Владимир Колычев - Каторжанин

А еще Рита могла связаться с мужем…

Но не позвонит она ни ментам, ни Гене. Глядя на нее, Матвей был почти уверен в этом.

А если вдруг позвонит, то зачем такая жизнь, в которой Рита – предатель?

Он скривил губы, насмехаясь над самим собой. Что это за упаднические настроения? За ним целая система, и он не имеет права думать только о себе. Чтобы ни случилось, он не должен выпускать из рук бразды правления. Если его поезд пойдет вдруг под откос, пострадает очень много людей. Может, это и не самые лучшие представители рода человеческого, но люди…

– Что-то не так? – спросила Рита, встревоженно глядя на него.

– Все в норме.

– Если в норме, значит, не все хорошо, – покачала она головой.

– Хорошо будет, когда будет все хорошо. А пока не совсем…

Рита, казалось, была поглощена им целиком. Она не следила за дорогой, значит, не знает, в какой поселок въехала машина. Значит, и вызвать к месту никого не сможет… Но так могло только казаться.

Не должен был он подозревать Риту в дурных намерениях. Не должен был, но червячок сомнения шевелился в душе. Не до конца он ей доверял, и это его расстраивало.

– А когда будет совсем? – спросила она.

– Ты всегда должна быть со мной, – произнес Матвей, глядя, как перед машиной открываются ворота.

Она кивнула. Да, она хочет быть с ним и будет.

Машина проехала через двор и прямиком заехала в гараж. Матвей с Ритой вышли и направились к дому.

А дом богатый, с дорогой мебелью. В таком доме рада будет жить любая женщина.

Матвей провел Риту в каминный зал, чиркнул спичкой и бросил ее на дрова. Огонь вспыхнул мгновенно.

– Как тебе дом? – спросил он.

Рита молча пожала плечами. Ее не интересовал дом, она смотрела только на него.

– Здесь хороший дом. Но мы тут пробудем недолго, в тайгу уедем. Там у меня избушка. На курьих ножках.

– На курьих ножках? Чтобы по лесу ходить? Чтобы не поймали?

– Угадала, – совершенно серьезно сказал Матвей. – Я в бегах. В активе уже десять лет, и еще три года в пассиве. За побег дадут, если вдруг…

– А если самому сдаться? Может, и не дадут три года.

– Может, и не дадут. Но десять лет – это срок. Ты будешь меня ждать?

– Зачем? – Она удивленно посмотрела на него.

Он повел бровью, выражая разочарование.

– Я могла бы пойти с тобой. Могла бы устроиться в санчасть. Или прачкой. Или еще куда-нибудь.

– И не боишься? – облегченно выдохнул Матвей.

– Боюсь. Но пойду.

– Может, лучше в избушке на курьих ножках?

– Все равно где, все равно как. Лишь бы с тобой.

Рита подошла к нему, обвила руками его шею, и он безнадежно утонул в ее объятиях…

Бойцы на позициях, стволы у них на руках, связь с ними установлена – в том числе и визуальная. Гена не видел козырек подъезда, в котором жил Молотов‑старший, но в поле зрения – машина Брони. С ним два бойца, у каждого автомат.

– Такое чувство, что за нами следят, – нервно оглянулся Порей.

У Гены тоже была чуйка, но сейчас она молчала. А может, это все из-за жестокого похмелья. И нажрался он вчера, и бутылкой по башке получил. Голова чугунная, а пошевелишь ею – раскалываться от боли начнет. И еще раненое плечо ноет.

– Ну как? Следят?

– Да не вижу! – Порей нервно постучал пальцами по рулю.

В кармане у Гены зазвонил телефон. Это был Жучок. Он сообщил новость, от которой у Гены похолодело под ложечкой. Оказывается, Матвей «встал на лыжи». Не было его в зоне, может быть, он уже в Москве. Возможно, и Рита с ним.

Что, если она пожаловалась Матвею, и тот принял меры?.. А еще Рита могла сказать, что Гена охотится за его отцом. Поэтому неудивительно, если за ним действительно сейчас следят. Может, Матвей «секреты» вокруг своего дома расставил.

Видимо, нужно уносить ноги. Но это не бегство. Гена соберет сход, поставит братву перед фактом, вынесет вопрос на обсуждение, будет принято решение. Матвей серьезный противник, его с кондачка не возьмешь.

– Давай в «Аквитанию», – скомандовал Гена.

Броне нужно было дать отбой, но это еще успеется. Сначала нужно убраться с места самому.

Он уже доставал телефон, чтобы позвонить Броне, когда справа за окном что-то мелькнуло. Гена повернул голову и увидел надвигающуюся на них машину. И тут же последовал страшный удар. Перед глазами вспыхнуло, и тут же погасло…

Звонок Ульяна застал Матвея в кровати. Смешно это или нет, но он с Ритой спал в постели, раньше только в машинах…

Ульян сообщил, что его бойцы повязали Гену. Могли убить на месте, но решили взять живьем и отвезли в лес, к месту, неподалеку от поселка, где находился сейчас Матвей.

