Данил Корецкий - Свой круг

Время от времени в дверь заглядывала Варвара Петровна — директор школы — с полушутливым вопросом: «Еще не продырявили инвентарь?»

Если раньше я думал, что она разрешила использовать спортзал для следственного эксперимента с учетом моего скромного вклада в правовое воспитание учащихся, то теперь понял, что не последнюю роль сыграло и обычное женское любопытство.

Внизу громко хлопнула стальная дверь спецавтомобиля.

— Привезли, — фотограф перегнулся через подоконник. — Молодая…

— Всем приготовиться, сейчас начинаем, — объявил я. — Варвара Петровна, если желаете, можете присутствовать. И пригласите еще кого-нибудь из учителей.

Милиционер в портупее и сапогах и коренастая женщина-сержант ввели Вершикову.

— Для чего в школу? Я тут отродясь не была, — бормотала она, непонимающе глядя по сторонам.

Увидев меня, на миг запнулась.

— Здрасьте! Прогулку устроили? Давно выпускать пора!

Жеваный, в пятнах сарафан потерял «фирменный» вид; да и сама Вершикова выглядела не лучше: мятое лицо, растрепанные волосы, тусклые, беспокойные глаза.

Возле манекена остановилась, хмыкнула, передернув плечами, но, заметив висевший рядом кортик, потупилась.

— Проверять будете?

Она зачем-то поднесла руки к глазам, нервно потерла ладони.

— Я же сказала — не помню… Может, так и не выйдет…

Уверенности в голосе не было.

— Попробуем, как получится, — сказал я, после чего объяснил условия и цели эксперимента. Конвоиры недовольно переглянулись и придвинулись поближе.

— Начали!

Обвиняемая стояла в растерянности, неуклюже растопырив неумелые руки.

— Пожалуйста, Вершикова, мы ждем.

Она помедлила еще несколько секунд, потом, решившись, сделала шаг, другой.

Сейчас имело значение каждое движение, каждый жест. Едва слышно зашумела камера, щелкнул затвор фотоаппарата. Фотографии и видеозапись помогут запечатлеть то, что может не успеть схватить человеческий глаз: направление удара, угол наклона клинка, траекторию его движения.

Но до удара не дошло, что-то не получалось. Вершикова тяжело дышала, и чем дольше она возилась с кортиком, тем очевиднее становилось: она не знает, что клинок заперт в ножнах и освободить его можно, только нажав кнопку замка, маленькую незаметную кнопочку, о существовании которой она не подозревает.

Понимая, что беспомощная возня фиксируется бесстрастной пленкой и ложь предыдущих показаний становится до неприличия наглядной, она все сильнее дергала неподдающуюся рукоятку и наконец, оборвав тесемку, на которой висел кортик, бросила оружие под ноги.

— Поясните свои действия! — сказал я для записи.

Закусив губу, Вершикова молчала. Оператор крупным планом снимал лицо — сосредоточенное, отражающее мучительные размышления.

— Хватит! — Она закрыла лицо растопыренной ладонью. — Скажите, чтоб перестал.

Последние слова она выкрикнула фальцетом.

Вершикову отвели в кабинет директора. Милиционер стал под окном, женщина-сержант заняла пост в коридоре возле двери. Мы остались наедине.

— Эксперимент показал, что вы не умеете даже вытащить кортик из ножен, — я говорил размеренно и спокойно. — Как это увязывается с вашими показаниями?

У нее дернулось веко.

— Да-а-а, не в цвет. А я-то старалась — в петлю влезла и своей рукой затягивала.

— Она скверно выругалась. — Значит, есть справедливость. Пусть сам сидит десять лет! И так всю жизнь испортил, веревки вил, что хотел, то и заставлял! На десять лет тоже бы, дуру, устроил, да, видно, не судьба…

Она засмеялась. Это был нехороший, зловещий, с надрывом смех — предвестник близкой истерики.

— Давайте по существу! — намеренно резко оборвал я ее. — Что произошло на даче?

Она опомнилась.

— Что там было — не знаю, потому что с Галкой наверх пошла. Они вдвоем долго сидели, потом вроде шум. И вдруг Золото влетает в спальню, глаза вытаращил, челюсть отвисла, слюни бегут: «Скорей, — говорит, — Федька на нож напоролся». А потом запел: «Если на меня подумают — карьере конец, тогда и вам с Куколкой худо придется, скажи так и так, тебе ничего не будет, дадут три года условно, в крайнем случае посидишь недельку, я лучшего адвоката возьму, и вытащим тебя под расписку…» Пугал, золотые горы сулил. Я и согласилась: мало дерьма хлебала, что ли? Разом больше, разом меньше. Да слишком большая ложка выходит — пусть сам жрет!

