Юрай Ваг - Катастрофа на шоссе

Сестра погибшего стояла посреди комнаты. Шимчик просил ее повторить вчерашние показания, действительно ли эти картины оставил предыдущий жилец Ульрих. Она не колеблясь подтвердила.

– И вы оставили их на старых местах?

– Да, – ответила она. – Совсем не трогали…

– Не трогали?

– Нет, – в голосе Анны Голиановой была все та же убежденность.

– Отлично. Отойдите, пожалуйста. И вы, товарищ Лазинский, тоже. Лейтенант, дайте мне нож.

Он отодвинул ковер. Паркет под ним был темный и немытый, его запущенность резко контрастировала с чистым полом на открытых местах.

– Пожалуйста, – протянул Бренч складной ножик.

– Нет! – закричала Анна Голианова и бросилась к нему. – Нет, умоляю вас, нет, я сама, я…

Шимчик кивнул, Бренч молча подал ей нож. Она всунула лезвие в щель и нажала. Несколько планок сдвинулось, открылась небольшая пустая полость, в ней – пыль. Шимчик опустился на колени и внимательно огляделся вокруг: взгляды портретов перекрещивались на открытом тайнике.

Лазинский затаил дыхание, глаза его блестели, он откашлялся и перевел дух.

Женщина сказала:

– Смотрите, ведь там же ничего нет.

Шимчик встал и схватил ее за плечи.

– Спокойно, – приказал он. – Никакой истерики. Вы это скрыли… Кто вам говорил о тайнике?

– Брат, – прошептала она и попросила воды. Бренч принес стакан, женщина напилась и стала объяснять: – Это было… Мы жили здесь уже почти месяц, брат сказал, что все надо уничтожить… хотел сделать это сам, но боялся вас… Он просил, чтобы я простила его, просил меня это сделать.

– Дальше!

– Я послушалась. Ужаснулась, поняв зависимость между отъездом Ульриха и нашим переездом сюда, но…

– Куда вы все подевали?

– Я все бросила в реку. Там был какой-то аппарат и небольшая коробка. Я сделала все в тот же самый день, было воскресенье, дождливое осеннее воскресенье, я дождалась вечера, вышла… Я все бросила в реку, где-то на полпути между железнодорожным мостом и стадионом. Дежо говорил, что там глубоко…

Ее руки бессильно повисли, она покачивалась.

– Ульрих когда-нибудь работал на химическом заводе?

– Давно, во время войны и какое-то время после войны. Потом преподавал.

– Он с Сагой встречался?

– Дежо однажды говорил, что они вместе играли в карты.

– И ваш брат с ними?

– Иногда, но это было, еще когда мы жили на старой квартире.

– Откуда ваш брат знал Ульриха?

– Его назвали брату в Мюнхене. Но лично их познакомил пан Сага.

Шимчик посмотрел на картины, закурил и сказал:

– Идите приведите себя в порядок, поедете с нами.

Кивком головы он приказал Бренчу следовать за ней.

Потом сел, его лицо было замкнутым и опустошенным, никакой радости, никакого облегчения. Никакой радости, по крайней мере сейчас.

Лазинский опять откашлялся, ему хотелось поговорить. Но капитан не реагировал. Лазинский вышел из комнаты.

Они встретились на улице, возле «победы». Анна Голианова и Бренч уже сидели в машине, Лазинский стоял, привалившись к ограде, и хрустел леденцом. Когда подошел Шимчик, он попросил:

– Я приду чуть попозже. Мне необходимо пройтись пешком… Вы позволите?

Шимчик не возражал.

– Расстроились?

Лазинский ответил кивком головы.

– Извините, но я буду слишком откровенен – что вас расстроило? Ваша ошибка или то, что чисто случайно, скажем, прав оказался я?

– Я восхищаюсь вами. – Лазинский резко выпрямился. – Вашими способностями. Но все это теперь мелочи.

– Представьте, вопреки всему – пусть вас это утешит – я тоже расстроен. Продолжалось это, правда, недолго, но и я влез по уши, поглупел, стал болеть за него. Но это убийство положило конец моей симпатии к способному, по-своему честному, волевому человеку.

– Вы говорите о Голиане? – Лазинский не верил своим ушам. – Инженер Голиан был шпионом!

– Нет, они хотели его сделать шпионом, забросили к нам, более того, он обманул наших коллег в Праге, сказал только то, что ему приказали господа из Мюнхена. Но он хотел спокойно работать, нормально жить…

– Не забывайте об украденной формуле, – резко заметил Лазинский.

– Конечно, – поддакнул капитан Шимчик и отшвырнул сигарету. – Конечно, я стал забывчив. Забываю, о людях, о мире, где человек вынужден лгать. Иногда, чтоб прокормиться, а иногда и… Иногда, чтоб не потерять надежды. Это касается и Бауманна, быть может, Анны Голиановой и дурака Саги, который кое о чем догадывался, но от страха за свое место изворачивался, а может быть, и… Положа руку на сердце, вы вчера не жаловались Праге на мою тупость?

У Лазинского сузились глаза, он только и мог выдавить:

– Кто вам сказал?

– Никто, отнюдь. Но Вондра восхищался вами. Чересчур. Ставил вас в пример. Он ведет себя таким образом только в том случае, если хочет кого-нибудь раздавить.

Они пристально смотрели друг на друга. Глаза Лазинского блестели, в глазах капитана залегла усталость. Мимо шли мальчишки, они говорили о футболе. Где-то за углом лаяла собака.

– Ну, что скажете?

