Федор Московцев - M&D

Встреча прошла в форме обмена любезностями, какого бы конкретного вопроса ни коснулись, ответ был один: «ну, это мы через Андрея Александровича решим, да, всё только через Совинком». И хотя Штейн ничем особенным себя не проявил, Второв сказал впоследствии: «Разгон, сразу видно, что педиатрию заканчивал, где ты подбираешь этих младенцев».

Штейн добился на «Джонсоне» отсрочки платежа для Совинкома. «Джонсон» отгрузил товар, и продукция была передана «Городскому аптечному складу» в начале августа.

Одновременно с прибытием груза в Волгоград приехал и Штейн. Отношения с ним сложились уже более чем доверительные. В счетах, которые он выставлял для клиентов, предусматривались не только комиссионные для ответственных лиц, там был интерес для него самого, и этот интерес был равен половине чистой прибыли. Вся экономика сделки была ему видна – он точно знал цены, по которым товар отгружается с Джонсона, и знал, разумеется, по каким ценам отгружает Совинком. Приезжая к Андрею, он показывал записи в своём блокноте – подробную информацию по каждой сделке: сколько денег перечислено Совинкому от клиентов, какая сумма ушла поставщику, и расшифровка всей дельты – комиссионные, прибыль, и его доля. Вся полагающаяся ему наличность незамедлительно выдавалась. И Штейн неизменно выражал своё удовольствие по поводу того, как ему повезло с волгоградским дистрибьютором.

В случае с «Городским аптечным складом» он был особенно доволен, тут намечалась не только большая прибыль, – крупная отгрузка уже пошла ему в план, несмотря на то, что оплаты еще не было. Обсуждая эту сделку, Штейн дал понять, что рассчитывает на обычные свои 50 % от суммы чистой прибыли. Андрей испытал недоумение – сделка-то его, а они вообще-то не компаньоны. Но все-таки уступил притязаниям, занизив при этом предполагаемую прибыль якобы по причине того, что «ответственным лицам полагается откат». Штейн согласился и даже порадовался, что сумма комиссионных не превысила обычных 10 %. Андрей не стал признаваться, что поставку организовал школьный товарищ, который получает прибыль с другого конца – в кассе «Городского аптечного склада».

Штейн не ограничился одним сюрпризом. Обычно педантичный и конкретный, он вдруг стал изъясняться сумбурно и туманно. Слушая его, Андрей вспоминал совместные встречи с клиентами, во время которых Штейн простыми и даже немного грубоватыми фразами давал чёткие установки о том, что в России есть только два человека, которые заботятся о здоровье населения – это Джонсон и Джонсон, а единственный дистрибьютор «Johnson & Johnson» – это Совинком по умолчанию. В этот раз, говоря о предметах, которые очень волновали его, Штейн как-то стушевался и немного сник. Вдруг признался в том, что имеет ещё одного дистрибьютора, некоего ЧП Курамшина, с которым установлены давние связи, и его не так просто бросить – он регулярно делает закупки на Джонсоне. Таким образом выяснилось, что это за неприметное одноэтажное здание на Семи Ветрах, куда Андрей подвозил Штейна – то был офис Курамшина.

Сделав это признание, которое, – было видно, что оно не просто так далось, – Штейн искренне покаялся, и в оправдание заверил, что не сделал Курамшину ни одной сделки, а всех своих клиентов – волгоградских, ростовских, краснодарских, астраханских и ставропольских – направлял только на Совинком. Но тут же он себя скомпрометировал, уронил, и разочаровал, признавшись, что у Курамшина проблемы с обналичкой, поэтому сложно с ним работать – получить комиссионные для клиентов стало реальной проблемой, поэтому Совинком с мгновенными выплатами откатов стал настоящей находкой.

Здесь было всё понятно, и Андрей даже обрадовался, что собеседник достаточно предсказуем – делает только то, что выгодно. Хуже, если б попался идиот с какими-нибудь странными идеями – воплотить в жизнь «Видение компании», например.

Беседа происходила в офисе «Совинкома», когда все сотрудники ушли домой, и можно было спокойно обсудить будущее фирмы непосредственно на фирме. Окинув взглядом кабинет, Штейн сказал, что всё ему тут нравится – и мебель, и картины, и то, как всё уютно расставлено. Но он не видит чётко своё место в этой компании.

Высказывания его не представляли собой законченных положений – это были только общие очерки некоей мысли. Однако, если и были трудны для понимания те или другие детали, то общий ход мысли улавливался легко: представитель иностранной компании захотел стать соучредителем фирмы-дилера.

