Ирина Арбенина - Черное солнце

— Что именно, Инна?

— По-моему, все началось с того, что его посетила эта женщина.

— Какая женщина, Инна?

— Понятия не имею!

— Ничего себе информация!

— Я, разумеется, тоже попыталась это выяснить.

«Кто это?» — спросила я Геннадия в тот день. Вполне естественный вопрос, когда видишь незнакомую женщину, выходящую из твоего дома, не так ли?

— Согласна.

— Но Гена только улыбнулся… Знаете, натянуто так… Словно хотел успокоить: ну, не волнуйся, мол.

— Неужели ничего не сказал?

— Сказал только: «Гостья из прошлого. Не о чем тревожиться. Мы ее больше не увидим».

К вечеру он почувствовал себя плохо.

Он умирал три дня. Первый еще был в сознании, но говорил уже с трудом. Обратите внимание, он почти сразу же, как заболел, отдал необходимые распоряжения насчет своих похорон. Чтобы я перевезла его на родину. Словно определенно знал, что не выздоровеет! Я тогда почему-то сразу подумала, что это как-то связано с тем давешним визитом.

— А… — Аня замялась. — С мужем об этой женщине вам еще удалось поговорить?

— Да. Ведь все-таки его смерть произошла… В общем, это случилось не мгновенно. Помню, я все выспрашивала его, повторяя как заведенная, в нервном шоке: «Она тебя отравила? Отравила?»

— И что же? Ваш муж что-нибудь ответил на это?

— Да. Он сказал мне: «Исключено. Я ни на секунду, пока она была в доме, не упускал ее из поля зрения…»

— Именно так и сказал?

— Да.

— И вы все равно думаете, что она его отравила?

— Да нет… Не думаю. Как бы она могла это сделать? Насколько я поняла, ее визит был очень кратким. Они не пили и не ели. Судя по всему, муж не предложил ей даже выпить. Не могла она его отравить! Ума не приложу, что случилось! Что она с ним сделала? Но что она с ним что-то сделала — в этом я уверена на сто процентов.

Пока Аня и Гец разговаривали, машина между тем съехала с автобана и покатила среди желтеющих полей, по столь же идеально ровной, без изъянов, как и автобан, проселочной дороге.

— Так что же все-таки с вашим первым предположением — насчет отравления? Его кто-нибудь проверял?

— Знаете, здесь полиция работает крайне тщательно… И вообще — знает свое дело. Не было зафиксировано никаких признаков отравления.

Но его болезнь! Аня, голубушка, это выглядело как библейское наказание… Температура, озноб, лихорадка…. На третий день отказали почки…

«Что она сделала с тобой?» — кричала я.

«Я не знаю, — сказал он. — Если только…»

Инна замолчала.

— Если только — что? — спросила Аня.

— Это были его последние слова, которые он смог произнести, пока был в сознании. Он не закончил фразы. Гене было всего сорок пять лет…

— Я сожалею, Инна…

— Диагноз — Микки!

— Да?.. Это удивительно.

— Еще бы! Мы ведь живем не в глухомани какой-нибудь, сами понимаете, а Микки — не заразный суслик… Это исключается. Линибург — стерильный город, а человек умирает.

— Непостижимо!

— В стерильной цивилизованной среде! Да, на ровном месте, ни с того ни с сего…

Инна остановила машину возле своего дома.

— Если не считать появления гостьи… — уточнила Светлова.

— Да…

— Вам удалось ее рассмотреть? — спросила Аня.

— В светлой.., почти белой куртке с капюшоном….

Довольно бесформенной… Словом, толком я ее и не видела… Только со спины, когда она уже вышла из наших дверей и уходила по улице… Вон туда…

И Инна Гец показала рукой вдоль тихой, нарядной, словно «пряничной», улицы Линибурга.

Аня раздвинула тяжелые шторы в домашнем кабинете врача Геннадия Геца и стала бродить по комнате, рассматривая книги, картины, бумаги на столе… Во всем здесь чувствовалась благоприобретенная немецкая точность и любовь к порядку, супераккуратность, что ли.

Светлова заглянула в темное нутро камина и поняла, почему Инна Петровна так настоятельно подчеркивала, что она ни разу со дня смерти мужа не разводила здесь огонь… Среди хлопьев пепла были различимы какие-то обгоревшие листки…

И Анна сделала все так, как советовал ей делать друг, капитан Дубовиков, обучивший ее когда-то из сострадания к юношескому дилетантизму нехитрым криминалистическим приемам.

Впрочем, особого искусства тут и не понадобилось. Конверт, который швырнули в камин, когда огонь уже, по всей видимости, погас, почти не обгорел.

Может быть, его бросили в пламя потом — вдогонку письму? Оно сгорело, а конверт не успел, не хватило огня…

Конверт был цел. Но пуст. И он был из Амстердама, помеченный датой — кануном смерти Геца.

