Светлана Воинская - Стервятница

— Здесь?! Моника Каттнер здесь?

— Я посвящаю тебя в свои планы, потому как выбрал тебя в качестве приманки — дал объявление в здешние газеты и упомянул твое имя.

— В каком аспекте? — испугался Феликс.

— Ты, богатый путешественник-интеллектуал, ищешь невесту, умную, неординарную, нежную, с которой готов разделить превратности судьбы.

Феликс нахмурился. Дуться на Фреда было бесполезно, тот не обратил бы на обиду друга внимания, не из черствости, а потому что не видел в обиде смысла. Хорошо хоть не отошел далеко от истины, описывая его редкостные качества.

— Почему ты решил, что она обратит внимание на объявление?

— Текст зашифрован.

— Зашифрован? Она сразу поймет, что его составлял ты?

— Нет. Я обрисовал мужчину ее мечты. Описал те качества, какие она больше всего ценила — и ее же словами. Описал ее — такой, какой она хотела видеться окружающим. Мистической женщиной.

Следующую неделю у Феликса не было отбоя от женщин, они появлялись всюду. Бедные, богатые, красивые, уродливые… Почти все старомодно одетые, война породила дефицит тканей и скуку однообразия. Каждая стремилась доказать французу, что именно она отвечает его требованиям. Одни, не таясь, ссылались на газетное объявление, другие — поопытней — изображали случайную встречу.

— Я был сегодня у водочной миллионерши Самсоновой, — в очередной раз отчитывался дю Шандер перед Фредом. — Возможно, я действительно выгляжу олухом, но не настолько же! Ее дом прекрасен, обед превосходен. Только швейцар у калитки сразу развеял мои сомнения. Прекрасный дом был снят на час! На час — чтобы одурачить меня. Молода, некрасива, речь с немецким акцентом. Может, это и была твоя сестра? Судя по антуражу, это она и была, твоя Моника. Авантюристка, причем, дешевого пошиба.

На раздраженный тон Феликса Фред даже не отреагировал.

— Я теперь боюсь показаться где-либо! Написал бы в газете: «Я, Фред, ищу свою сестру Монику». Нет, тебе захотелось поиграть в ее игры! Захотелось обыграть опытного игрока. — Феликс надел шляпу и удалился, всем своим видом показывая, что больше не желает пребывать в роли комика. В два у него был назначен прием у доктора — толкового осведомителя. Пусть на час, но он окажется в собственном амплуа.

Вынырнув из аккуратного дворика, он сел в проезжающую двуколку, ругаясь, что ведет себя, как шпион. Прячется, крадется переулками. Он буквально возненавидел женщин, которые преследовали его по пятам.

Петербург провожал еще одно прохладное лето. Странный город, искусственно созданный по абстрактному шаблону европейской столицы. С Нила на Неву перевезены сфинксы, арка Новой Голландии напоминает Рим, а колонны Биржи — останки греческих храмов. На узком пространстве он встречал античность, ренессанс, барокко. Просвещение сменяло варварство, Азия — Европу, скифы — европейцев. Гротескный город, рано одряхлевший. Тем не менее, ему нравилось здесь — в придуманном, сконструированном мире жили более чем реальные персонажи.

Он взбежал по ступенькам на чистенькое крыльцо и вошел в приемную. По дивану ползал ребенок, худенькая девочка. Соломенная шляпка брошена на пол, из-под диванной подушки торчат тонкие ноги куклы. На звук шагов она обернулась и минуту разглядывала его, потом забежала в кабинет.

— Иди, посиди там, — раздался нежный голос. — Я скоро вернусь.

Малышка послушно вернулась в приемную и прошествовала к окну. Все банты на юбке развязаны, кукла растерзана — скучно.

Феликс сел на диван.

— Так что, вы говорите, с ней произошло? — послышался голос доктора.

— Воспаление легких. Валерия провела несколько часов в ледяной воде. Благодарение богу, выжила.

— В ледяной воде! Сударыня, что вы такое говорите!

— Наш пароход был потоплен подводной лодкой немцев.

Феликс взглянул на тоненькую фигурку у окна. Сколько ей, год, полтора? Как рано война отняла всю безмятежность детства.

— Где вы лечили воспаление легких?

— В госпитале.

— Все ясно, — вздох врача был исполнен осуждения. — Ваши осложнения: влажный кашель, приступы ночного пота… У вашей дочери, сударыня, туберкулез! Этим не шутят! Ослабленный болезнью организм, госпиталь, соседство с больными… Вы понимаете? Вот откуда это кровавое отхаркивание, — его голос дребезжал, натягивая нервы собеседницы в струну. Словно стакан в серебряном подстаканнике в трясущемся по рельсам вагоне. — Ничего утешительного… Море, курорт, лечение… Война все меняет. Год, не больше…

— Год? Лечение займет год?

