Эллис Питерс - Смерть и «Радостная женщина»

— А вдруг она откажется от своего признания? Вы сможете добиться обвинения, не имея ее настоящих перчаток?

— О, тут не будет никаких сложностей. В ее машине полно следов крови, она во всех швах водительского сиденья. Гамилтон промыла кожу, но допустила обычную ошибку — пользовалась горячей водой. Да и в нитях кровь всегда остается. Мы обнаружили «молнию» от черной юбки, которая была на ней в тот вечер, и две декоративные металлические пуговицы с передней планки. Они были в печной золе у нее дома. Она, должно быть, думала, что пиджак ее запачкан кровью, и послала его на церковную распродажу подержанных вещей, но мы его нашли. Правый рукав слегка забрызган кровью. Так что обвинение будет. Должно быть, она опускалась возле него на колени, так мне кажется. Как бы там ни было, она сочла необходимым сжечь эту юбку. Неудивительно, что подол платья Китти оказался запачканным кровью в том же месте, где он соприкасался с юбкой Гамми.

Разглядывая одеяло, Доминик вдруг спросил:

— Ты видел ее сегодня?

— Кого, Рут Гамилтон?

— Нет, — отвечал Доминик, внутренне напрягаясь. — Китти. Когда они… Когда ее освободили.

— Да, видел.

— Говорил с ней? Как она выглядела? Она что-нибудь сказала?

— Вид у нее был все еще немного ошарашенный, — ответил Джордж, вспоминая вытаращенные фиолетовые глаза, в которых еще не было веры. — День, другой, и она оправится. Вскрывшаяся правда стала для нее еще одним потрясением, но ничего: когда я ее видел, она уже начала приходить в себя. Говорила, что собирается сделать укладку волос и купить новое платье.

Доминик молчал. Его пальцы теребили край одеяла. На отца он не смотрел.

— Еще она говорила, что хотела бы повидать тебя сегодня вечером, если, конечно, ты достаточно хорошо себя чувствуешь, чтобы принимать посетителей.

Глаза Доминика загорелись. Он оторвал голову от подушки и сел.

— Нет, правда? Кроме шуток? — Он почувствовал восторг, но одернул себя и решил оставаться спокойным. — Ты, небось, сказал ей, что меня нельзя беспокоить, — предположил он.

— Я сказал ей, что у тебя только шишка на голове. Не думаю, что от одного вида Китти она сразу станет меньше, — Джордж усмехнулся. — Часов в восемь она будет здесь. У тебя четверть часа, чтобы мало-мальски привести себя в порядок.

Доминик позвал Банти и уже начал вставать, но Джордж решительно уложил его снова и принес ему новенький шелковый темно-зеленый халат — подарок к прошлому дню рождения, который был слишком хорош для повседневной носки. Его приберегали для особых случаев.

— Оставайся на месте. Сейчас ты кажешься очень привлекательным. Вот, возьми, поработай над деталями. — Он бросил на постель зеркало и расческу и оставил сына предаваться блаженству.

Он уже закрыл за собой дверь, когда Доминик вдруг окликнул его: «Эй!» Когда Джордж оглянулся, он сказал:

— Кто-то ведь рассказал ей обо мне. О том, что я сделал. Иначе как бы она узнала… зачем бы ей захотелось…

— Неужели рассказали? — удивился Джордж. — Интересно, кто мог это сделать?

Он встретил Банти на лестнице; она спешила на писк своего не оперившегося птенчика. Джордж вдруг почувствовал облегчение и благодарность к ней. Он не стал доискиваться причин, а просто приподнял жену и поцеловал.

Банти отнеслась с большим уважением, чем Джордж, к пылкой и непривычной для нее заботе сына о своей внешности. Она восприняла это без улыбки, так же серьезно, как и сам Доминик. Она принесла ему шелковый шарфик Джорджа и завязала его красивым бантом. Доминик был чересчур возбужден, чтобы обижаться на чрезмерную опеку, тем более что она шла ему впрок. Он даже позволил ей протереть губкой свое лицо и расчесать волосы щеткой.

— Понимаешь, ты не должен слишком ее волновать, — ласково предупредила его Банти, орудуя расческой. — Не забывай, что она много пережила, и ее легко расстроить. Постарайся быть с ней спокойным и вежливым, и все будет хорошо. — Она была вознаграждена, почувствовала, как напряжение отпускает сына; дрожь его улеглась, и Доминик глубоко вздохнул, чтобы вновь обрести душевное равновесие.

Китти пришла ровно в назначенный час. Она стала бледнее, похудела и выглядела хуже, чем во время их последней встречи. На губах ее играла печальная, чуть изумленная улыбка, вернувшаяся к Китти после долгой разлуки. Сердце его наполнилось гордостью. Ее новое одеяние представляло собой костюм из грубого шелка цвета то ли меда, то ли янтаря. Судя по тугому пучку светлых волос, кто-то потратил немало времени и сил. Она села у его постели, вытянув великолепные длинные ноги, и посмотрела сперва на носки своих нелепых хрупких туфелек, затем на Доминика.

