Александр Апраксин - Ловкачи

— Нет, помилуйте, зачем же?

— А вот удостоверение врача о смерти Пузырева с подробным изложением болезни.

— Позвольте, пожалуйста.

Пока секретарь пробегал глазами этот документ, Иван Александрович уже держал в руках еще какие-то бумаги.

— А вот, — сказал он, — письмо и телеграмма того лица, у которого он жил в Крыму.

— Ваш знакомый?

— Нет. Понятия не имею, и даже, кроме фамилии, мне ничего неизвестно. Не могу вам сказать, кто он, чем занимается. Знаю только, что домовладелец в Ялте. Фамилия его Любарский. По адресу его дома писал я покойному.

— Вот, изволите ли видеть, — сказал секретарь, — я заявление от вас приму, но попрошу вас пожаловать несколько позже или даже завтра, если это вам удобно. Вы постоянно изволите в Москве жить?

— Нет. Да и сейчас-то я из Варшавы, где меня застала печальная весть о кончине моего друга. Остановился же я в двух шагах отсюда.

Он быстро начертал на клочке бумаги свой адрес, поклонился, пожал руку и вышел.

"Однако, — думал он дорогою, — тут не так-то скоро отделаешься, и, главное, поразило его, как быстро после страхования скончался человек. Но что ж из этого? Мало ли каких случаев в жизни не бывает! Ничего им с нами не поделать, и деньги они должны мне отсчитать все до копейки. У Пузырева дело-то ой-ой как чисто поставлено. Неприятно мне только все эти вопросы выслушивать и все их взгляды испытующие выносить! Как бы это обойти?"

Вообще, в большинстве случаев Хмуров предпочитал чужими руками жар загребать и садиться за вполне накрытый стол.

Он шел в свои неважные номера и машинально, по привычке читал вывески на пути.

Вдруг он остановился перед медной доской, приколоченной к парадной двери, и прочитал гравированную на ней надпись:

Петр Косьмич

Свербеев.

Присяжный поверенный.

Прием от — до — ежедневно.

Его осенила мысль. Он взглянул на часы и вошел. Но в приемной уже стояло несколько человек. Приходилось перетерпеть до своей очереди. Однако, приняв решение, Хмуров уж не уходил, а хотел добиться толку, и с сознанием, что всякому ожиданию должен когда-либо наступить конец, он то похаживал по комнате, то присаживался и ждал.

Иногда дверь отворялась, из нее выходил клиент или клиентка, после чего кто-либо из присутствовавших в приемной шел на смену. Так дошла очередь и до Ивана Александровича.

Петр Косьмич Свербеев уже успел войти в моду, и кабинет его внушал клиенту уважение. Но Хмурова ни роскошью, ни обстановкой удивить было нельзя, видел он на своем веку достаточно всего! Не обращая никакого внимания на окружающее, он спокойно отрекомендовал себя и сел.

— Вот изволите ли видеть, — заговорил он прямо о деле, — в чем моя к вам просьба. Месяца два тому назад с небольшим большой друг мой, Илья Максимович Пузырев, застраховал свою жизнь в французском страховом обществе "Урбэн", имеющем право совершать операции и в России, в сумме шестидесяти тысяч рублей, подлежащих выдаче в случае его смерти тому лицу, которое представит в общество полис с его бланковой надписью.

— И теперь, — спросил Свербеев, уже по навыку к беседам с клиентами, — этот господин умер?

— Да, и теперь, всего через два месяца по совершении страхования, мой друг, Илья Максимович Пузырев, умер.

— Полис перешел к вам?

— Полис с бланковой надписью перешел ко мне, — ответил Хмуров, — и я, стало быть, являюсь его владельцем или, так сказать, правопреемником умершего.

— А общество ставит затруднения в выдаче застрахованной суммы? — спросил адвокат.

— О нет! Я этого сказать еще не могу, тем более что я сейчас только подал заявление о смерти Пузырева.

— В таком случае что вам от меня, собственно, угодно?

— Вот это-то и позвольте мне выразить, — с некоторым нетерпением за то, что господин Свербеев все желал говорить за него, ответил Хмуров.

— Пожалуйста!

— Кроме бланковой надписи, мое право на получение из общества "Унбзн" страховой суммы за умершего Пузырева подтверждается целым рядом писем покойного. Не только он упоминает об этом, но подробно довольно трактует и о том назначении, которое ему было бы желательно, чтобы я дал его деньгам после его смерти. Письма эти все при мне, и если мы с вами сойдемся, то есть столкуемся насчет всего остального, я попрошу вас их внимательно прочитать.

