Евгений Сухов - Охота на смотрящего

– Ладно. Вы ведь давно не были в столице?

– Давно, товарищ генерал-лейтенант.

– Посмотрите город – тут многое изменилось. Московский мэр – трудяга, каких поискать. Москву преобразил до неузнаваемости. Ожила столица. Ну, до встречи!

– Разрешите идти, товарищ генерал-лейтенант?

– Идите, – пристально глядя на подполковника, ответил генерал-лейтенант Артамонов.

Беспалый вышел на Тверскую.

У него едва не кружилась голова от переполнявших его впечатлений. Он гордился собой – даже мрачные раздумья о разгроме eгo агентурной сети в колонии отошли на задний план. Как же ловко он обвел вокруг пальца этого генералишку! Все из него выудил. Итак, крупнейший преступник, всероссийский пахан Варяг – закадычный кореш генерала МВД, начальника спецуправления собственной безопасности МВД!

Что же это значит?

А это означает одно из двух – либо генерал как минимум связан с российскими криминальными кругами, либо, наоборот, российская криминальная верхушка контролируется высшими российскими чиновниками. Вот тебе и широкомасштабная борьба с преступностью, на которой многие заработали себе генеральские звезды и дворцы в ближнем Подмосковье. Чего ж удивляться, что конца преступности что-то не видно. Да и какой конец может быть виден, если это круговая порука – рука руку моет!

Беспалый остановился. То, что он сейчас узнал, – дa это ведь долгосрочный депозит, Александр Тимофеевич! Надо только этим депозитом с умом распорядиться. А там, глядишь, и звездочки на погонах укрупнятся, да и кожаное кресло в Москве может появиться. С Кириллом Владимировичем Артамоновым надо дружить. И с другими тоже – все пригодится.

Беспалый решил отправиться к себе в общежитие, переодеться в цивильное и пойти погулять в парк Горького. А ближе к вечеру ему предстояла еще одна любопытная встреча – с Николаем. К ней надо хорошо подготовиться. Ясно, что Николай будет задавать примерно те же вопросы, что и Артамонов, вот только отвечать на них, видно, придется как-то по-другому.

Проснувшись, Варяг не сразу открыл глаза. Сначала мысленно обследовал каждый закоулок своего – точно чужого – тела. Веселое солнце в упор било сквозь тюлевую занавесочку на окне. Владислав зажмурился. Душистый пододеяльник щекотал ноздри. В воздухе пахло прелыми травами. Он не был силен в ботанике и вряд ли смог бы отличить по запаху одну лесную траву от другой.

Но пахло как будто бы багульником.

Варяг шевельнул рукой – и застонал. Правый бок пронзила режущая боль. Над головой справа раздался шорох. Он повернул голову и увидел молодую женщину. Нахмурив лоб, он попытался вспомнить ее имя. Ну да, Елена! Елена поила его, растирала горячими тряпочками, делала уколы… Воспоминание об уколах тотчас вызвало из глубин памяти мысли о других уколах – мучительных, страшных, после которых все тело ломало, точно в стальных тисках, и нестерпимая боль когтями драла каждую мышцу. Но ее уколы были не такие – они давали покой, приятную легкость и возвращали утраченную силу.

Он никак не мог вспомнить, сколько ни силился, как очутился в этой уютной, чистенькой, ароматной комнатке крепкого деревенского дома. И не мог вспомнить, видел ли кого здесь, кроме этой молчаливой, заботливой молодой женщины. Кажется, был дед. А может, это ему только привиделось?

– Вы проснулись? Доброе утро, – мягко и ласково произнесла девушка, приблизившись вплотную к кровати.

– Доброе… – выговорил он с трудом.

Женщина улыбнулась.

– Ну вот, наконец-то. За неделю первое слово произнесли.

– Неужели за неделю?

Владислав попытался подняться, но снова застонал. Едва переносимая боль полоснула по правому боку и забралась на плечи. Это что еще?

– Что там? – спросил он слабым голосом, мотнул головой в сторону правого бока.

– Там у вас рваная рана. От когтей – то ли звериных, то ли человеческих – так дед говорит.

«Ага, значит, был дед», – подумал он, но на всякий случай переспросил:

– Какой дед?

– Мой дед. Мы с ним тут вдвоем живем.

Варяг приподнялся.

– А где я? Как я тут оказался?

Елена присела на край кровати.

– Владислав, может быть, вы сначала сами скажете, как вы оказались в наших краях?

Он вздрогнул.

– Откуда вы знаете мое имя?

– Вы бредили. Почти неделю. В бреду назвали себя. Вы Владислав. Верно?

Варяг так и подскочил, стиснув зубы от боли в боку.

– Верно. А что я еще в бреду говорил?

Девушка пожала плечами.