Неловкость нависла над ними, как радужный мыльный пузырь. Потом Китти вдруг наморщила нос и улыбнулась ему, и тогда он понял, что все в порядке, что старался не зря. Тень еще не исчезла, не растворилась, улыбка пока казалась не совсем настоящей, но вскоре все будет в порядке. Она улыбнется. Возможно, не ему, но все-таки благодаря ему.

— Что же мне сказать тебе? — начала Китти. — Вот доказательство тому, что доброе дело — само по себе награда. Если бы мне тогда не приспичило сдать кровь, то, может, я никогда и не встретила бы тебя. И где бы я тогда очутилась? Уж точно за решеткой!

— Они бы и без меня разобрались, — скромно сказал Доминик. — Оказывается, папа шел верным путем, только я этого не знал. Такой уж я большой умник. Думал, никто, кроме меня, не сделает дело как следует. — Что бы подумали Джордж и Банти, если бы слышали его сейчас? От льстивых слов Китти ему захотелось упасть на колени и признаться ей во всех своих недостатках, просить прощения за то, что он такой нескладный, и кричать от радости, потому что казался ей гораздо более симпатичным парнем, чем себе самому.

— Я знаю, какой ты, — заявила Китти. — Ты уверен, что чувствуешь себя хорошо? Никаких болей, ничего такого?

— Я совершенно здоров, только мне все равно не позволят вставать до завтра. А ты себя как чувствуешь?

— О, превосходно. В тюрьме я сбросила десять фунтов. — На этот раз ее улыбка была более теплой и ровной. — Как говорится, нет худа без добра. А что, разве я плохо выгляжу?

— Ты выглядишь изумительно, — выпалил Доминик.

— Отлично! Все благодаря тебе! — Она подалась вперед, теребя краешек стеганого одеяла. — Хотела рассказать тебе о своих планах, Доминик. Тебе первому. Насчет всех этих денег. Они мне не нужны. Я бы просто отказалась от них, но, прежде чем сделать это, я должна быть уверена, что они достанутся Лесли. В противном случае мне придется принять их и найти способ передать Лесли и Джин. Я твердо решила, что они их получат, вот только как лучше это устроить? Завтра хочу встретиться с Реем Шелли и поговорить с ним на эту тему.

— Лесли не захочет их брать, — не очень уверенно предположил Доминик, потому что плохо знал Лесли и считал нахальством со своей стороны давать Китти советы.

— Да, я знаю, не захочет. Но, думаю, все-таки возьмет, чтобы не расстраивать меня. — Она едва не сказала «расстраивать меня еще больше». Этот мальчик был так серьезен и обходителен, так чертовски мил, что Китти не хотела заставлять его страдать. — И Джин, я думаю, позволит ему это сделать, по той же причине. А я уезжаю. Если я им понадоблюсь на суде, наверное, придется остаться, пока все не кончится, но после этого я сразу же отчаливаю. Не могу я тут больше жить, Доминик, по крайней мере сейчас.

Она подняла голову и посмотрела ему в глаза.

— Да, — молвил он, стараясь унять стук сердца, которое, казалось, стало слишком большим и не умещалось в груди. — Я могу это понять. По-моему, ты правильно сделаешь, если уедешь.

— Это не из-за того, что я побывала в тюрьме, боюсь смотреть людям в глаза, и все такое, — объяснила она. — Вовсе не из-за этого. Просто мне нужно вырваться отсюда.

— Я знаю, — сказал Доминик.

— Знаешь? Ты действительно знаешь, каково это — любить человека, который даже не замечает тебя?

Он не ответил, потому что к горлу подступил комок, и Доминик начал задыхаться. Но тут, похоже, до Китти дошел смысл сказанных ею слов, и она поняла, что он ответил бы ей, если бы мог это сделать. С тихим, жалобным, нежно-покаянным стоном она соскользнула со стула и опустилась на колени возле его постели, взяла его руки в свои и прижалась к ним щекой. Волосы ее волной растеклись по его коленям.

Доминик утратил дар речи. Он мягко высвободил руку и погладил Китти по голове, потом — по щеке, провел дрожащим пальцем по гладкой брови, нежным мягким губам.

— Найдешь кого нибудь еще, — сказал он тоном умудренного опытом мужчины. — Просто подожди, пока все уляжется. Вот уедешь отсюда, и все переменится. — Он слушал свой собственный голос и поражался: слова, которые должны были казаться ему горькими, звучали медоточиво, вместо ощущения утраты он испытал чувство торжества. — Не стоит сразу селиться где-нибудь. Поезди по белу свету, тогда у тебя будет больше возможностей. Ты встретишь его, вот увидишь.