Чингиз Абдуллаев - Под знаком полумесяца

— Просыпайся, красавица, — говорит он с очень характерным акцентом. Так говорят выходцы с севера. Кажется, я начинаю понимать, что здесь происходит.

Меня поднимают и ставят на ноги, разрешив прислониться к какому-то столбу. Я перевожу дыхание. Второй, высокий мужчина, молча смотрит на меня.

— Пришла в себя? — весело спрашивает полноватый тип, — давай, давай, просыпайся.

Он еще и хлопает меня по лицу своей потной ладошкой. Это не больно, но очень противно. Я невольно строю гримасу.

— Не нравится, — радостно говорит полноватый, — ей не нравится, — он неожиданно больно сжимает мне скулы и резко отпускает меня, — ничего, — обещает мне этот тип, — тебе у нас понравится. Я тебе обещаю.

— Хватит, — говорит высокий, — отойди. У нас с этой дамой будет другой разговор.

Полноватый пожимает плечами и отходит. Высокий подходит ближе, смотрит на меня.

— У тебя есть дочка. — Он не спрашивает. Он утверждает.

Пока я еще способна молчать.

— Мы привезем ее сюда, — говорит мне этот тип, и я чувствую, что могу разорвать веревки, которыми связана, и задушить этого типа. Но это всего лишь прелюдия.

— У нас мало времени, — говорит мне высокий, — поэтому слушай внимательно. Девочку твою мы не будем трогать, если ты будешь вести себя нормально и правильно. Твоя жизнь нам не нужна. Все, что мы хотели узнать про тебя, мы уже знаем. Нам нужен этот еврей, который приехал к нам и с которым ты уже столько дней работаешь.

— Какой еврей? — Может, попытаться прикинуться дурочкой.

Но моя попытка обречена на провал. Высокий откровенно улыбается.

— Не нужно так грубо, — говорит он мне, — Яков Аронович Гольдфарб, который выдает себя за литературоведа. Я даже не знаю, как его настоящее имя и кто он на самом деле. Но ты все знаешь. Мне неинтересно ни его имя, ни его профессия. Я хочу его найти и с ним поговорить. Или найти и убить. Оба варианта меня устраивают. А тебя что больше устраивает?

Я молчу. Понимаю, что меня все равно заставят говорить. И у этих типов может не быть никаких лекарственных препаратов. Меня просто забьют и заставят все рассказать. Я, конечно, человек терпеливый, но до определенного момента. А ведь они вполне способны украсть и мою дочь, которую сейчас никто и не думает охранять. Поэтому мне нужно отвечать, чтобы хотя бы выиграть время.

— Вы его похитили, — вспоминаю я события сегодняшней ночи.

— Откуда похитили? — не понимает высокий.

— Из отеля, — мне легко говорить, ведь я совсем не лгу, — вы убили кого-то в отеле и забрали Гольдфарба.

Высокий с сомнением смотрит на меня, потом поворачивается к своему напарнику, стоящему в стороне.

— Иди сюда, — зовет он его.

Тот подходит ближе.

— Что у вас случилось в отеле? — спрашивает высокий.

— Ничего не случилось, — отвечает полноватый, — мы приехали, а этот еврей уже сбежал.

— Ты слышала, — спрашивает меня высокий, — он сам сбежал…

— И по дороге убил сотрудника отеля? — У меня пока есть силы с ним пикироваться.

Он снова смотрит на полноватого. Тот достает телефон и отходит в сторону. Потом долго с кем-то говорит. Я так и думала. У него гортанный голос и он явно приехал из Дагестана. Высокий терпеливо ждет. Потом негромко мне говорит:

— Ты ведь молодая женщина и должна все сама понимать. Мы тебя мучить не будем. И пытать тебя никто не собирается. Просто пущу по кругу. Человек десять молодых мужчин и ты одна. Клянусь, что ты будешь умолять меня о смерти.

Он показывает на грязный матрас и на двух охранников. Такое зрелище может вызвать только отвращение. Но я молчу, пока молчу. Когда угрожают, это не так страшно. Страшнее будет, когда перейдут к делу. Полноватый возвращается, и по его лицу я понимаю, что у них дела идут не совсем так, как они планировали. Полноватый что-то негромко говорит высокому. Долго говорит, высокий его несколько раз перебивает, задает какие-то вопросы. Потом резко поворачивается ко мне.

— Куда он мог исчезнуть? Куда он сбежал?

— Откуда я знаю? Я всю ночь пролежала на вашем вонючем матрасе, — напоминаю я ему.

Он улыбается. Почему-то ему весело.

— Матрас действительно дурно пахнет, — соглашается он, — если скажешь правду, я его поменяю. Куда сбежал Гольдфарб?

— Не будьте идиотами, — с удовольствием говорю я ему, — подумайте сами. Как я могла узнать об этом, находясь здесь? Вы же можете логично рассуждать.

