Михаил Климман - Вечерний день

Глава 44

Второй раз Анастасия должна была прийти на Рождество. К нему в этот день пытался напроситься полковник Загода со свитой, но Платонов отбился, сославшись на усталость. Он написал Шурику, что пускать можно только Анастасию, и ему было наплевать, что охранник непременно сообщит об этом начальству. Мнение руководства госпиталя в сложившейся ситуации его совершенно не интересовало.

Тем более что выписать его должны были через несколько дней, якут сказал, что ста­рый Новый год он будет встречать дома. Владимир Павлович тут же начал придумывать, как и куда пригласить «блаженство и безнадежность» на праздник. Теперь, когда тайна шкатулки раскрыта, он мог наконец безбоязненно ухаживать за ней.

«Общепит» пришлось сразу отклонить, поскольку он уже больше десяти лет не был в ресторане и совершенно не представлял себе, что и как там сегодня происходит. В свое время, когда они довольно активно ходили с Наташей по разным «вкусным» точкам, глав­ными людьми там были швейцар и официант.

Знакомый швейцар за небольшую мзду пускал тебя внутрь, а официант за чуть боль­шую мзду находил столик и на ухо шептал, что из сегодняшнего меню есть не стоит, поскольку похороны ресторан не оплачивает. Но все эти правила сейчас наверняка уже не действовали.

К тому же разница в возрасте у них с Анастасией была такова, что Владимир Павлович ужасно боялся показаться окружающим, себе, а прежде всего ей, Ипполитом Матвеевичем Воробьяниновым, приведшим в ресторан Лизу прогуливать корпоративные деньги.

По этой же причине он считал, что сама Анастасия его никуда, ни в какие компании с собой не позовет. А пользоваться ее гостеприимством еще раз Платонову казалось уже страшно неудобно, поэтому он после долгих раздумий решил пригласить ее к себе.

Принятое решение успокоило его. Владимир Павлович посмотрел на входную дверь, на занятого решением кроссворда Шурика и подумал, что неплохо бы попробовать система­тизировать свои вопросы и сомнения. Начал он с конца.

Почему никто не хочет рассказать ему о том, что же все-таки произошло ночью в цирке?

Почему сторож, мимо которого он прошел буквально за пять минут до встречи с Махмудом, никак не подавал признаков жизни во время стрельбы?

Почему они вообще так уверенно ждали его в цирке?

Откуда они знали, что он все-таки открыл шкатулку и нашел документы? Иначе почему бы они стали так форсировать события. Упорство, с которым джигиты ловили его в тот вечер, доказывает, что они боялись, что Платонов передаст документы кому-то.

Вопрос, откуда Махмуд и его подельники знали содержание документов, уже появлялся раньше, и Владимир Павлович придумал тут какой-то ответ, не очень убедитель­ный, но придумал.

Почему Плющ за рулем был мертвецки пьян, хотя Платонов хорошо знал, что Вик­тор пьет крайне мало? Возможно, этот вопрос не имел отношение ко всей конструкции, но вдруг.

Он царапал свои записи, руки слушались с каждым днем значительно лучше, и погля­дывал на своего цербера.

«Шурик, а ты из милиции или частный человек?» - написал он на обороте бумаги, потом постучал по спинке кровати, привлекая внимание охранника, и показал ему вопрос. Тот прочитал, задумался, потом сказал:

- Я вообще-то бывший капитан милиции. «А сейчас?»

- А сейчас мы в ЧОПе - Частное охранное предприятие. Называется «Кавалергард».

Платонов сдержал улыбку, кивнув с благодарностью Шурику. Представить себе этого бывшего капитана милиции в гвардии он мог легко, но в Кавалергардском полку, где служили только члены высших аристократических семей России, никак.

Дождавшись, пока Шурик опять опустился на свою табуретку, Владимир Павлович продолжил свои вопросы.

«Почему меня охраняет какой-то ЧОП, если я сегодня - предмет государственного зна­чения?

Кто и зачем переправлял мне все документы, связанные со шкатулкой?

Письмо от Якова Валериани через Анастасию.

Заметки историка, подброшенные в гардероб в цирке?

Ключи от шкатулки, якобы пересланные Мариной?

Насильственной ли смертью погибли старуха Лерина и приятель-историк?

Кто и зачем бил Платонова?

Кто и для чего перевербовал Сергея?

На чем его сломали и что поручили?

Кому он должен был отчитываться о выполнении задания?

Какое отношение имеют менты к этой истории и имеют ли вообще?

