Андреа Камиллери - Форма воды

«Теперь пойду слоняться», – подумал комиссар, как только вернулся домой. Ему нравилось слово «слоняться», которое означало для него: бездумно переходить из комнаты в комнату, попутно прибираясь. Этим он и занялся. Подровнял книги, привел в порядок письменный стол, поправил картину на стене, начистил газовые конфорки. Слонялся. Есть не хотелось, не пошел в ресторан и даже не заглянул в холодильник посмотреть, что ему приготовила Аделина.

Как обычно, входя в дом, он включил телевизор. Первое, что выдал в эфир диктор «Телевигаты», были подробности убийства адвоката Риццо. Именно подробности, потому что сообщение о самой смерти прошло в экстренном выпуске. Журналист нисколько не сомневался: с адвокатом зверски расправилась мафия, испугавшись, что убитый занял ответственный политический пост, который позволил бы ему эффективнее бороться с организованной преступностью. Потому что именно это выражение стало лозунгом политического обновления: непрекращающаяся борьба с мафией. Николо Дзито, спешно вернувшийся из Палермо, рассуждал о мафии на «Свободном канале», но так запутанно, что нельзя было ничего понять. Между строк, вернее, между слов Дзито Монтальбано уловил, что тот имел в виду мафиозную разборку, но не говорил об этом прямо, боясь, что к сотням судебных исков, которые уже были ему предъявлены, прибавится новый. Потом Монтальбано надоело слушать это переливание из пустого в порожнее, он выключил телевизор, закрыл ставни, чтобы не впускать дневной свет, бросился на кровать прямо одетый и свернулся калачиком. Им владело одно желание – забиться в свою нору. Он любил это выражение, означавшее, что тебя побили и тебе хочется укрыться от всего мира. Точнее нельзя было передать то, что переживал в ту минуту Монтальбано.

Кулинарное изобретение синьоры Элизы, жены начальника полиции, показалось комиссару не просто новым рецептом приготовления осьминожков, а плодом божественного вдохновения. Он взял себе вторую обильную порцию и, когда заметил, что и она стала заметно убывать, принялся жевать медленнее, чтобы продлить, хотя бы даже ненадолго, удовольствие, которое ему доставляло это блюдо. Синьора Элиза глядела на него счастливая: как любая хорошая хозяйка, она наслаждалась, видя на лицах сотрапезников выражение восторга, когда они пробовали ее кушанье. А Монтальбано по выразительности мимики был одним из особенно желанных гостей.

– Спасибо, огромное спасибо, – сказал ей комиссар под конец и вздохнул. Дары моря отчасти совершили чудо; отчасти – потому, что, вполне примирив Монтальбано с людьми и Богом, они нисколько не примирили его с собой.

Когда ужин завершился, синьора убрала со стола, мудро выставив бутылку виски для комиссара и другую с горькой настойкой для мужа.

– Теперь начинайте говорить о ваших реальных покойниках, а я пойду смотреть по телевизору про выдуманных, они мне больше нравятся.

Это был ритуал, который повторялся по крайней мере два раза в месяц. Монтальбано испытывал симпатию к начальнику полиции и его жене, и супруги платили ему тем же. Начальник полиции был утонченным, образованным и сдержанным, почти что человеком другой эпохи.

Они говорили о катастрофической ситуации в политике, об опасных неожиданностях, которые уготовила для страны растущая безработица, об отчаянном положении в делах правопорядка. Потом начальник полиции задал вопрос в лоб:

– Объясните мне, почему вы до сих пор не кончили с Лупарелло? Сегодня мне звонил обеспокоенный Ло Бьянко.

– Сердился?

– Нет, я же сказал, всего-навсего обеспокоенный. Вернее, озадаченный. Он не может взять в толк, по какой причине вы тянете. Да и я тоже, по правде сказать. Послушайте, Монтальбано, вы меня знаете и знаете также, что никогда я не позволил бы себе оказывать даже малейшее давление на кого-либо из моих подчиненных и влиять на их решения в ту или иную сторону.

– Я знаю прекрасно.

– И тогда если я задаю вам сейчас этот вопрос, то делаю это, чтобы удовлетворить мое собственное любопытство, вы меня понимаете? Я говорю с моим другом Монтальбано, заметьте. С другом, в котором я ценю ум, проницательность и, сверх того, очень редкую в наше время деликатность в отношениях с людьми.