Феликсу показалось, что она все поняла. Наивный вопрос просто взывал о чуде.

— Сударыня, я не хочу быть резким. Мой врачебный долг сказать вам… Ваша дочь проживет не больше года. Год — максимальный срок! — горлышко графина застучало о край хрустальной рюмки, доктор шепотом отсчитывал капли валерьяны. — Выпейте.

Через минуту раздались шаги. Феликс испугался, что сейчас придется взглянуть ей в глаза, и уставился в пол. На пороге приемной женщина остановилась.

Феликс решился взглянуть. Она стояла у стены, прижав ладонь к губам, словно боялась расплакаться в присутствии дочери. Малышка все также смотрела в окно. Наконец, женщина сделала большой глоток воздуха и позвала, но голос отказал ей. Лишь губы зашевелились, не выдав и звука. Она медленно подошла к окну и долго вглядывалась в происходящее за стеклом. Потом тихо сказала:

— Пойдем, — голос был столь спокоен, что Феликс вздрогнул.

Малышка завладела ее рукой.

Феликс с ужасом ждал, когда она увидит его, и он встретится с болью, трагизмом, чужим несчастьем. Случайный свидетель, он как-то слишком чувствительно на все реагировал, одернул он себя.

Ее взгляд коснулся его. Странный взгляд, совсем не то, к чему он себя готовил. Смущенный, словно его присутствие стало ей молчаливым укором. Грустная улыбка промелькнула на тонких губах.

— Благодарю. Я ни о чем и не догадывалась бы, если бы не явилась сюда сегодня. — Слишком тихо, чтобы доктор услышал.

Когда дверь закрылась за ними, Феликс облегченно вздохнул. Он устало поднялся, заметил выглядывающие из-под подушки ноги забытой куклы и вошел в кабинет.

Фреда он застал за игрой в шахматы со швейцаром. Совершенно в его духе. Каттнер мог не владеть русским, мог не следовать сословным традициям, значение имела только игра. Не отрывая взгляда от фигур на доске, он сообщил:

— Поэтесса Тома и ее муж вернулись в Петербург. Почему бы тебе не заглянуть к ним?

— Сходи сам.

— Меня не примут. Я не столь значительная фигура, как граф дю Шандер, дипломат и жених, — Фред сказал это всерьез, без язвительности.

— Прекрасно. Мне следует проветриться. Иначе мне приснятся посетители врача. Кстати, наш лекарь передал тебе эту газету. Танатолог Парсонс в городе. Тебя, кажется, интересуют его исследования? Кстати, статья размещена рядом с твоим объявлением обо мне.

Из-за опасности налета истребителей окна домов были затемнены, фонари погашены, мрачную таинственность города подчеркивали скрытые шторами огоньки свечей.

— О, наслышаны, наслышаны о вас! — приветствовала его Тома.

Феликс скривил рот. Не следовало приходить сюда.

— О чем же вы наслышаны? — почти огрызнулся он.

— Как же! А ваше изучение френологии, трудов Ломброзо? Это очень интересно. Иначе я не принимала бы вас у себя.

Феликс присмотрелся к Томе, она не лгала. Неужели впервые он приятно проведет вечер? Он сел в уголке, ему подали чай, без сахара. Стал слушать интеллектуальный вздор. Среди гостей был один из первых русских футуристов, что раньше всех выкинул из своего жилища кровать и повесил гамак. Когда-то его стихи были столь оригинальны, что вызывали бешенство прессы, но теперь его эпатаж, игра лорнетом никого не могли раздразнить.

— В «Привале комедиантов» все величественнее, но нет уюта «Бродячей собаки», особый дух испарился. Холодный электрический свет… Мертвенно бледные лица. Все пытаются веселиться и натужно улыбаются.

Тома достала стопку листов и стала читать. Вместе с Евгением она собиралась печатать новый литературный журнал. По-видимому, то были пробы пера, присланные для журнала из глубинок России, потому как каждая строчка вызывала взрыв общего смеха.

Следовало выполнить поручение Фреда, разузнать о Монике. Но Феликсу ничего не хотелось: ни расспрашивать Тому о Лондоне, ни о том нашумевшем деле с жемчужиной. «Неужели вы были знакомы со знаменитой Стервятницей? Прожили две недели под одной крышей Бартон-холла? А Конан-Дойл? Думаю, между ними произошло что-то вроде соревнования, игра „преступник-сыщик“. Это несомненно, что Стервятница подарила ему жемчужину». Нет, лучше просто молчать. Если Моника не появится, так и доложит Фреду: не появилась.