Александр Апраксин - Три плута

Никакого профессора Койкина не нашлось, а все те Койкины, которые в действительности существовали, оказывались вполне честными и уважаемыми гражданами.

Венская полиция тоже не упускала ничего, могущего послужить в пользу разъяснения истины, и по распоряжению тамошнего директора, сразу догадавшегося, что задержанный у них русский прибегнул к возможному изменению своей физиономии, с него были сняты вторичные фотографии. Едва их получили в Петербурге, один из агентов сыскной полиции, под наблюдением которого находилась самая большая гостиница столицы, радостно воскликнул:

— Он!

— Да кто он-то? — спросили его товарищи по службе.

— Тот самый Рогов, который у нас в гостинице чудил, а потом утопился на Крестовском!

Остальное известно.

Теперь необходимо перейти к участи несчастного Анатолия Сергеевича Лагорина, заключенного в предварительную тюрьму совершенно безвинна, по возмутительнейшей интриге Мустафетова.

Долго томился бы бедняга в ужасном одиночестве, если бы не следующее обстоятельство.

Причиной его тяжкого горя было увлечение Молотовой, девушкой, недостойной привязанности порядочного человека. Но как ни поддался ее кокетству Лагорин, он ни в чем бесчестном упрекнуть самого себя не мог. Да и на службе его все любили, и, несмотря на его молодость, к нему относились с уважением даже старшие чиновники, именно потому, что всегда и во всем он отличался правдивостью и честностью.

Родители Лагорина жили в большом и богатом имении близ Киева. Будучи единственным сыном, он, конечно, пользовался всею их любовью. Нет ничего мудреного в том, что он охотно исполнял их требование: писать им аккуратно два раза в неделю. Но затем получение писем от него вдруг прекратилось. Молчание Анатолия сильно встревожило стариков Лагориных. Тщетно прождав два срока обычного получения драгоценных сыновних писем, Лагорин-отец послал ему депешу такого содержания:

«Телеграфируй откровенно, что случилось. Продолжительное молчание сильно беспокоит. Отец».

Но прошло двое суток самого мучительного бесплодного ожидания, и ответа не последовало. Тогда старик Лагорин сказал своей жене:

— Ну, душа моя, собирайся, едем!

Наскоро собрали им слуги кое-какие пожитки, старик забрал с собой все свои наличные деньги, и супруги поехали в Петербург.

Нетрудно представить себе их ужас, когда в меблированных комнатах, где проживал Анатолий, сии услышали потрясающую весть об его аресте.

Расположившись тут же в самом лучшем свободном номере, Сергей Иванович уговорил жену терпеливо ждать и сам поехал за более точными справками. Но не могла усидеть несчастная огорченная мать; она поехала в часовню Всех Скорбящих, где отслужила молебен и в горьких рыданиях молила коленопреклоненно о возвращении ей сына.

Ближайшее начальство Анатолия выразило его отцу свое крайнее недоумение по поводу всего случившегося. Главный начальник молодого Лагорина был человек в высшей степени честных правил, несколько строгий со своими подчиненными, но зато безупречно справедливый, и знал каждого из своих подчиненных очень хорошо. Он прямо высказал Сергею Ивановичу уверенность, что тут произошла какая-то ужасная и непонятная ему ошибка, так как молодой Лагорин, служивший уже три года под его зорким наблюдением, по его убеждению, не был способен совершить подлог ни при каких обстоятельствах.

Такое мнение в значительной степени ободрило Сергея Ивановича; он почувствовал на стороне сына значительную поддержку. Прямо из министерства он поехал в окружной суд, навел там справки и направился к тому молодому кандидату на судебные должности, который замещал следователя и вел дело его сына.

Следователь принял старика совершенно иначе, нежели начальство сына.

— Все отцы всегда уверены, — сказал он между прочим, — что их сыновья — образцы добродетели. Это понятно: никому не хочется быть отцом подделывателя векселей.

Старик выпрямился, точно его ударили. Взор его заблестел, и он чуть не забылся, но, к счастью, тут же вспомнил, что следователь не мог знать Анатолия так хорошо, как он сам, и, сдержавшись, попробовал убедить его.

— Анатолий на прекрасной дороге, — сказал он. — Я сейчас от его прямого начальника, который тоже не верит в возможность совершения им преступления. Выслушайте меня! Анатолий у нас единственный сын. Мы с женою вполне обеспечены и даже не проживаем полностью своих доходов. Вы говорите, что Анатолий совершил подлог для получения трехсот рублей. Но где же смысл в этом, скажите ради Бога, когда ему стоило только прислать мне телеграмму с точным определением, что деньги «крайне нужны», и я немедленно перевел бы ему не только триста, а три тысячи рублей!

