Кен Бруен - Лондон бульвар

Я поехал на Кенсингтон Хай Стрит. Несмотря на цвет BMW, мотор тачки мне нравился. Зашел в бюро записи актов и все уладил. Через десять дней мы поженимся.

Чтобы отметить это событие, зашел в «Ватерстоунз» и купил книжку Дерека Реймонда «В доме дьявола все в отпусках».

Вполне подходит.

Потом — в кофейню, заказал большой капучино, без шоколадной крошки.

Занял удобное место у окна, настроился почитать.

Одна из тех самых гостиниц в Вест-Энде, где отскабливают дерьмо с твоего голоса, как только ты заговоришь.

Согласно кивнул прочитанному.

Черт, мне это нравится.

И сон, который ему приснился. Слова его мертвого отца.

Сотри капли дождя с наших имен на могилах возле церкви, — сказал он мягко, — сотри своим указательным пальцем — я могу на тебя положиться, сынок, правда?

Чужие люди следили за нами из своих кресел на высокой террасе, они тоже были мертвы.

Я отложил книгу, хлебнул кофе, подумал о Бриони. Когда она была маленькой, она всегда говорила: «Ты против меня не возражаешь, Митч?»

И я клялся, что не возражаю, со всей беззубой силой и серьезностью семилетнего мальчика.

Быстро поднялся и вышел, поехал к Эшлинг.

Дерек Реймонд сказал, что, когда думаешь о дожде, это к смерти. Шел дождь. Бриони, лет в двенадцать, говорила: «Я бы пришла в снег, без одежды, чтобы посмотреть на тебя».

Фу-у-х.

И только позже мне пришло в голову, что я забыл книгу на подоконнике в кофейне на Кенсингтон Хай Стрит. Может быть, Дереку Реймонду понравится слушать шум дождя среди ароматов свежесваренного кофе.

Всю вторую половину дня я провел в кровати с Эшлинг. Потом спросил ее:

— Хорошо было?

— Примерно.

— Что?

— Шучу, всё было волшебно, — ответила она. — Я бы так и лежала здесь и чувствовала себя котом, который наелся сливок.

По крыше хлестал дождь. Я сказал:

— Хорошо, что мы здесь внутри.

— Еще лучше, когда мы внутри друг друга.

Попробуй поспорить.

Эшлинг протянула левую руку к свету, сказала:

— Посмотри на мое кольцо, видишь, как свет от него отражается?

— Ну?

— Видишь самую верхушку сердечка?

Я посмотрел. Выглядело сердечко как маленькое золотое сердечко. Ну и что? Я сказал:

— Ну и что?

— Там кусочек откололся.

Я сел:

— Ты шутишь. Я Крису задницу надеру.

— Нет… Нет, не надо. Мне так нравится. Это великолепно, что у кольца есть маленький изъян.

— Что?

— Этот недостаток делает его идеальным.

Я не очень это понял, спросил:

— Это что-то ирландское?

Эшлинг громко засмеялась, сказала:

— Это девическое.

— Точно.

Я сжал ее руки, почувствовал грудью стук ее сердца. Я уже почти готов был сказать: «Я тебя люблю».

И фраза эта уже была на пороге, мой мозг и губы двинулись, чтобы произнести слова, которые я никогда не говорил, но в этот момент Эшлинг сказала:

— Ты можешь сделать для меня кое-что?

— Это будет мой лучший выстрел.

— У Питера Гэбриэла есть песня, называется «Мне грустно».

— И?..

— Давай вместе послушаем?

— Прямо… сейчас?

— Да.

— О'кей… но… ты несчастна?

— Это самый лучший момент в моей жизни.

— Ладно. Давай крутанем старину Пита.

Пока мы слушали, она держала мою руку в своих руках, лицо у нее было восторженное и сосредоточенное. Вообще-то Питер Гэбриэл мне не очень, на самом деле мне больше нравится его «Бико», но сейчас она была бы некстати. Печаль и боль в его голосе, его стихи заставляют тебя протянуть руку за смертельной дозой виски. Наконец песня закончилась, и Эшлинг обратила ко мне свое лицо, светящееся желанием. Я сказал:

— А вот это уже по-ирландски.

Я ВЕРНУЛСЯ в Холланд-парк поздно ночью во вторник. Посмотрел по телевизору «Южный Парк» и был не прочь усыновить Кенни.

Около моей двери возникла актриса, спросила:

— Можно зайти?

— Я немного измотан, Лилиан.

— Как будто отбивали твое мясо?

Она даже вообразить не могла, что почти угадала. В левой руке она держала бутылку и два бокала. Держала бутылку за горлышко, как делают в кино. А если поскрести немного, то так, как делали в старых фильмах. Спросила:

— Девочка может угостить своего приятеля выпивкой?