Они все знают. И про Гольдфарба тоже. Значит, среди нас действительно есть их осведомитель. Но с другой стороны, кого там убили вчера в отеле и куда действительно исчез Яков Аронович, если они тоже его ищут?

— Как его найти? — спрашивает высокий.

— Не знаю, — у меня болят руки, так крепко мне их связали.

Высокий смотрит на полноватого, словно дает ему отмашку. Или задает безмолвный вопрос. Тот вспыхивает.

— Она все врет, — убежденно говорит он и подходит ко мне, чтобы ударить меня по лицу. Сильно и больно. Я чувствую, как горит щека. Кажется, он даже рассек мне губу.

— Говори, — требует полноватый.

— Пошел ты… — Сама не знаю, откуда у меня взялась эта храбрость. Или злость. Или обида. Меня никто и никогда так расчетливо не бил по лицу. Чтобы не только было больно, но и унизительно.

Полноватый улыбается. Как удобно допрашивать связанную женщину, над которой можно издеваться. Он протягивает руку и больно сжимает мне грудь. Затем рука ползет вниз. Если я заплачу, то доставлю этому мерзавцу удовольствие. Поэтому буду терпеть, чтобы он со мной ни делал. Но он больно щиплет меня за мягкое место ниже спины и убирает руку. Спасибо и на этом.

— Где Гольдфарб? — спрашивает полноватый. — Куда он сбежал?

Я не хочу получить очередной удар в живот и поэтому собираю остатки сил, чтобы выдавить:

— Не знаю. Я действительно не знаю.

Полноватый не верит. Он замахивается, чтобы снова ударить, когда высокий его останавливает.

— Подожди, — приказывает он, — не торопись.

Полноватый опускает руку и что-то шепчет. По-моему, ругательства. Но отходит в сторону. Высокий достает телефон и тоже отходит в сторону. Он кому-то звонит и до меня долетают только отдельные слова:

— Ей ничего… Его не брали… Она не знает…

Все-таки я не до конца понимаю, что здесь происходит. Но если эти типы развяжут мне руки, я первым делом убью полноватого ублюдка, который так больно бьет связанную женщину по лицу. Высокий, закончив разговаривать, подходит ко мне.

— Похоже, наш гость перехитрил всех, — задумчиво говорит он, глядя на меня, — и не просто исчез, но еще и убил нашего человека в отеле.

Уже приятно. Значит, там убили не случайного свидетеля и не невинного человека, а осведомителя этих господ. Я обожаю МОССАД. Ребята, вы просто молодцы, если смогли его вычислить, пока два наших идиота-охранника сидели внизу. Значит, Гольдфарб сумел уйти и по дороге застрелить их осведомителя. Просто гениальный человек. Такой милый старичок и такой энергичный. Но куда он исчез? И как вычислил этого охранника?

— Она, возможно, действительно ничего не знает, — говорит высокий, — мы сейчас поедем в город и все выясним. Нужно понять, что там происходит. А она пусть пока подождет здесь. Ребята за ней присмотрят.

Он поворачивается и уходит. Полноватый идет следом за ним, но неожиданно возвращается и подходит ко мне.

— Я вернусь через два часа, чтобы на этом матрасе поиграть с тобой, ты будешь крепко ласкать меня, — шепчет он мне на ухо, — ты меня любить будешь, — и с силой бьет меня в живот, отчего у меня перехватывает дыхание.

— Зубы помой, — говорю я ему, морщась от боли. И он бьет меня второй раз.

Я падаю на матрас и чувствую, как у меня катятся слезы по лицу. Все-таки не каждый день бьют так больно. Милые женщины, не позволяйте себя бить. Это даже не так больно, как очень унизительно и обидно. Если бы у меня не были связаны руки, я бы ему показала, как нужно вести себя с женщиной. Но я падаю на вонючий матрас и беззвучно плачу. Они уходят, и ко мне подходит один из охранников. Он пытается меня поднять, и я невольно выдаю какой-то стон. Он даже отпрянул, испугавшись. У меня затекли и болят руки. И вообще болит все тело.

— Ослабь немного узлы на руках, — попросила я этого парня, — и дай мне воды.

Он смотрит на своего напарника. Тот кивает головой. Молодой парень, ему лет двадцать пять, не больше. Они видели, как меня бил этот полноватый тип, и, конечно, испытывают ко мне некоторое сочувствие. А потом они уверены, что эта несчастная побитая женщина ничего не сможет сделать им, двум вооруженным бугаям. Им, конечно, не стали рассказывать подробности моей спортивной биографии. Это меня более чем устраивает.

Он выходит из этого сарая или конюшни. И возвращается через минуту. Я чувствую, как он разрезает веревки на моих руках. Наконец я свободна. Но он выворачивает мне онемевшие руки вперед и надевает наручники. Вот так. Хрен редьки не слаще. А потом дает стакан какой-то мутной воды. Выбора нет, и я ее пью. И хотя у меня на руках наручники, тем не менее я чувствую себя гораздо лучше. И даже сильнее.