— Однако все говорит против вашего сына. Не могу же я не верить очевидности. Как раз вчера я призывал экспертов, и они признали сходство некоторых букв в подписи на векселе графа Козел-Горского с почерком вашего сына. Скажите, пожалуйста, чем вы это объясните?

— Не знаю, — сказал с отчаянием Сергей Иванович, — ничего не знаю и понять не могу! Дайте мне увидать сына с глазу на глаз, дайте мне переговорить с ним так, как беседовать может только отец с сыном, и я уверен, что скорее всех доберусь до истины.

— Хорошо, свидание я вам разрешу, даже сейчас! — сказал следователь и тут же написал ордер в тюрьму, причем для ускорения дела обещал даже переговорить по телефону с начальником дома предварительного заключения, чтобы предупредить его о немедленном допуске Лагорина к свиданию с сыном. — Может быть, он откроется вам, — сказал он на прощание, видимо ни на минуту не поддаваясь сомнению в виновности обвиняемого.

Старик встал и, прямо смотря в глаза молодому представителю правосудия, сказал, с чувством глубокого достоинства:

— Если сын мой, паче всякого ожидания, окажется виновным, я первый приду к вам и скажу: «Карайте его по законам!» Но я верю в него.

Он поклонился и вышел.

Свидание с сыном было в высшей степени трогательно. Как только Анатолия привели в приемную и он увидал отца, он бросился к нему на грудь, склонил голову на плечо и зарыдал. У отца тоже на глаза навернулись слезы, но он ждал ответа на поставленный вопрос:

— Скажи мне всю правду!

Когда наконец Анатолию удалось прервать свои рыдания, он поднял взор на отца и с искренностью, свойственной незапятнанной чести, горячо заговорил:

— Клянусь тобою и горячо любимою мамой, что тут какая-то ужасная, для меня самого непостижимая, ошибка! Ведь я этого графа совершенно не знаю! Ну, могла ли мне прийти в голову мысль подписывать векселя его именем?!

Чутким родительским сердцем старик понимал несомненно одно: сын его говорил правду. Теперь вопрос для него был окончательно решен, и на земле не существовало тех преград, перед которыми он остановился бы для того, чтобы оправдать и обелить сына.

И они стали вместе обдумывать и обсуждать дело. Догадки сменялись догадками. Наконец Сергей Иванович спросил:,

— Скажи мне: нет ли у тебя врагов? Может быть, существует человек, которому ты мешал, которому ты стоял поперек дороги? Может быть, у тебя есть завистник, соперник? Наконец, не замешана ли во всей этой истории женщина?

Тогда сын, печально вздохнув, поведал все до мельчайших подробностей своему доброму отцу. Рассказал он и о знакомстве с Ольгой Молотовой, и о своем увлечении ею, о том, что в свою очередь ее старался увлечь некий Назар Назарович Мустафетов, который…

— Который судился в Киеве за кражу. бриллиантов, — перебил его отец, — но который ловко вывернулся, бросив тень на несчастную женщину и опорочив ее подозрениями.

— Он и есть! Я пробовал открыть Молотовой глаза и все рассказал ей о нем.

— Ну, понятно! — воскликнул отец. — Если она потребовала от этого негодяя объяснений, то он прибегнул к самому ужасному способу, чтобы отделаться от тебя навсегда. Постой! Как зовут того ростовщика, который подал на тебя жалобу?

— Герасим Онуфриевич Онуфриев.

— Ну, голубчик, я уверен, что это только подставное лицо, — сказал Сергей Иванович. — А теперь прощай! Будь бодр духом и уверен, что я спасу тебя.

Сергей Иванович поехал домой, чтобы успокоить жену, и передал ей все во всех подробностях. Добрая старуха пролила обильные слезы и только в последующих горячих молитвах Господу Богу черпала силы для перенесения тяжкого испытания.

Между тем ее муж действительно не терял ни минуты и принялся энергично действовать. Он отправил гонца в адресный стол за справками: где проживают Герасим Онуфриевич Онуфриев и Назар Назарович Мустафетов, находившийся тогда на свободе. Потом он пригласил в свой номер хозяина меблированных комнат.

— Какого вы мнения о моем сыне? — спросил старик.

— Жалко молодого человека! — ответил тот. — И понять не могу… просто не верится даже. Еще студентом у нас он жил, а теперь вот уж скоро три года на службе состоит и все продолжал у нас квартировать. Такого другого жильца не найти. Благороден, обхождение имеет с последним служащим самое деликатное. Уплата за комнату всегда аккуратная. Просто ума не приложу.