– Я вам признателен, господин начальник полиции, и буду с вами откровенен, как вы того заслуживаете. Мне сразу показалось подозрительным, что тело нашли в таком месте. Это никак не согласовывалось с характером и манерой поведения Лупарелло, человека осмотрительного, благоразумного, честолюбивого. Я задался вопросом: зачем он это сделал? Зачем ему понадобилось для совершения полового акта тащиться на какой-то поганый выпас, подвергая огромному риску свою репутацию? Ответа я не нашел. Видите ли, господин начальник полиции, это все равно что представить себе президента республики, доплясавшегося до инфаркта на какой-нибудь дискотеке самого низкого пошиба.

Начальник полиции поднял руку, чтобы его остановить.

– Ваше сравнение неудачно, – заметил он с улыбкой, которая улыбкой вовсе не была. – Были у нас министры, которые пускались в пляс в ночных клубах пошиба отнюдь не высокого, и, представьте себе, не умерли.

«К сожалению», которое он явно собирался прибавить, так и замерло у него на устах.

– Но факт остается фактом, – упрямо продолжал Монтальбано. – И это первое впечатление полностью подтвердила вдова инженера.

– Вы с ней познакомились? Эта женщина вся состоит из одной мыслящей головы.

– Синьора сама обратилась ко мне, по вашей рекомендации. В разговоре, который у нас состоялся вчера, она сказала, что у ее мужа была квартира для галантных встреч на Капо-Массария, и дала мне ключи. Следовательно, какие у него были причины выставлять себя напоказ в местечке, подобном выпасу?

– Я тоже себя об этом спрашивал.

– Допустим на минуту, из любви к умозрению, что он действительно там оказался, что он дал себя уговорить некоей женщине с исключительной способностью к убеждению. Женщине, которая не работала на выпасе и которая привезла его туда по непроходимой дороге. Нужно иметь в виду, что за рулем была именно женщина.

– По непроходимой, говорите?

– Да, я не только ее осмотрел, но я еще заставил проехать по ней моего бригадира Фацио и сам по ней скатился. Машине пришлось выдержать спуск по пересохшему руслу Каннето, и у нее сломался кардан. Загнав автомобиль чуть ли не в середину высокого кустарника, женщина тут же устраивается на коленях у мужчины, который сидит рядом с ней, и начинает совокупляться. И как раз во время полового акта инженер чувствует недомогание, которое и приведет к смерти. Женщина не кричит, не просит о помощи: с ледяным спокойствием она выходит из машины, медленно шагает по тропинке, которая ведет к шоссе, садится в автомобиль, который неожиданно появляется, и исчезает.

– Да, конечно, все это крайне странно. Женщина остановила машину на дороге?

– Кажется, нет, вы попали в самую точку. Нашелся свидетель, видевший, что машина, которая ее подобрала, подъехала моментально, даже дверца оказалась открытой, значит, было известно, кого следовало встретить и увезти, не теряя ни минуты.

– Прошу меня простить, комиссар, но эти показания вы внесли в протокол?

– Нет. Протокол не велся. Видите ли, несомненным является единственный факт: инженер умер естественной смертью. Официально у меня нет никаких оснований начинать следствие.

– Ну, если дело обстоит так, как вы говорите, основанием могло бы стать, к примеру, неоказание первой помощи.

– Вы согласны со мной, что это мелочовка?

– Да.

– Впрочем, я об этом подумывал, когда госпожа Лупарелло обратила мое внимание на одно важнейшее обстоятельство, то есть на то, что ее муж после смерти оказался в трусах, надетых задом наперед и наизнанку.

– Подождите, – прервал его начальник полиции, – давайте остановимся на секунду. Откуда синьоре стало известно, что трусы у мужа надеты наизнанку, если это, конечно, соответствует действительности? Насколько мне известно, синьоры не было на месте происшествия и она не присутствовала на экспертизе.

Монтальбано смешался, он совсем упустил из виду, что следует выгораживать коллегу Якомуцци, который передал фотографии синьоре. Но делать нечего, пришлось продолжать.

– У синьоры были снимки, которые сделали криминалисты, не знаю, как ей удалось их добыть.

– Я, кажется, знаю как, – сказал начальник полиции, помрачнев.

– Она тщательно изучила их при помощи увеличительного стекла, потом показала мне. С трусами она не ошиблась.

– И на этом обстоятельстве основывается версия синьоры?

– Разумеется. Она исходит из предпосылки, что даже если ее муж, одеваясь, случайно надел трусы задом наперед, в течение дня он это должен был, несомненно, заметить. Он принимал мочегонное и часто мочился. Исходя из этого синьора полагает, что инженер, захваченный врасплох в ситуации, которую мало назвать неловкой, был принужден одеться второпях и отправиться на выпас, прекрасно отдавая себе отчет в том, что появление там его непоправимо скомпрометирует, то есть поставит крест на его политической карьере. Что касается политики, это еще не все.