Валерий Ильичёв - Опасный сюрприз

Генка уже вытащил кошелек и попытался передать ему, но Кабак быстро оттолкнул его руку. Достав незаметно из своего кармана футляр для ключей, зажал его в руке, делая вид, что похищенное уже у него.

Когда оба «тихаря» навалились на него, Кабак, обычно сопротивления не оказывающий, начал бешено вырываться: нужно было дать возможность Генке уйти. И тот этой возможностью воспользовался. Увидя, что выпрыгнувший из автобуса напарник скрылся, Кабак мгновенно успокоился. Его отвели в отделение милиции. Идущая вместе с ними потерпевшая обеспокоено спросила, вернут ли ей деньги. И Бородин уверил, что да, что вор пойман с поличным, необходимо только соблюсти кое-какие формальности.

Какое же его ждало разочарование, когда в дежурной части при понятых, обнаружили не украденный кошелек, а ключи от квартиры задержанного! Если бы Кабак произнес хоть слово в насмешку над промахнувшимися сыщиками, Бородин точно врезал бы ему. Но опытный вор мудро молчал.

Бородин с Королевым, матерясь и обвиняя друг друга в ошибке, пошли работать дальше. Кабак остался ждать своей участи в дежурке. Потерпевшую отвели для разбирательств к оперуполномоченному Румянову.

Румянов тоже про себя чертыхался: карманную кражу, не взяв вора с поличным, раскрыть практически невозможно. Конечно, бывают случаи, когда, задержав вора, у него дома при обыске обнаруживают документы и вещи, свидетельствующие о его причастности к ранее совершенным преступлениям. Обычно же заявление о карманной краже — верный «висяк». И потому в милиции была заведена практика соглашения с задержанными ворами, вину которых невозможно доказать. К ней и решил прибегнуть Румянов, чтобы вернуть потерпевшей деньги и прикрыть это безнадежное дело.

Попросив ее подождать в коридоре, он вызвал к себе Кабака. Взглянув на его татуировки, он понял, что с этим тертым калачом надо говорить напрямую.

— Тут такое дело: надо деньги потерпевшей вернуть. Мне висяк не нужен и ты избежишь лишних неприятностей. Кабак знал, что с милицией связываться — себе дороже. И согласно кивнул:

— Я думаю мы договоримся. Сколько у бабы украли? Румянов назвал сумму, Кабак аж присвиснул.

— Женщина на мебель копила — пояснил опер. — Ехала с мужем в магазин. Деньги ей вернешь сегодня же. Пиши расписку.

Это тоже было обычной практикой, издержками воровского дела, и Кабак размашисто на бумаге написал: «Обязуюсь возместить гражданке деньги в сумме три тысячи долларов, хотя я ни в чем не виноват.»

Последнее он приписал на тот случай, если хитрый опер попытается все-таки привлечь его к ответственности.

— Паспорт твой останется у нас. Когда все уладится, получишь его обратно.

— Дай мне пару часов, начальник, я все улажу.

С тем и ушел, еще не зная, что видит этого опера в последний раз.

Выйдя из отделения милиции, Кабак направился домой в Генке на Бережковскую набережную. Они заранее договорились, что если придется смываться, то встретятся у него дома.

Жена Генки с ребенком уехала в деревню к матери, и они могли один на один обсудить свои дела.

Увидев Кабака, Генка очень обрадовался, решив, что им все-таки удалось перехитрить ментов, и выставил на стол водку и закуску, чтобы обмыть эту удачу. Но когда Кабак сказал, что валюту надо вернуть, Мох заартачился: наконец-то они завладели такой огромной суммой денег — и так вот за здорово живешь, отказаться от нее?! Кабак пытался объяснить, что дал слово, а слово вора, хоть и данное менту, — закон, и что с милицией лучше не ссориться. Но Генка и слушать не хотел, упорно продолжая стоять на своем. Вспыхнула ссора. И Генка бросил в лицо старому блатарю слова, за которые в уголовном мире, не раздумывая, убивают: «Ты, Кабак, ментам продался, а я за тебя платить им не собираюсь.»

Схватив тяжелый портсигар, Каба бросился на Генку. Но тот оказался проворнее и кухонным ножом с размаху нанес ему удар в грудь.

Какое-то время Генка ничего не соображал и тупо смотрел на убитого им человека. Затем в панике заметался по квартире, не зная что делать. Наконец взял себя в руки и начал действовать. Он снял одежду с трупа, оттащил и бросил его в ванну.

Стал искать, во что бы завернуть тело, чтобы вынести его и бросить в протекающую рядом Москву-реку. Нашел два больших полиэтиленовых мешка. Но целиком труп в них не помещался. И тогда, подгоняемый страхом Генка, не отдавая себе отчета в своих действиях, принес с балкона старую ножовку, топор, молоток и принялся расчленять труп.

