридора. Он подождал, когда Паль спустится, потом подошел к двери. В зеркале он увидел отражение молодой женщины, она лежала на диване, обхватив голову руками, и тело ее сотрясалось от рыданий.

Он тихонько прикрыл дверь. Потом спустился и стал ждать неподалеку от дома. Наконец появилась Преста. Она перешла улицу Шанталь и нырнула в метро. Он вошел в тот же вагон. Преста сидела неподалеку от него, но, казалось, его не видела. Она была погружена в глубокое раздумье. Лицо ее было уже спокойно, но глаза блестели больше, чем обычно.

Он подошел к ней и поздоровался. Она вздрогнула, едва слышно ответила на его приветствие, потом отвернулась и, глядя в оконное стекло, не спускала с него глаз.

Когда поезд подошел к станции «Эколь Милитер», он встал одновременно с нею, но дождался, чтобы она вышла первой. Он шел метрах в тридцати за ней, и она ни разу не оглянулась. Когда показался Цирк-Модерн, он ускорил шаг, и в цирк они вошли почти одновременно.

и вот инспектор Ошкорн снова присутствовал на представлении в Цирке-Модерн, но теперь он стоял в проходе у выхода на манеж. Он любовался Престой, в этот вечер еще более отважной, более вызывающей, чем когда-либо. Она пустила лошадь в галоп и гарцевала на ней, полузакрыв глаза, обнажив под ярко накрашенными губами белоснежные зубы.

Позади группы Луаяля стоял и совершенно завороженным взглядом следил за трюками наездницы Людовико.

Неподалеку от Ошкорна, прислонясь к перегородке, невидящими глазами смотрел в зал Паль.

Когда Преста закончила свой номер, Ошкорн подошел к ней:

– Вы не должны были допустить, чтобы он пришел сюда, – кивнул он на Паля. – Это слишком больно для него.

– Я не смогла его удержать!

Потом вдруг она с обеспокоенным видом спросила:

– А почему вы говорите это мне? Почему именно я должна была удержать его?

– Я знаю, что вы хорошо к нему относитесь. Или я ошибаюсь?

Она неопределенно передернула плечиками и убежала в свою уборную.

Теперь наступил черед Джулиано и Мамута.

Подойдя ближе к манежу, Паль жадно следил за их игрой. Номер был всего лишь повторением того, что исполняли в прошлом году он и Штут, и Ошкорн слышал, как он тихо бормотал все реплики Джулиано. Временами у него громко стучали зубы. Ошкорн взял его за руку и попытался увести. Но Паль уперся, по-прежнему не спуская глаз с Джулиано, который выступал в костюме, расшитом золотыми солнцами.

– Почему вы не хотите снова выйти на манеж? – спросил Ошкорн.

Паль, казалось, очнулся и внимательно взглянул на своего собеседника. Казалось, он наконец узнал его. Неожиданно успокоившись, он сделал уклончивый жест и отошел в сторону. Ошкорн последовал за ним.

– Почему вы не хотите выйти на манеж?

– Я не могу играть без Штута! Неужели вы не понимаете? Никто не может понять этого! – ответил Паль с неожиданным гневом. – Вы все вьетесь вокруг меня, словно надоедливые мухи. Вы все терзаете меня, спрашиваете.

почему я больше не играю! Я не могу больше играть, понимаете? Я не могу больше играть без Штута!

Между ними стала Преста. Она выскочила из своей уборной, набросив на трико великолепную испанскую шаль. Нежно взяв Паля за руку, она увела его.

– Похоже, сегодня обещает быть славный денек! – вздохнул Ошкорн, садясь напротив Патона.

Через настежь открытые окна доносились шумы улицы. Большой жирный воробей, скорее похожий на галку, – он прилетал каждое утро – уселся на подоконнике. Ошкорн встал, подошел к окну, вывернул карман своей куртки и высыпал на цинковый слив крошки, которые он обычно собирал за завтраком.