Роман Романцев - Родимое пятно. Частный случай

На заднем сиденье лежал черный «дипломат» с металлической окантовкой. Осмотрев его со всех сторон, я сел на траву, открыл. В дипломате лежали светозащитные очки в полиэтиленовом мешочке, пачка денег, туго стянутая резинкой, и книга в коричневом переплете. Тютчев. Полистав, наткнулся на закладку — конфетная обертка, сложенная вчетверо.

Арсен рубил дрова — зло, методично. Клетчатая рубашка потемнела на спине от пота. Увидев меня, он воткнул топор в колоду, снял рубашку и бросил на поленья.

Мы сели на лавочку, закурили. Было тихо, безветренно. Попискивали в траве суслики да журчал ручей. Собаки, сомлевшие от жары, лежали за оградой. Я их пересчитал — семь. Мощные красивые псы. В здешних местах эту породу овчарок называют волкодавами. Собаки… Об этом следовало подумать раньше.

— Арсен, — сказал я с видимым безразличием. — Собаки ночью нормально себя вели?

— Как всегда, — Арсен понимающе кивнул. — Если б кто чужой… они бы не отпустили. В том году двух туристов притащили ради забавы. То есть привели… вот сюда, к кошу. Кругами бегают и ведут. Нет, чужих не было. Точно.

— А если человек им знаком, но заявился ночью?

— Не знаю… — Арсен недоуменно посмотрел на меня. — Откуда, сам подумай, тут ночью посторонние… знакомые-незна-комые?

Из палатки вышла Таня с полотенцем в руке, потянулась, поправляя волосы, и пошла к ручью. За ней, оглядываясь на хозяина, побежал угрюмый пес с густой серой шерстью.

Да, красивая девушка. Мне представилось, как вчера вечером Арсен и Тимур наперебой ухаживали, стараясь понравиться. Пока об этом никто не обмолвился ни словом.

— Арсен, — сказал я, раздавив окурок о полено. — Ружье у вас всегда на одном месте висит?

— Да, конечно. Справа от двери… я уже говорил. Если что, волки, например, ну, чтоб всегда под рукой.

— Волков много?

— Хватает. А зимой так и ходят вокруг по склонам, если очень голодные, ничего не боятся. Одни затевают драку с собаками, а другие овец тащат. Не знаешь, в какую сторону бежать…

— А где сейчас овцы?

— На нижних пастбищах. На днях должны пригнать.

— Понятно. И еще… ружье в тот вечер висело заряженным?

— Н-нет…

— Где у вас хранятся патроны?

— В ящике под кроватью.

— Значит, вы слышали, как Тимур выходил. Но до этого он должен был достать из-под вашей кровати ящик, взять патроны.

Арсен медленно поднялся, взял в руку топор и, поставив на колоду полено, хрястнул по нему так, что щепки полетели далеко в стороны.

— Откуда я знаю? — сказал он неожиданно ровным спокойным голосом. — Как я могу знать, а?

Таня шагала чуть впереди, по-детски припрыгивая. Несильный ветерок теребил темные слегка выгоревшие на солнце волосы.

Я смотрел на ее волосы, слушал и злился. Непонятно: так легко забыть ночное происшествие. Что это? Природная глупость, или, наоборот, — мудрость? Может, пустая бравада? Да нет, не похоже.

— Папа пишет ужасные стихи, — говорила Таня. — И, по-моему, убежден, что занят серьезным делом. Счастливый человек. Видели бы, какое у него лицо, когда сидит в своем кабинете. Ухохочешься! Когда я была маленькая, ему нравилось море. — Она широко развела руками и засмеялась. — Все куда-то плавал… то с рыбаками на Сахалине, то на военных кораблях, однажды в научную экспедицию напросился. Писал стихи о море. Такие… приподнято-взволнованные. Дома почти не бывал, ну, мама его и бросила. Переживал он ужасно — месяц стихов не писал. А теперь вот полюбил горы, говорит, что это последняя любовь. Вот за что я его уважаю — никогда он не писал так называемых гражданских стихов. Папа скорее всего вообще не понимает, что такое политика, все эти застои, перестройки, трудовые вахты и кооперативы. Он живет в особенном мире, иногда я ему завидую. Вы не смейтесь!

— Не буду.

— Вы случайно не читали новую папину книгу? Она большим тиражом вышла.

Книгу эту я видел, когда осматривал дом чабанов. На полке возле топчана, на котором должен был спать Тимур. «Тимуру Григорьевичу на добрую память…»

Таня замедлила шаг и посмотрела на меня, откинув рукой волосы.

— А кто вам из современных поэтов нравится?