– Да так, какие-то бессвязные вещи. Вспоминали Вику. Потом Светлану. По-английски говорили. Потом, извините, несли сущую околесицу о каких-то пузырях и ангелах – я не поняла. Дед мой даже решил, что вы уж и не оправитесь. Вы крещеный?

– А что? – Варяг вдруг вспомнил, что ведь он в самом деле крещеный. Да что толку! Он и в церкви-то за всю жизнь был от силы раз пять, не больше, и то из любопытства, а не по зову души. – Крещеный. Но скажу так… не активно верующий.

– Это как же так? – искренне изумилась она. – Чтобы крещеный, да неверующий. Вы что же, грешник великий?

Владислав не ответил. Упал на подушку и закрыл глаза. Елена с интересом рассматривала его лицо, которое вот уже неделю пытливо изучала, стараясь разгадать тайну так заинтриговавшего ее незнакомца. Дед сказал, что, судя по ране, очень похоже на то, что его порвала рысь, и, видно, пришел он издалека, с востока. Или с юга.

Скрипнула дверь в сенях. Дед пришел.

Елена встала и вышла в горенку. Платон вернулся из леса со своим старым ружьишком.

– Ну что, болезный не пришел в себя? – спросил Платон.

– Пришел. Вот только что поговорили.

Платон заметно оживился.

– Да что ты? Ну и о чем же?

– О том, кого он в бреду вспоминал.

– Ага! – Платон глянул на Елену. – Пойду-ка я к нему, попробую побеседовать. А ты нам не мешай.

Платон вошел тихо в спальню и притворил за собой дверцу.

Он давно ждал гостя от Муллы. Но гость должен был прийти дней на пять раньше. И к тому же со стороны Голой скалы, а не наоборот. Да непременно в солдатской одежде, которую он, Платон, для него загодя раздобыл в Северопечерске у верного человека и оставил в дупле вместе с мешком еды.

Но тот, о ком писал ему в ксиве старик Мулла, не пришел. Что с ним сталось, бог весть. Может, передумал? А может, и того хуже, не добрался и сгинул по дороге. Этот, раненый, на него вряд ли похож: явился совсем с другой стороны, одет во что-то непонятное, да и пистолета при нем никакого не оказалось – значит, тайника у Голой скалы не посещал.

Но то, что беглый, – это очевидно. Тут Платон не сомневался. Он беглых на своем веку повидал немало. Километрах в двадцати к востоку от скита была небольшая колония, наполовину пустая. Может, оттуда пришел. А может, вообще залетный из дальних краев.

Платон тронул больного за руку. Тот открыл глаза.

– Здравствуй, голубчик. Как здоровье?

– Спасибо, отец, вроде оклемался.

– То-то и вижу. А был ты почти что при смерти. Как мы тебя с Еленой дотащили сюда – сам не пойму.

Больной попытался было приподняться, но лицо его исказила гримаса боли.

– Откуда же вы меня тащили, отец?

– Да ты лежи, милый, лежи, – замахал руками Платон. – Силы береги. После такого заражения тебе надо месяц лежать в лежку да лапу сосать.

– Какого заражения? – не понял гость.

Платон покачал головой.

– Да у тебя, паренек, чуть не гангрена начиналась – бок у тебя загноился так, что впору было ножом вырезать. Насилу вон Елена травами тебя отпарила. А то уж и не знаю, как повернулось бы дело. Ты, чай, в районную больницу не шибко желаешь попасть?

– Твоя правда, дед, – криво улыбнулся больной. – Мне там делать совсем нечего. Такому-то здоровому.

Платон искоса посмотрел на него, и в первый раз за недельное пребывание у них в доме гостя у старика мелькнуло подозрение: а может, это все же тот, кого к нему Мулла направил? Но Платон не стал торопить события, опасаясь, как бы не ляпнуть лишнего и не совершить роковую ошибку.

Платон когда-то имел приход в единственной церквушке Северопечерска. Направлен он был туда церковной епархией сразу после войны. Приход был небогатый, но батюшка не бедствовал: в конце сороковых в церковь повалил народ – видно, тяжкие испытания военного лихолетья да вечная нужда мирной жизни оставляли местным мужикам и, в основном, бабам одну надежду. К ней они и льнули. Отец Платон служил по совести, за причастия лишку не требовал, соборовать и вовсе иногда бесплатно соглашался – словом, заслужил народное уважение. Но в начале шестидесятых, когда Хрущев вдруг объявил войну религии, церковь закрыли. А позже в ней разместили какой-то музей, который просуществовал лет пять, да потом и сам закрылся, а отец Платон ушел в тайгу и уединился. Если бы поблизости был монастырь, он бы точно ушел туда. А так он устроился на брошенном хуторе в лесу и своими руками возвел рядом с домом часовенку, о чем шепнул своим старым прихожанам, и те сами стали к нему изредка наезжать да привозили с собой верных людей.