Почему не хочет со мной общаться Николай Николаевич? Только ли обида за этим стоит?

Что значит загадочная фраза «депутата и председателя, заместителя и директора, глав­ного эксперта и прочая» про шкатулку, из которой можно что-то не только вынуть?» За точ­ность слов ручаться Платонов бы не стал, но смысл фразы, сказанной тогда, был именно таков.

Владимир Павлович даже усмехнулся, потому что, накапливая эти вопросы, он сам себе начал напоминать взведенную пружину. Вот он выйдет из больницы, начнет нормально разговаривать, и такое скажет.

Он вспомнил рассказанную ему Анастасией историю. Оказывается, так она, во всяком случае, говорила, Андрей Тарковский, когда собирался снимать «Андрея Рублева», попросил актера Анатолия Солоницына замолчать и ни с кем не говорить ни о чем как можно дольше.

Тот выдержал где-то около полутора месяцев, и когда наконец открыл рот, можно пред­ставить, насколько весомы и значительны были его слова. Вряд ли они были просьбой заку­рить или сплетнями про коллегу.

Сегодня был праздник - Рождество, и Платонов ждал Анастасию. По его просьбе ему несколько дней назад в палатке на первом этаже купили томик Тютчева. Сейчас он, прервав­шись в своих записях, начал листать его, надеясь найти что-нибудь достойное, что он смог бы прочитать, нет, показать, нет, чем он мог бы угостить ее.

Собственно подготовительную работу он проделал еще утром и сейчас маялся, выби­рая между романтическим:

Когда сочувственно на наше слово Одна душа отозвалась — Не нужно нам возмездия иного Довольно с нас, довольно с нас...

и философским:

И кто в избытке ощущений, Когда кипит и стынет кровь,

Не ведал ваших искушений — Самоубийство и Любовь.

Так ничего и не решив, он услышал в коридоре голос Анастасии и начал делать еще одно срочное дело - писать для нее новость:

«Я передал ваш медальон одному хорошему ювелиру, который обещал, что за три дня все сделает». Это было действительно так: к нему заходил старый знакомый, и Платонов попросил его починить безделушку.

Улыбаясь, он повернулся к двери, но Настя где-то задерживалась, а он вдруг почув­ствовал, что какая-то мысль билась в голове, что-то он не додумал, не дописал. Что-то важ­ное. Он сосредоточится и вспомнил:

«Почему Яков Валериани считал, что документы о вхождении Чечни в Россию явля­ются важнейшей государственной тайной и могут влиять на ход не только русской, но и мировой истории?»

Глава 45

До старого Нового года оставались считанные часы, а Владимир Павлович никак не мог остановиться и привести себя в порядок. Очень много времени ушло на покупки, осо­бенно пока он не мог толком разговаривать, и приходилось везде показывать бумажки с названиями продуктов и весом. Замордованные двухнедельным марафоном праздничных покупок продавцы только со второй или третьей попытки соображали, что хочет от них этот странный старик.

Лишь его сентиментальными чувствами к Анастасии, желанием придумать и органи­зовать для нее настоящий праздник можно было объяснить его ангельское и такое непри­вычное для Платонова терпение.

Она обещала прийти в одиннадцать, чтобы было время и проводить Старый год и встретить Новый, и к этому времени он обязан был все успеть. Вчера она в разговоре ска­зала фразу, которую Владимир Павлович вот уже сутки крутил и так и этак и не мог от нее отделаться.

Как ваш геморрой? - невзначай спросила Анастасия, подливая ему кофе и подкла- дывая печенье с маком.

Они сидели у нее на кухне.

Лучше. - просипел он и покраснел. Платонов никак не мог привыкнуть к тому, что это поколение так легко обсуждает интимные подробности. Он сам на подобный вопрос мог спокойно ответить только жене и врачу. Но для Анастасии таких проблем, видимо, не существовало. Она остановилась у газовой плиты, куда ставила кофейник, и произнесла как ни в чем не бывало, так, с легким оттенком грусти, мучительную фразу:

Ну вот, вы вылечились, и теперь только я буду вашим единственным геморроем.

Платонов хорошо понимал, что она давно заметила все его пассы и вздохи вокруг нее,

но он только боялся спросить соседку, да и себя самого, как она все эти телодвижения вос­принимает. И вот впервые в этой непристойной фразе (ибо как можно сравнивать ослепи­тельную женщину с отвратительными шишками в заднем проходе) ему дали понять, что его ухаживания принимаются, по крайней мере, благосклонно. Так, во всяком случае, ему хоте­лось бы думать.