Господи!

Я сказал:

— Ну, может быть, стаканчик на ночь.

Она протянула мне вино, сказала:

— Это «Дом Периньон».

— Мне все равно.

Пробку я вытащил неплохо. Естественно, большая часть шампанского проливается на пол. Кажется, людям это нравится, словно в этом и есть смысл шампанского. Странный смысл.

На Лилиан было серебряное бальное платье. Я не шучу — она сама мне так сказала. Я спросил:

— Зачем?

— Я подумала, что немного потанцевать на балу будет очень оригинально.

— И что, ты музыкантов наняла?

— Оркестр.

Я взглянул ей в лицо, сказал:

— Надеюсь, что ты шутишь.

Лукавая улыбка, потом:

— Я никогда не шучу.

— И что, ты их всех загнала в холл? — Я обвел рукой комнату. — Парням здесь тесновато будет.

— Они в бальном зале.

Я даже не спросил, где он находится, но подумал: «Да сколько же в этом доме комнат?» Я его еще не весь исследовал, а вот когда настанет пятница и они будут хэлловаться, я пройдусь по нему, как дервиш. Потрясу ветки, посмотрю, что на землю упадет.

Мы чокнулись бокалами, я сказал:

— Slàinte.

Она спросила:

— Что это?

— По-ирландски.

Она передернула плечами, насмешливо произнесла:

— Нация шутов и подхалимов.

— Надо же, какая ты вся английская.

Она придвинулась ко мне, сказала:

— Позволь мне поцеловать тебя по-французски.

Я позволил.

Ее духи пахли как шарики от моли, замоченные в хлорке. И вот я кончил, наверное, благодаря шампанскому. Хотя не очень впечатляюще, после моих стараний с Эшлинг, а так, слегка брызнул. Вроде дождика, который идет на Крите.

Вытирая рот, Лилиан сказала:

— В этот карандаш нужно залить свинца.

Я сказал:

— Ты измучила меня, я точно не смогу танцевать.

Она купилась, сказала:

— Натанцуемся завтра, спи, мой сладкий.

Когда она ушла, я встал под обжигающий душ, никак не мог отмыться от ее прикосновений. В кровати я пытался думать об Эшлинг и не думать о Бриони.

Ни то, ни другое не получалось.

ЗВОНОК БЫЛ в среду, в два часа дня. Я поднял трубку, сказал «Да» в ответ на вопрос «Мистер Митчелл?».

Звонили из полиции.

— Вы знакомы с Эшлинг Двайер?

— Да.

— С прискорбием вынуждены сообщить вам, что произошел трагический несчастный случай.

— Что?

— На листке бумаги в ее кошельке были ваше имя и номер.

— Как она

              где

                            когда

                                          о Господи.

Я записал адрес больницы в Айлингтоне, поехал туда.

Я не помню, что за чем происходило. Только то, что она погибла, сбита машиной на Хай Стрит, виновник скрылся. Над ней стоял какой-то мужчина, держал ее за руку, пока не приехала «скорая помощь». Потом кто-то дал мне кофе. На вкус он был как пластиковый стакан. Потом мне дали «коричневый конверт». Ее личные вещи.

В нем лежали

деньги

кошелек

телефонная карта.

Кольца не было.

Должно быть, оставила его дома. Я удивился, почему она его сняла.

Рано утром в четверг я приехал домой. Пил, пока в глазах не померк свет.

Я вынырнул на поверхность в пятницу днем. Господи, меня всего трясло. Опять мои пальцы исполняли фанданго, пока я пытался скрутить сигаретку. Пот катился у меня по лбу, щипал глаза. Я знал, что хорошая порция скотча приведет всё в порядок — но смогу ли я остановиться?

Да и какого черта!

Подошел к своему миниатюрному холодильнику, достал пиво. «Фостерс».

Когда я его покупал? Или, что еще хуже, зачем?

Абсолютно не важно.

Дернул за кольцо, приложился. Пиво полилось по подбородку, потекло на пропотевшую футболку. Потом, как Ричард Дрейфус в «Челюстях», смял банку и швырнул на пол.

Мелочь, но моей системе полегчало. Принял душ, побрился, переоделся в белую рубаху, чистые черные джинсы. Рискнул взглянуть на себя в зеркало.

Выглядел как обычный убогий официант.

О'кей, пора запасаться фуражом.

В доме было тихо, они на самом деле уехали. В комнату Лилиан не зашел. Там было уже слишком все знакомо. Прошло прилично времени, пока нашел комнату Джордана. Догадался, что она должна быть заперта. Отошел к противоположной стене и с размаху ударил ногой по двери. Почти снес ее с петель.

Входил очень внимательно — растяжки были вполне возможны. Комната была обставлена по-спартански, в ней стояла расшатанная армейская походная кровать.