— Чем был болен умерший? — спросил так же, как и секретарь, господин Свербеев.

— Насколько я понимаю, — ответил Иван Александрович, — скоротечною чахоткою; впрочем, я сейчас представил в общество медицинское свидетельство о смерти.

— У вас есть копия?

— Нет, нету, я не знал, что может понадобиться.

— Жаль.

— Мне кажется, это особенной роли не играет, тем более что я списал себе фамилию выдавшего свидетельство врача.

— Прекрасно-с. Итак, вы сейчас говорили?..

— Конечно, с первого момента страховое общество как бы несколько поражено этой неожиданной для его московских представителей кончиною. Но ведь и я был ею поражен, так как, по моему мнению, Пузырев выехал два месяца тому назад из Москвы совсем здоровым. Таким, по крайней мере, казался он на вид. Только я знал, да и письма его опять-таки это подтверждают, какую глубокую сердечную рану этот человек уносил с собою. Вот эта рана его и сразила, видно. Как бы там ни было, однако я не знаю, какие там могут потребоваться формальности, и пришел просить вас взять на себя труд получить с них эти деньги. Мои условия будут следующие: если в течение одной недели от сегодняшнего числа мы получим полностью всю сумму без затруднений, без судебных препирательств, то я предлагаю вам тысячу рублей; в противном случае условия наши будут иные.

— Я согласен, — сказал присяжный поверенный, — и я даже полагаю, что до иных условий у нас дело не дойдет, ибо не такое это общество, чтобы до суда доходить. Им, напротив, быстрая уплата страховой суммы делает колоссальную рекламу, а всякое судебное разбирательство вызывает недоверие к ним, все будут бояться к ним идти, как бы потом судиться не пришлось. Ваше же дело совершенно чистое. Потрудитесь съездить написать доверенность на мое имя с обозначением всего требуемого — мне, я вижу, вас учить не приходится, — а условьице мы с вами и домашнее набросаем насчет моей тысячи рублей.

— Прекрасно.

Хмуров уже встал, собираясь уходить, как господин Свербеев остановил его вопросом:

— А сами вы чем изволите заниматься? Знаете ли, могут все-таки поинтересоваться в обществе.

Хмуров вспомнил остроумный ответ Пузырева на тот же вопрос и, не моргнув глазом, сказал:

— Науками.

Опытный Свербеев взглянул на него испытующе и потом вдруг улыбнулся, но далее говорить об этом не стал. Он сам проводил его до передней и на прощанье только повторил:

— Привозите же доверенность сегодня и, кстати, все письма умершего оставьте у меня: я на досуге их прочитаю.

Хмурову предстояли еще и другие хлопоты. Ему надо было заложить или продать ожерелье, купленное в Варшаве у Сарры на вексель.

Но сперва он направился к нотариусу и у него написал требуемую доверенность на имя присяжного поверенного Петра Косьмича Свербеева, свез ее по назначению, подписал там составленный договор и тогда уже направился по кассам ссуд и частным обществам для заклада движимостей с целью посмотреть, где больше дадут?

В одном учреждении ему предложили тысячу двести рублей, но он не согласился, требуя непременно полторы тысячи; в других во всех давали и того меньше, уверяя, будто бы теперь вообще бриллианты подешевели, а эти желтоваты и не совсем чистой воды.

Раздраженный, он уже готовился вернуться в ту первую кассу, где ему была предложена наибольшая сумма, но дорогою его взор поразила вывеска, которую он ранее не замечал.

Тотчас же остановил он извозчика и вошел по указанию надписей по лестнице во второй этаж.

Дверь была заперта, но он позвонил, и ему приотворили, не спуская, однако, двери с цепи. Хриплый мужской голос спросил:

— Кто это?

— Я по делу. Чего вы убоитесь? Я продаю бриллианты; вот, посмотрите.

И действительно, Хмуров вынул из бокового кармана длинный плоский футляр светло-голубого бархата, раскрыл его слегка, но достаточно, чтобы нить бриллиантов ярко сверкнула.

— Войдите, — сказал голос.

Цепь отстегнулась, и Хмуров был пропущен в прихожую. Но личность, пропустившая его, еще оставалась у двери и что-то возилась с замком. Наконец, когда ключ два раза щелкнул, человек этот прошел вперед и тогда только, при свете, врывавшемся в эту часть передней, мог Хмуров разглядеть его.

То был человек уже пожилой, лет за пятьдесят, с виду угрюмый, несколько сгорбленный, но с живыми глазами, зорко высматривавшими из-за очков.