— В наше время существуют поэты?

Мне хотелось позлить ее, чтоб хоть ненадолго вывести из того безоблачного состояния, в котором она пребывала.

— Глупо! — помолчав, сказала Таня.

И не обернулась. Шагала себе, мелькая розовыми пятками, джинсы подвернуты до колен, в руках — бело-голубые кроссовки.

— Вот бы туда! — Таня примирительно улыбнулась и показала рукой на дальние склоны, изъеденные лавинами. — Я только в кино видела, как загорают на снегу.

Мне представилась веселенькая картина — мужчины и женщины в купальных костюмах загорают на лавиноопасном склоне, и, ничего не сказав, я стал спускаться по тропе, петляющей среди валунов.

С тропы хорошо была видна жутковатого вида скала метров пятидесяти. На ее ровной верхушке можно было различить фигуру человека.

— Это папа! — обрадовалась Таня, помахав рукой. — А мы уже далеко ушли… Правда, тут здорово!

И тут я уловил фальшь в поведении девушки. Не знаю как, но уловил. И понял, что внутренне она напряжена и чего-то боится. Долго играть на таком уровне ей не удастся, сорвется обязательно. Что ж, подождем. Чего же она все-таки боится? Как узнать, докопаться, если перед тобой глухая стена?

Впервые в этот день я занервничал. Время! Уходят минуты, часы. Если я сегодня не смогу понять, что же произошло нынешней ночью, то потом потребуются недели, а может, месяцы кропотливого труда.

И все-таки я не ошибся, решившись на прогулку в ущелье. Хоть одно это обстоятельство утешало. Теперь почти все зависело от того, сумею ли я заставить проговориться девушку. Если не сумею, то грош мне цена.

Таню я догнал у водопада. Рев падающей воды оглушал. Зеленоватый поток, перерезав в верхней части скалу, падал каскадами, поднимая вокруг тучи мельчайших брызг. Над мокрыми скалами висела двойная радуга.

— Красиво! — крикнула Таня, тряхнув головой. — Кругом все такое огромное, а мы человечки маленькие, откуда взялись, куда исчезнем… А вы — сухарь, сыщик. Мне жаль вас!

Она надела кроссовки и, оскальзываясь на мокрой траве, побежала вверх, придерживаясь руками за выступы. На относительно ровной площадке она обернулась и стала что-то кричать, но, кроме рева падающей воды, ничего не было слышно. Топнув от досады ногой, она вскарабкалась на темную глыбу удивительно правильной формы, картинно вскинула голову и замерла, протянув руки к небу.

Глыба была похожа на постамент, словно специально вытесана. Я невольно восхитился точностью выбранной позы, учитывающей окружение и форму скалы-постамента. Рассматривая необычную скульптуру, я вдруг понял: что-то переключилось в моем сознании, будто резко крутнули рукоятку настройки, даже почудилось, что щелчок слышал.

Каким-то образом я ощутил, что кто-то чужой смотрит моими глазами, а может, показалось, что ощутил, и скорее всего, что показалось, но после этого с опустошающей ясностью, какой не случалось прежде, я постиг — вот именно — постиг, как через несколько десятков лет не останется на этой планете ни меня, ни Тани, ни миллионов других, живущих сейчас людей, а глыба вот эта останется, будет стоять на том же месте, как ни в чем не бывало. И горы ничуть не изменятся. А что особенного? Исчезнет поколение людей, сколько их, поколений, уже исчезло! Другие родятся, подрастут… Неужели и там, в далеком будущем, останутся преступления, убийства? Техника совершенствуется значительно быстрее, нежели совершенствуется душа человеческая. В каком-то столетии станет возможным, нажав кнопку карманного устройства, распылить неугодного человека на атомы в считанные секунды. Так что выход один — люди должны стать лучше, добрее. Иначе — тупик, бесславный конец земной цивилизации.

По скользким замшелым камням мы перебрались через ручей недалеко от водопада и, мокрые от брызг, очутились в узком ущелье с крутыми стенами. Под камнями тихо журчал невидимый ручей, на чахлых кустах из растресканных скал, коротко посвистывая, прыгали птицы, похожие на воробьев.

— Таня, — сказал я, замедляя шаг, — вы ничего особенного не заметили вчера в поведении Тимура? Существует такое понятие — женская наблюдательность…

— Нет, ничего не заметила.

— Он ухаживал за вами?

— Да! — Таня насмешливо взглянула на меня, скривила губки. — Обещал на ледник сводить, стихи читал… Что вас, гражданин следователь, еще интересует?

Я промолчал, припоминая строки, потом негромко продекламировал: