Татьяна Полякова - Эксклюзивный мачо

– Горина Анна Ивановна, – указал он на брю­нетку с внешностью роковой женщины. Должно быть, очень высокая (сейчас, когда она сидит, точнее не скажешь), худая, с большим, явно силиконо­вым, бюстом, огнем в очах и с пухлыми губами, то­же силиконовыми. Она высокомерно кивнула, быстро окинула меня взглядом с ног до головы и едва заметно нахмурилась. Я порадовалась, что не по­нравилась ей, значит, выгляжу неплохо. – Это Ве­рочка, Вера Ильинична, – перешел Петр Викентье­вич к большеротой блондинке, та приветливо пома­хала мне рукой. – Мы с ней старые друзья, – счел необходимым пояснить Сафронов. – Лапшин Ген­надий Яковлевич, вы о нем наверняка слышали, его супруга Валерия Николаевна. Райзман Артур Борисович, а это Никифоров Павел Сергеевич. Ну вот, теперь можно выпить кофе.

Сафронов подозвал официанта и с заметным об­легчением устроился на стуле, предварительно уса­див меня. Я с удовольствием выпила кофе, приглядываясь к собравшимся и стараясь делать это неза­метно. Не похоже, чтобы здесь встретились старые друзья. Мужчины слишком заинтересованно погля­дывают на дам, дамы слишком напряжены, не рас­слабляются, держат спину прямой, улыбки как при­клеенные, а взгляды, обращенные друг к другу, ядо­витые.

Анна Горина, роковая красотка, интереса у ме­ня не вызвала, с ней более-менее ясно. Наверняка ищет богатого мужа, смотрит высокомерно, нацели­лась на Райзмана, села рядом и колено сдвигает в его сторону, уже пару раз успела задеть его ногу, оголи­ла плечико. Приемы грубоватые, но действенные.

Верочка была мне симпатична. Похоже, дейст­вительно старый друг Сафронова, улыбчивая и в об­щем-то равнодушная. Кажется, у них роман с Никифоровым, но скорее всего он уже близок к концу. Она смотрит на него слишком дружески, а в глубине зрачков таится насмешка. Когда любимый не вызы­вает восторга и гордости, это верный признак, что все движется к завершению.

К Никифорову я приглядывалась особо: он был крупным предпринимателем, по слухам чуть ли не миллионщиком, однако у меня эти слухи вызывали сомнения. Занимался он, насколько я помню, всем понемногу: имел бензозаправки и сеть магазинов “Сладкоежка”. Намекали на некие грехи его моло­дости и связи с уголовным миром: якобы на их сбе­режения развернулся и сейчас трудится бок о бок с братками, отмывая их денежки. Но это лишь ничем не подтвержденные слухи, вполне возможно, распускаемые врагами (а у такого парня врагов должно быть пруд пруди). По крайней мере внешне Павел Сергеевич выглядел в высшей степени прилично и даже интеллигентно. Блондин с приятным лицом и мужественным подбородком. Пожалуй, его можно было бы назвать красивым, если бы не ранняя лы­сина, которую он безуспешно пытался замаскиро­вать. Рука его порой непроизвольно тянулась к ней, проверяя, как лежат волосы. Стало ясно, это “боль­ная мозоль”.

Райзман, напротив, был так волосат, что выгля­дел почти комично, напоминая одетую обезьяну. Рубашка с короткими рукавами позволяла полюбоваться конечностями, сплошь покрытыми густой шерстью. Руки у него были сильными, с хорошо развитой мускулатурой, а грудь широкой, навевающей греховные мысли, в том смысле, что от мужчин с та­кой мускулатурой ждешь чего-то особенного. А вот ладони у него выглядели по-женски ухоженными, неестественно белыми для начала лета, с безупреч­ным маникюром, и это сбивало с толку. Я немного покопалась в своей памяти, но ничего связанного с фамилией Райзман не обнаружила, хотя мне она по­казалась смутно знакомой.

Лапшина можно было характеризовать двумя словами: “интересный мужчина”. Лет сорока, высо­кий, спортивный, немногословный и вежливый. За всем этим чувствовалась уверенность в себе и досто­инство, переходящее в легкое презрение к тем, у ко­го этих похвальных качеств нет. На жену, которая сидела рядом, он именно так и погладывал: снисхо­дительно, с тщательно скрываемой насмешкой, хотя она такого отношения, с моей точки зрения, не заслуживала. Женщина была красива, безусловно ум­на, взгляды мужа чувствовала и отлично все пони­мала. Похоже, она его любила, а свою печаль тща­тельно прятала, скорее всего из гордости, не желая признаться, что чувства мужа к ней претерпели из­менения не в лучшую сторону. Впрочем, внешне все выглядело вполне прилично. Геннадий Яковлевич уделял внимание жене, сопровождая свои действия заботливым “дорогая”, и в этом было что-то покаянное, точно он знал за собой вину и пытался ее за­гладить, и вместе с тем не в силах был избавиться от легкой насмешки в глазах, точно мстил ей за что-то и сам этого стыдился.

Компания подобралась занятная. Четверо муж­чин и четыре женщины, включая меня. Тут я сооб­разила, что не просто так таращу глаза, а с неким умыслом: прикидываю, кто из присутствующих мог иметь к Сафронову претензии или недобрые чувства. Выходит, его тревога все-таки нашла отклик в моей душе. Я мысленно усмехнулась и покачала головой.

Разговор за столом шел вяло, все то и дело по­глядывали на меня. Возможно, я их стесняла, потому что была в их компании новым человеком, а возмож­но, все дело в моей репутации. Райзман попытался разрядить обстановку и принялся рассказывать анекдоты. Делал он это мастерски, граждане хохота­ли и вскоре оттаяли душой, я хохотала громче всех, чем, безусловно, вызвала у Райзмана симпатию. Бла­годарный слушатель – бальзам на душу рассказчика. Настороженность покинула его, и теперь он смот­рел на меня с откровенным интересом, все больше и больше увлекаясь лицезрением моих достоинств. От внимания Анны Гориной это не ускользнуло, она поджала губы и теперь бросала на меня откровенно враждебные взгляды, вызвав беспокойство у Верочки, из чего я заключила, что они подруги или при­ятельницы.

Сафронов по большей части помалкивал и про­являл излишнюю суету, угощая гостей. Взгляд его то и дело обращался к пристани, мы ждали уже полча­са, а яхта все не появлялась. Он не выдержал и по­звонил, выслушал кого-то и удовлетворенно кивнул:

– Сейчас будут.

И действительно, буквально через пару минут мы увидели яхту, на приличной скорости она при­ближалась к пристани.

Сафронов подозвал официанта с намерением расплатиться, остальные недружно поднялись из-за стола. Райзман оказался рядом со мной.

– Позвольте, я возьму вашу сумку, – предло­жил он с улыбкой.

Я позволила. Сафронов подскочил с тем же предложением, но, сообразив, что опоздал, неожи­данно расстроился. Мне это не понравилось, может, я зря согласилась на эту работу? В близком друге я не нуждаюсь, да и Сафронов не годится на эту роль, впрочем, я знать не знала, кто бы сгодился, но Райз­ман все-таки был предпочтительнее.

– У вас немного вещей, – заметил он, кивнув на мою сумку.

– Путешествую налегке, – улыбнулась я.

– Как это не похоже на красивую женщину.

– Ага, – хмыкнула я. – Я вообще такая… непо­хожая.

Анна наблюдала за нами едва ли не с яростью. Должно быть, она имела на Райзмана серьезные ви­ды и восприняла меня как соперницу. Ее вещи нес Сафронов. Она подхватила его под руку, чем удо­вольствия ему не доставила: его руки были заняты сумками внушительных размеров и нести их, когда на правом локте виснет дама, затруднительно. Надо отдать ему должное, он с этим справился с честью и даже улыбался, только, встретившись со мной взгля­дом, страдальчески сморщился.

Когда мы вышли на пристань, яхта уже при­швартовалась, нам перекинули трап, возле которого стояли два дочерна загорелых молодых человека в шортах и пестрых косынках на головах. Им было лет по двадцать пять, и они смело могли претендовать на звание “мачо сезона”. На дам они смотрели рав­нодушно, и те не замедлили ответить тем же, взира­ли на них как на прислугу.

На мне оба задержали взгляд, наверное, узнали. В восторг от этого я не пришла. “Вот она – цена по­пулярности”, – подумала я с печалью.

Мы столпились на палубе, и Сафронов обратил­ся к нам:

– Предлагаю заглянуть в каюты, устроиться. А минут через двадцать соберемся на палубе.

Один из мачо суетился возле трапа, второй по­шел провожать нас. Мы с Райзманом шли послед­ними, оттого мне досталась ближайшая к выходу на палубу каюта. Хозяин расположился рядом, а Райз­ман напротив, далее – Горина, затем Лапшины и на­против них Верочка. Никифоров прошел в следующую каюту. Кают я насчитала восемь. Выходило, что одна осталась свободной, хотя ее могли делить мачо.

Проследив, кто какую каюту занял (должно быть, к миссии телохранителя я отнеслась гораздо серьезнее, чем мне самой казалось), я захлопнула дверь и огляделась. Особенно рассматривать здесь было нечего – квадратное окно с голубенькой штор­кой, каюта крохотная, как раз в ширину окна. Спра­ва полка, вроде тех, что в купе поезда, над ней еще одна, сейчас поднятая, слева откидной столик с ва­зочкой и одинокой розой. Шкаф с бельем и одея­лом, слева вроде бы тоже шкаф, но, заглянув, я убе­дилась, что это туалет, тут же шторка, которая пре­вращала крохотное пространство в душевую кабину. На всякий случай я проверила: горячая вода есть, полотенце, гель для душа, все как положено. Кондиционер размещался над окном и в настоящее вре­мя работал, чему я порадовалась; день обещал быть жарким, и в этой собачьей будке я сойду с ума, ни­какое открытое окно не спасет.