– Неправда, я никогда…

Лазинский не закончил, повернулся и зашагал прочь.

Шимчик влез в машину. Он молчал, женщина на заднем сиденье тоже; она так и не успела выгладить брату костюм…

Через час они уже были в кабинете, ели хлеб с колбасой, перед ними стояла банка горчицы и несколько бутылок пива. Сначала их было трое – Шимчик, Лазинский, Бренч, – потом пришел офицер в майорских погонах и сел в кресло, которое освободил для него лейтенант.

За окном снова палило солнце, ветерок шевелил листвой. Черепаха распласталась на ковре, и Бренч отворачивал от нее лицо, она почему-то напомнила ему засохшее пятно на полу дачи. Труп, обнаженный до пояса, лежал вниз лицом, на спине зияло несколько ран, нанесенных кухонным ножом.

– Уже поели? – Майор посмотрел на Шимчика. – Час назад звонил товарищ Вондра. Шнирке он снимает, Шнирке не существует, сотрудник, который клюнул на эту фальшивку, узнает почем фунт лиха…

У Лазинского пылали уши, он взял стакан и залпом осушил его.

Шимчик сделал вид, что не заметил.

– А дальше? – спросил он с невинной миной.

– У меня все. Докладывайте!

Бренч следил за жужжащей мухой. Штор все еще но было.

– Самым трудным оказалось начало, – сказал капитан Шимчик. – Я предполагал, что Шпирке – вымысел, что сообщение о нем нам подсунули с единственной целью – все наше внимание направить на него и тем самым открыть дорогу агенту, который абсолютно на него не похож и, вероятнее всего, весьма незначителен. Кроме этой гипотезы, сознаюсь честно, у меня в руках не было никаких данных. Авария «трабанта» и смерть Голиана имели несколько объяснений, и совпадение по времени с пропажей формулы – также, хотя это мне до сих пор не дает покоя… – Он закурил. – Я решил исходить исключительно из поведения Голиана: он следил за Стегликом, поскандалил с Бауманном, вернул второй ключ от сейфа директору. Он сделал это, заметив, что старик хочет поймать его на липовой документации, а настоящее изобретение уже почти готово. Возможно, я пока ничего не утверждаю, в этом еще много неясного. Например, Сикора. Но мне думается, что возню вокруг силикатов Бауманна осложнило вмешательство извне.

– Неожиданное появление агента? – Майор не спускал глаз с Шимчика.

– Да, хотя дело выглядит несколько иначе. Голиан агента ожидал. Боялся его. Отсюда его беспокойство и конфликты с Бауманном и нескрываемый интерес к опытам, проводимым инженером Стегликом… Голиан понимал, что его загнали в угол, и предпринимал единственное, что мог, – готовился спасти шкуру.

Капитан умолк, он тер лоб и ждал вопросов, надеясь поскорее все закончить: «Домой, домой, лечь, выспаться или отправиться на реку, на рыбалку, как давно я не видел ни уклейки, ни хариуса, вербы на берегу, пасущихся на пригорке пестрых спокойных коров… Ах, какие глупости лезут мне в голову – уклейки, коровы…» Он отогнал видение и продолжал:

– Вернемся назад. Бауманн подтвердил мое предположение о причине первого бегства Голиана за границу. Голиан хотел продать свое изобретение. Но просчитался, не удалось, не нашел даже прилично оплачиваемой работы, потому хотел вернуться и не скрывал, очевидно, своих намерений. Этим он привлек внимание разведки. Ему посоветовали, каким образом он может, вернувшись, избежать суда и заключения, снабдили фальшивыми документами, чтобы он передал их нашим органам, представ перед ними под своим настоящим именем. Все это, естественно, не даром – за будущие информацию и услуги. Так оно и случилось. Прага проверила сообщение Голиана, инженер получил работу и… Вот пока и все. Это длилось какое-то время. Теперь вернемся к его жене. Подумаем о ней. Нам известно, что в Мюнхене она с Голианом разошлась, но известно также, что на этом их отношения не оборвались. Сначала письма, приветы, позже банки с консервами, Сага с шоколадом и сгущенным молоком. Зачем в молоке микропленка – ясно, пани Вера знала, что ее муж все время думает о силиконах и что в работу над ними включил и Бауманна, большого специалиста и знатока. Ей удалось заинтересовать какой-то концерн или организацию, которая к нам протянула свои щупальца. Штаглову и Доната, а может, и кое-кого еще. Это покажет будущее. Важно другое: вполне очевиден факт, что люди, перед которыми Голиан в Мюнхене имеет обязательства, и предприятие, стоящее за его женой, – не одно и то же, у них диаметрально противоположные цели. Одних интересует удешевление производства силиконов, вторых – шпионаж. Р1мен-но этими вторыми инженер пренебрег. Я думаю, что сразу же после возвращения Голиана больше всего привлекала совместная работа с Бауманном и ее результаты, он пренебрег ролью агента. Но должен был предвидеть, что долго это продолжаться не может. Конец иллюзиям настал раньше, чем он ожидал. В мае разведка потеряла терпение и через объявление в «Фольксштимме» приказала инженеру Голиану искать новое место и браться за дело. Объявление вспугнуло Голиана. Он набросал черновик заявления об уходе, но так его и не подал, узнав о том, что опыты Бауманна близятся к концу. Личные интересы подсказывали ему, что надо ждать, хотя бы это было связано с риском. Он, конечно, все сообщил жене и начал готовиться к бегству. Я полагаю, что обеспечить его переход через границу должна была Штаглова.