Туловище, обмотав тряпками, засунул в один мешок. Туда влезла еще и нога. Обвязав мешок веревкой, он поднял его и отправился на улицу.

Выйдя к Москве — реке, оглянулся: рядом никого не было. Лишь в метрах ста городские рыбаки-любители сидели со своими удочками. Деваться было некуда, и Генка бросил страшный груз в воду. Ему вдруг показалось, что рыбаки заметили его, и он поспешил прочь. Вернувшись домой и немного поостыв, он решил больше не рисковать и дождаться темноты, чтобы вынести второй мешок. Он даже не заметил, что в его отсутствие в квартире побывали воры. Решив

спрятать оставшиеся части тела подальше от дома, он позвонил приятелю и попросил отвезти за город, пообещав хорошо заплатить. И когда позвонили в дверь, Генка подумал, это он приехал и открыл дверь. Увидев вместо приятеля ментов был страшно напуган, страх буквально парализовал его. Но вместе с тем Генка почувствовал облегчение, потому что сыщики оказывается, все уже знали, и запираться было бессмысленно. Да у него и не было сил на то, чтобы врать, изворачиваться, и он решил чистосердечно рассказать всю историю их отношений с Кабаком.

Слушая убийцу, Румянов поймал себя на том, сочувствует этому молодому парню, одним ударом ножа загубившему сразу две жизни: свою и старого вора — карманника.

Но оперу было некогда копаться в своих ощущениях — ему предстояло собрать все материалы по делу для передачи следователю.

Генка Мохов своей вины не отрицал, показания давал с обреченностью человека, осознающего свою вину. Имелись все основания полагать, что также не будет никаких осложнений с Люком и Наждаком, которые уже признались в краже. Часть вещей, украденных в квартире Мохова, у них удалось изъять.

А то, что, они продали вазу, радиоприемник и металлический портсигар незнакомым людям уже не имело большого значения для доказательства их вины.

«Не буду же я тратить время, бегая в поисках неизвестных покупателей краденых дешевых вещичек», — рассуждал сыщик, не подозревая, что из-за проданного неизвестно кому дешевого портсигара вскоре разыграются опасные события. Если бы Румянов знал историю портсигара, ставшего немым и беспристрастным свидетелем многих кровавых событий, то его спокойствию пришел бы конец.

Все началось еще в далеком 1945 году, когда дед Бориса Плетнева привез с фронта в качестве трофея металлический портсигар, подобранный им на обломках разрушенного дома в Кенигсберге в последние дни войны. После смерти деда портсигар хранили как память о нем — в некурящей семье он был без надобности. Борис уже учился в институте, когда случайно разгадал его секрет.

В тот день он собрался починить дверь и полез на антресоль, чтобы достать чемоданчик с инструментом. Там обнаружив портсигар. Открыл крышку и любовно провел пальцем по выгравированному изображению верблюда. И тут, что-то толкнуло его внимательнее рассмотреть прутик, сиротливо торчащий из земли и странную лунку, которой он заканчивался. В голове мелькнула догадка, что во всем этом есть потаенный смысл. Он взял лупу, поводил ею по рисунку — и понял, что его догадка верна. Прутик, который жевало животное оказался иглой. Борис взял тонкое шило и воткнул в ушко изображенной на крышке портсигара иглы. Вздрогнув будто от неожиданного укола, от крыши, щелкнув, с металлическим лязганьем отделилась тонкая пластина и замерла, образовав угол в семьдесят градусов.

Борис вынул из тайничка две пожелтевшие от времени фотокарточки между которыми лежали три тонкие золотые цепочки. На одной фотографии была запечатлена семья: молодые мужчина и женщина и их дети мальчик и девочка.

«Немецкие бюргеры, — решил Борис, — вон как одеты и причесаны. А на мальчишке тирольская шапочка.» На второй фотографии глава семейства был в военной форме. Хоть и хорохорился, придавая себе мужественный вид, но взгляд уже не такой уверенный. Видно, в конце войны призвали. Он перевернул фотокарточку и увидел на обороте сделанную каллиграфическим почерком надпись на немецком языке и дату: «1945».

Борис еще раз посмотрел на семейную фотографию и почему-то почувствовал неловкость перед этими чужими совершенно незнакомыми людьми, Поспешно закрыв подсигар, он положил золотые цепочки в нагрудный карман. Затем пошел на кухню, зажег над раковиной спичку и поднес ее к фотографиям. Плотная бумага как бы нехотя занялась пламенем, снимки начали сворачиваться в трубку. Лица людей, изображенных на них, искривились, и в какое-то мгновение Борису показалось, что они зашлись в немом крике, словно взывали о пощаде.