Андрей внутренне ликовал – ему приходила мысль пригласить Штейна в качестве компаньона, но было как-то неудобно показывать отсутствие других сделок, кроме тех, что заключал сам Штейн. И Андрей счёл уместным выразить восторг – мол, наконец, осуществится обоюдное желание сделать то, что логичнее всего было бы сделать при существующем положении вещей.

Ему вспомнился предыдущий его компаньон. Что тут говорить, Глеб Гордеев с его гнилым дыханием и бегающими глазками – жалкий фигляр рядом с Вениамином Штейном, с этим представительным и обаятельным человеком, у которого всё задокументировано и распланировано, всё по расписанию, который умеет выгодно подать компанию на любом, самом высоком уровне, и, выражаясь его языком, «продать любую идею».

В ходе беседы обнаружилось, что, обладая блестящими деловыми качествами, Вениамин Штейн до сих пор живёт теми же фантазиями, которые развлекали его еще в детстве, и с неподдельной радостью рисует перед собой миражи с дворцами, портиками, широкими лестницами, спускающимися к морю, качающимися на волнах яхтами. Андрей приготовился воспринять неизбежную составляющую подобных фантазий – гурии, возбуждающие зрительные, слуховые, и тактильные рецепторы – но оказалось, что Вениамин уже развелся с супругой-ровесницей и женился на девушке намного моложе себя. Нынешняя жена спокойна, покладиста, во всём слушается, главное – молода, в отличие от прежней, которая… в общем, всё было плохо, и она подавляла его даже в мелочах, и, вдобавок была психиатром.

Да, согласился Андрей, – психиатру самому обычно нужен психиатр, это больше диагноз, чем профессия. О том, что Мариам выбрала эту профессию, он старался не думать – был уверен, что сумеет отговорить её от такой сумасшедшей идеи, когда подойдёт время подавать документы в интернатуру.

К концу беседы стало ясно: Штейн очистил своё мышление от пропитавших его вульгарных штампов и более не подвержен влиянию корпоративной этики. То есть, готов начать собственное дело. Открылось и другое. Оказалось, он по-своему понимал правила ведения бизнеса. Кроме того, что было провозглашено на словах партнерство, раскрыты тайные фантазии, и собран семейный анамнез, состоявшийся разговор ничем не отличался от предыдущих, – просмотр записей в блокноте Штейна, обсуждение заключенных им же сделок, выдача комиссионных по этим сделкам. И всё. Знакомство с учредительными документами, банковскими выписками, бухгалтерией, финансовая политика, банковская подпись – всё это осталось за кадром.

Имоджин отчетливо помнила тот день, хотя день был самый обычный. Она выключила будильник, встала с постели, надела халат и пошла в ванную. Открыла кран, выдавила зубную пасту на щетку, почистила зубы. Включила чайник, сделала два бутерброда – с колбасой и сыром. Выпила кофе. Позавтракав, накрасила ресницы, сняла халат, надела джинсы, свитер, кроссовки и куртку, вышла из дома. Проговаривала про себя всё, что делала, – нужно было сосредоточиться на самых простых вещах, чтобы не думать о нём. И о том, что он уехал, и, возможно, никогда не приедет.

Что же в нём было такого, о чём никак не забыть? И что это, в конце концов, такое?! Любовь? Тогда, как говорил Andrew, другой вопрос начинается: что такое любовь? Когда ей было 16, она могла ответить на этот вопрос. В 20 могла дать развёрнутый ответ. А сейчас 25-летняя Имоджин не может объяснить лексическое значение этого слова, так же, как не может понять, чем так пленил её парень, с которым она встречалась каких-то десять дней. В чем причина любовной горячки – в его неосознанно-порочном обаянии?

«Лучше б мы не переписывались и не перезванивались всё это время», – думала она. И тут же одёргивала себя: «Я бы тогда сошла с ума, как все, кто с ним связывается и резко лишается его внимания – синдром отмены».

В тот, первый день без него, она вышла утром из дома, взяла такси, и отправилась в Обуду. Таксиста попросила выключить радио – любая музыка казалась ей саундтреком к воображаемому фильму про неё, – несчастную девушку, которую вчера покинул возлюбленный.

Она решила целый день ничего не есть, и ходить, ходить по городу до изнеможения. Идя мимо Обудской приходской церкви, попыталась представить, как у него проходит это утро. Вот он прилетел из Москвы в свой Волгоград, приехал домой. Выходной день, жена, должно быть, дома. Интересно, займутся ли они любовью сразу, как только он снимет в прихожей верхнюю одежду, или у них это происходит строго в определенное время суток, и строго в определенном месте? Имоджин решила, что так оно и есть – такие, как Андрей, не женятся на девушках, отдающихся в туалетной комнате стриптиз-клуба через полчаса после знакомства.