Разумеется, Инна могла бы и сама извлечь его из камина. Но, очевидно, поначалу, когда на нее свалилось неожиданное горе и хлопоты о похоронах, ей было не до того.

А потом, отойдя от первого шока, она после долгих размышлений и сомнений все же решила заказать расследование.

Стало быть, все должно быть честь по чести… Как это обычно бывает: «Вы ничего не трогали на месте преступления?» — "Что вы, что вы! Мы в курсе…

Мы — ничего, все как было, так и осталось".

Кроме этого конверта и рассказа Инны Петровны о визите некоей странной дамы в белой куртке — больше ничего.

Дама в белом… Считай, женщина в белом! Просто Уилки Коллинз, да и только!

Так вот, кроме этого визита и конверта, собственно говоря, больше никаких зацепок.

Но конверт — с адресом. И, значит, есть куда двигаться. Возможно, адрес не имеет никакого отношения к смерти Геннадия Геца. А возможно…

В любом случае, не побывать в Амстердаме, имея шенгенскую визу, невозможно.

Аня вышла на ночную улицу Линибурга подышать.

Пряничный городок, как и полагается порядочному немцу, в одиннадцать вечера уже исправно спал. Аня прошла по безмолвной улице и, вдруг улыбнувшись, замедлила шаги. Из пряничного домика с опущенными ставнями, возле которого она остановилась, доносилось могучее бюргерское похрапывание…

Город Гаммельн, славный город Гаммельн… Ну в точности! Цветаевский!.. Крепкий сон, как признак чистой совести…. И такая вот тишина, что редкий прохожий слышит храп честного бюргера…

Тишина. Звездное небо…

Аня решила присесть за стол уютного ресторанчика рядом с отелем. Терраса ресторанчика была пустынна и темна. Но стоило Светловой пристроиться на уютной скамеечке, как в ту же секунду вспыхнули фонари, ярко и внезапно осветив припозднившуюся гостью, зажурчал фонтан.

Посмотрела на звездное небо, называется!

За завтраком Аня постаралась расспросить Инну по программе-максимум.

— Рассказать о муже? Ну что ж…

Инна Петровна вдруг застыла с половинкой грейпфрута над соковыжималкой.

— А ведь вы знаете, Аня.., пожалуй… Пожалуй, что я не так уж много о Геннадии и знаю.

— То есть? — удивилась Светлова.

— То есть я, конечно, знаю о нем очень много.

Можно даже сказать, что — все. Ведь мы жили душа в душу, ничего не скрывая друг от друга. Но, видите ли, все эти знания относятся к нашей совместной жизни последних лет. То есть я знаю о нем все, но только с того момента, как мы познакомились и поженились.

— Это был первый брак?

— Нет… Собственно, и познакомились мы с ним в такой момент, когда каждый из нас как бы зачеркнул то, что произошло с ним раньше, и готовился начать новую жизнь.

— Он что, развелся?

— Да, Геннадий был разведен… И собрался уезжать из России. Предложил мне выйти за него замуж и поехать в Германию.

— И вы сразу согласились?

— Мы оба уже были не молоденькими и оба понимали, чего хотим. Долгого периода ухаживаний не было. Но, понимаете, именно потому, что у него это был не первый брак и у меня тоже, у нас возникла некая джентльменская договоренность, что мы начинаем все с нуля. И, стало быть, о предыдущей жизни — ни слова, ни воспоминаний, ни вопросов. Как будто прежде ничего не было. Чтобы, знаете, не беспокоили тени прошлого, не бродили по ночам…

— Тем не менее получается, что они побеспокоили.

— Кто?

— Тени…

— Да, пожалуй. Эта женщина, когда я вспоминаю ее силуэт, удаляющийся по улице, больше всего похожа именно на такую тень, явившуюся словно из небытия. Да, этот странный, тающий в сумерках силуэт выглядел пугающе. Или это мне уже сейчас так кажется, после того, что случилось потом.

— Что же в нем было странного?

— Не знаю… — Гец задумалась.

— И все-таки?

— Да ничего… Вроде бы самый обычный… Ничего странного! А я все-таки почему-то подумала тогда: странный. Может быть…

— Да?

— Может быть, решительная походка, напоминающая мужскую… Так что даже можно ошибиться, женщина это или мужчина.

— Но вы все-таки сразу решили, что женщина…

— Да нет… Если вспомнить поточнее… Сначала я просто спросила Геннадия: кто она? А он ответил: гостья.

— Вы думаете, что это была какая-то его прежняя женщина? И она — если, разумеется, предположить, что действительно совершено преступление, — явилась, чтобы отомстить, разрушить его новую счастливую жизнь? Жизнь, в которой ей, так сказать, не было места?