Александр Андрюхин - Искушение Кассандры

— У почему вы не взяли ключ от этой двери у Михайловой? И почему, наконец, вы не сделали ей выговор за открытую дверь?

— Сначала Михайлову я не нашла, а потом забыла, — раздраженно пояснила директриса. — Про открытую дверь вспомнила только дома. Тогда я дома пошарила по тумбочкам и нашла ключ от этой двери. На следующий день пришла на работу самой первой и заперла дверь.

— И не стали разбираться по поводу того, что двери запасного выхода были открытыми?

— Я с этим еще разберусь. А тогда мне было не до этого.

— Почему же вы об открытой двери не заявили нам?

Глаза Петровой снова забегали.

— У вас и без этого хватало забот.

— Но, может быть, преступник прошел через черный ход…

— Нет! Он прошел через вестибюль.

— Откуда такая уверенность?

— Потому что он магнитом разблокировал входную дверь.

— Но, может быть, он магнит прилепил для того, чтобы запутать следствие? Алла Григорьевна, где логика? У вас в музее совершено убийство. В этот же день вы обнаруживаете, что двери черного входа открыты. Вместо того чтобы поднять шум и сообщить об этом следствию, вы втихомолку ищете ключ и тем самым оставляете музей открытым еще на одну ночь…

— Но почему же еще? — перебила Михайлова. — На калитке висел замок.

— Нет, Алла Григорьевна, тогда он еще не висел! Вы его повесили на следующий день после убийства, и тоже втихомолку. До этого калитка не закрывалась три года. И вы это знали. Если бы не знали, то спросили бы за это безобразие с Михайловой. А вы все держите в тайне! Где же логика?

— Что вы хотите этим сказать? Что я убила Локридского? — воскликнула Петрова.

— Конкретно не вы, но ваш друг вполне мог убить.

— Какой еще друг?

— Который носит обувь сорок седьмого размера, и который имеет кулаки с пивную кружку, и который неплохо разбирается в сигнализации — ведь дверь черного хода была разблокирована весьма квалифицированно. Не так ли?

Михайлова в ужасе поднялась с места и закричала срывающимся голосом:

— Как вы смеете обвинять меня в убийстве! Кто вам дал на это право! Я вам больше ничего не скажу! Я требую адвоката!

Она судорожным движением вытащила из кармашка юбки платок и, приложив его к лицу, выскочила из кабинета.

Карасев остался в одиночестве. «Теперь она у меня на крючке», подумал с улыбкой. Однако через пятнадцать минут следователя охватило беспокойство. Он спустился к вахтерше и спросил у нее, не выходила ли из музея директриса.

— Выходила. И очень поспешно! — ответила вахтерша.

В это время сзади подошла смотрительница зала восковых фигур Вера Александровна. Она поманила Карасева, после чего, схватив за рукав, затащила его в зал. Подозрительно оглянувшись и убедившись, что вокруг никто не подслушивает, она полезла в карман.

— Я вам говорила, что Берия неравнодушен к великой княжне Марии? Я это давно заметила. Вот доказательства! Взгляните, что я обнаружила в зале около этого паразита: штучка далеко не из туалета Лаврентьевича.

Она достала из кармана тонкие женские трусики и протянула их Карасеву. Следом из того же кармана она достала узкие очки Берии.

— Я их нашла в рукаве у княжны. Стирала пыль с ее руки, вижу, что-то торчит. Пригляделась — очки!

Карасев с изумлением принял и то, и другое. Трусики были Ленкины, поэтому он сразу спрятал их в карман. А очки пришлось передать Саше для экспертизы.

В тот день директриса больше не появлялась. Не появилась она и на следующий день. Работники музея пожимали плечами и ничего вразумительного по этому поводу сказать не могли. Домашний телефон Петровой тоже не отвечал. Такое наглое исчезновение директрисы очень нервировало Карасева.

— Как только она объявится, тут же позвоните мне, — попросил он вахтершу.

Если еще и Сафронов не явится на допрос, будет просто труба. Но Сафронов на допрос явился вовремя, минута в минуту, как написано в повестке, «к двенадцати ноль-ноль».

Когда он вошел и сел на стул, Карасев сразу же вызвал эксперта. С художника сняли отпечатки пальцев и соскоблили грязь с его обуви. Кроме того, состригли все ногти. Художник ко всем этим процедурам отнесся с философским спокойствием.

Его ладони были как лопаты, а ботинки — сорок седьмого размера. Кроме того, Саша, подмигнув, положил перед следователем копию заключения экспертизы, где черным по белому было написано, что отпечатки пальцев на очках Берии идентичны с отпечатками пальцев на двери.