Закончив допрос, я оформил необходимые документы, Вершикову увезли. На улице дожидались истомившиеся практиканты, открывшие наконец для себя новый поворот дела и выработавшие «верную» версию.

— Значит, так, — азартно говорил Валек, забегая вперед и заглядывая мне в лицо.

— Надо проверить все окружение Золотова, найти среди его друзей физически сильного человека и начать его отработку. Где был в тот вечер и прочее. Сейчас ясно, что на даче находился пятый, тот, кто способен нанести сильнейший удар!

— Точно, — значительно кивнул Петр. — Классическая детективная схема — убийство в численно ограниченной компании очень часто разрешается именно так — кроме известных лиц, в месте совершения преступления находился еще один. Он и оказывается убийцей!

— Думаете, надо искать новых подозреваемых? — рассеянно спросил я, думая о другом.

— Конечно, — кивнул Валек, а Петр помедлил и задал встречный вопрос:

— А вы как считаете?

— Полагаю, что вам пора по домам. А я зайду еще в одно место.

«Одним местом» был городской Дом физической культуры. Стенд спортивной славы напротив входа открывался фотографией легендарного Рогова. Его еще называли экс-чемпионом, но сам он уже считал себя бывшим. Огромная разница! И хотя для массы болельщиков, поклонников и поклонниц, многочисленных друзей-приятелей все выглядит вполне благополучно, в нашем профессиональном кругу известно про две пьяные драки, означающие, что он поставил на себе крест. И нетрудно предугадать развязку, как моряку определить судьбу ходко идущего судна с не замеченной никем пробоиной в трюме.

В углу большого, с колоннами, вестибюля, закрывая спиной застекленную доску, на которой висели разнокалиберные ключи, сидел пожилой вахтер с могучей шеей борца.

— Григорьева? — переспросил он. — Поднимитесь в пятый зал, у него как раз тренировка.

В зале пахло пылью и разгоряченными телами. Спортсменов было немного, человек десять, они усердно гнули друг друга, приседали с небольшой штангой, «качали» пресс. За всем этим наблюдал сухощавый подтянутый человек средних лет, в потертом красно-синем трико. Он оглянулся, когда я появился в дверях, потом посмотрел еще раз, уже внимательнее, и, убедившись, что случайный посетитель не собирается уходить, медленно подошел.

— Что вы хотели?

Лицо загорелое, волевое, целеустремленный взгляд, белые полоски морщин на скошенном лбу.

— Вы Григорьев?

Человек кивнул, спокойно заглянул в мое удостоверение, жестом пригласил в зал и указал на длинную низкую деревянную скамью, стоящую у стены.

— Одну секунду, — Григорьев отошел к спортсменам и что-то сказал. Они начали высоко подпрыгивать на месте, подтягивая колени к груди. Тренер вернулся и сел рядом.

— Итак, чем обязан интересу со стороны следственных органов?

— Когда-то у вас тренировался Валерий Золотев. Хотелось бы знать, что вы можете о нем сказать.

Григорьев не выразил удивления.

— Парень был перспективный. Из него мог толк выйти. Во всяком случае, сейчас уже наверняка стал бы мастером.

— Почему же не стал?

Он зачем-то потрогал шнурки «ботосов».

— Много причин. Склонность к полноте, надо стараться форму держать: тренировки, диета, парная… Чуть ослабил режим — три-четыре килограмма и набежали. А он регулярности не признавал.

Тренер вновь отлучился, отдал распоряжение, несколько человек продолжали общефизическую подготовку, а четверо облачились в костюмы для фехтования и стали в позиции.

— Давайте пока сами, без меня.

Лязгнули клинки.

— Интереса настоящего у него к спорту не было, — продолжал Григорьев.

— Толкаешь в шею — занимается. Перестал — бросил. Это любительство, чтобы жиром не заплывать, и только. Настоящих результатов так не достигнешь.

Зал был старый, с потрескавшимися стенами и давно не беленным потолком, стекла в окнах тусклые, почти не пропускающие света, поэтому лампочки горели даже днем.

Фехтовальщики теснили друг друга, наступали и отступали, обменивались ударами, плели блестящими иглами тонкое кружево атак и защит. Мне зрелище нравилось, Григорьеву — нет.

— Саша, это не работа. У тебя нет резкости! Выпад делается синхронно, всем телом! Иди к зеркалу. Витя и Гриша по очереди работают с Сергеем. — Он повернулся ко мне. — Я ему много раз говорил — хочешь добиться чего-нибудь, старайся изо всех сил. Он всегда соглашался, не спорил. Но сосредоточиться не умел. Стрелять любил, фехтовать. А плаванье или бег — не по нем. Да потом еще одна история получилась.