– Хорошо, я сейчас подъеду.

Он поцеловал Риту, поднялся, оделся.

– Что-то с Геной? – встревоженно спросила она.

Он промолчал.

– Что-то с Геной… – поняла она. – Ты его убьешь? Ты знаешь, как я его ненавижу!.. Я бы сама его убила! Но не надо этого делать!

Рита в замешательстве смотрела на него. Она и понимала, что с Геной по-другому нельзя, но и грех на душу брать не хотела. И Матвея от этого удерживала.

– Он заказал меня. Он собирался убить моего отца.

– Ну, не знаю, можно как-то договориться.

– Как?

– Ну, пусть уедет!

– Уедет. И будет мстить.

– И все равно не надо. – Рита опустила голову.

– Я подумаю.

Через полчаса Матвей был на месте. Гена лежал в снегу, связанный по рукам и ногам, и тупо смотрел в небо. На лбу глубокий порез, вся щека в крови. Вдалеке за тонкой полоской пролеска угадывалась дорога, но разве Гену оттуда увидят? Главное, что поблизости ни души. Пристрелят его, закидают снежком, и пусть лежит себе падаль до весны.

Ульян пнул Гену ногой, два бойца взяли его под руки и поставили на колени – лицом к Матвею.

– Ты?! – с презрением обреченного скривился Крок.

– Я, – кивнул Матвей. – Ты меня знаешь?

– А то!

– Я слышал, ты меня сдал?

– От кого слышал? – напряженно сощурился Гена. – Рита сказала?

– Не важно кто.

– Она с тобой?

– Она всегда была со мной.

– Это я знаю… – горько усмехнулся Гена.

– Что ты знаешь?

– Любит она тебя… И зачем я только на ней женился? – Гена зажмурил глаза и опустил голову на грудь.

– Ты меня ментам сдал? – спросил Матвей.

– И сдал… И заказал… – обреченно кивнул Крок. – Ты должен был исчезнуть. Чтобы не мешать нам с Ритой.

– Из-за Риты меня сдал?

– Из-за нее.

– Хорошо, если так… – усмехнулся Матвей.

– А потом я Пицунду позвонил, сказал за тебя. Мы с Пицундом на короткой ноге, я поэтому и знал, кто Красносибирск держит… Пицунд попросил помочь, я не отказался…

– За Риту я могу тебя простить, – неожиданно произнес Матвей.

Он не знал, как поведет себя Рита, если узнает о смерти Крока. Тот хоть и мразь, но муж, и она будет считать себя причастной к его гибели.

И еще она благодарна Гене за свое спасение. Она рассказывала, как попала впросак с Каретниковым, как и кто убил этого козла… Матвей должен был его убить, а сделал это Гена. Рита увидела в этом знак, и вышла за него замуж…

– А ты прости! – вскинулся Гена. – Ты прости, а я уеду! Брошу все и уеду! И ты никогда обо мне не услышишь!

Матвей внимательно смотрел на Гену. Ему всерьез казалось, что Кроку можно верить.

– Правда! Я исчезну! – Гена увидел в его глазах шанс для себя.

Лицо его дрогнуло, скривилось в плаксивой гримасе. Раскис Гена, пустил слюни. Но его можно было понять. Жить ему хотелось. Очень хотелось.

– Я бы тебя простил, – покачал головой Матвей. – За себя бы простил… И Рита не хочет, чтобы я тебя убивал… Но на тебе кровь наших пацанов.

– Я сам никого не убивал! И пацанами не рулил! Пицунд все решал! – Гена тянул к нему голову, как будто собирался упасть ему в ноги и облобызать сапоги. – Я уеду! А Риту забирай! Она меня не любит! Зачем ее заставлять!.. Забирай! Забирай! Она твоя!

Матвей не понял, почему из головы Крока выплеснулся вдруг темно-красный фонтан. Догадался, что это пуля попала в него, но не понял, как это могло произойти. Никто вроде бы не стрелял в Гену, а он упал с колен в снег с пробитой навылет головой.

Ульян смотрел в сторону дороги, махая рукой бойцам. Пули могли прилететь из лесопосадки, именно это направление и блокировали пацаны, закрывая Матвея своими телами…

Петух может прокукарекать ранним утром, в нужный час, но, если над курятником полярная ночь, рассвет не наступит. Пицунд хорошо помнил, как впервые назвался вором в зоне. Назвался, но лагерное начальство не захотело идти ему навстречу и закрыло его в «яму» на пятнадцать суток. Полярная ночь тогда стояла над лагерем, а ему нужен был рассвет. Менты прессовали его, требовали отречения, но Пицунд упрямо гнул свое. Полгода гнул. И не сломал штрафной изолятор, все-таки выкричал он свой рассвет.