Карасев протянул Сафронову подписать протокол об ответственности за дачу ложных показаний, но художник отклонил его и сказал:

— Я правдиво отвечу на все ваши вопросы без всякой подписки. Но давайте поговорим сначала без протокола. Дело здесь деликатное, и я очень надеюсь, что в вашем заведении имеют представление о порядочности. Взамен я обещаю быть с вами предельно откровенным.

— Что ж, тогда ответьте мне на такой вопрос, — произнес строго Карасев, — где вы были вечером третьего октября с десяти до половины двенадцатого?

— Провожал домой даму, — широко улыбнулся художник.

— Она это может подтвердить?

— К сожалению, подтвердить не может, — художник шумно вздохнул. Поскольку это замужняя женщина.

Карасев нахмурился. Ответ ему явно не понравился.

— Кто может подтвердить, что вы в тот вечер не были в музее?

— А кто вам сказал, что я в тот вечер не был в музее? — странно усмехнулся художник. — Я был в тот вечер в музее. Но немного раньше: где-то с девяти до десяти. А в десять мы как раз из него вышли.

— С той самой замужней женщиной?

— Совершенно верно.

Карасев растерялся. Он смотрел в спокойные глаза художника и не знал, как дальше строить допрос. Прежняя схема уже рассыпалась.

— Замужняя дама, насколько я догадываюсь, — это Алла Григорьевна?

— Вы правильно догадываетесь, — покачал головой художник. — Но неправильно делаете, что впутываете ее в убийство. Она здесь совершенно ни при чем. Я ее знаю давно. Аллочка на это не способна. Как вы уже догадываетесь, у нас с ней роман. Более того, он у нас длится уже восемнадцать лет. Мы не знаем, когда и чем это закончится и во что в конечном итоге выльется…

Художник сел поудобней и снова тяжело вздохнул.

— Мы с ней учились вместе в университете. Хотели пожениться. Уже подали было заявление в загс, но тут она поехала с подружками на юг и, как бывает, познакомилась там с красивым парнем. После чего вернулась и вышла за него замуж. Ну я, естественно, тоже женился. Только наша страсть вспыхнула с новой силой. После того как у нас появились дети, у нее — двое, у меня — трое, мы стали тайно встречаться. И вот с тех пор так и живем: где попало встречаемся, через час расстаемся. Сначала она приходила ко мне в мастерскую, пока не засекли соседи, теперь стали встречаться в музее.

— И чтобы не раздувать сплетни, вы стараетесь ходить в него как можно реже? Даже не появляетесь на собственных презентациях…

— Абсолютно верно! Да и чего мне делать днем в музее, когда все, что надо, я посмотрю вечером, спокойно, с бокалом шампанского в руках и любимой женщиной в обнимку! — Тень улыбки мелькнула в глазах художника.

— Вечером вы заходите в музей через запасные двери?

— Да, через двор и через черный ход — сразу на второй этаж. Двери черного хода я разблокировал, так что милиции мы не боялись, вахтеров тоже. Сигнализация железная, ночные сторожа понятливые, ведем мы себя тихо, мусора не оставляем. Словом, все чин чинарем.

— Сколько же лет вы встречаетесь в музее?

— Года три.

— И ни разу за это время вас не засек ни один сторож?

— Ни разу. Сторожа в музее тихие. Буйных и любопытных Аллочка сразу увольняет. К тому же я подозреваю, что с некоторыми у нее договоренность, чтобы по таким-то дням не соваться на второй этаж.

— Локридскому она за это даже добавила полставки дворника, — проявил осведомленность Тарас.

— Какому еще Локридскому? При чем здесь Локридский? — нахмурился художник.

— Сторож, которого убили. Я же вам говорил.

Глаза художника сделались стеклянными.

— Тот самый Локридский с ГТС? Вы хотите сказать, что он работал в музее сторожем?

— Работал. Причем десять лет. Вы разве не знали, что здесь убили сторожа?

— Нет, я в курсе, что в музее убили сторожа, но я не знал, что это и был тот самый Локридский. Когда я от вас услышал, что убили Локридского, мне и в голову не пришло, что это тот самый сторож из Аллочкиного музея.

Карасев недоверчиво всмотрелся в Сафронова и подумал: «Если прикидывается шлангом, то делает это весьма профессионально».

— Надо же, как складывается судьба, — покачал головой художник. Локридский — это какой-то мой черный человек, который и после смерти продолжает откусывать куски моего покоя и даже благополучия. А ведь такое ничтожество. Варвар! Античеловек!