Владимир Царицын - Осенний лист, или Зачем бомжу деньги

— Так сейчас все говорят, — заметил Сидоров, — Особенно молодёжь.

— Нет, — покачал головой Альфред, — Пархом бандит. У него глаза, как у мёртвого: взгляд холодный и неподвижный. И вообще, лицо такое… такое… И улыбочка…

— Ну и как это угораздило Катерину с бандитом связаться? — с досадой в голосе сказал Сидоров. — Я помню Катерину, она баба рисковая была. Но чтобы с бандитами дела иметь, на это она никогда не шла. Дань платить платила, но и только.

— Катенька на малые проценты клюнула. Кредит в «Парусе» взяла. Хотела большую партию товара купить. Под этот кредит всё заложила: дом, машины, весь бизнес. Эх! Говорил я ей: «Проценты маленькие, да риск огромный». Просил не рисковать, уговаривал. Не послушала. Решила, как хотела.

— Она такая, — согласился Сидоров, и, вспомнив, добавил — была.

— Катенька эту сделку давно планировала. Фирма-поставщик вроде бы надёжная. Во всяком случае, казалась надёжной. Немецкая. Малоизвестная у нас, в России, но цены отличные, а качество товара немецкое. Мы с ней, с этой фирмой, четыре сделки провели до этого самого случая. Предоплату небольшую делали, от двадцати до двухсот тысяч евро. А потом сделка наметилась на двадцать два миллиона.

— Ого! — изумился Сидоров.

— Шесть миллионов шестьсот тысяч аванс, — продолжал Альфред, — тридцать процентов от суммы поставки, исключая транспортные расходы. Остальные семьдесят — по факту получения товара. Катенька сама в Германию дважды летала, и они, немцы, здесь были один раз. Потом-то мы с Катенькой поняли, что это обычный кидок. Правда, тщательно подготовленный. И что кидок этот Пархом организовал. Фирма-поставщик испарилась, деньги наши пропали, товар, естественно, мы не получили…

— Классика! — сказал Сидоров, — А потом Катерине пришло уведомление из банка о срочном погашении кредита. Кредит-то наверняка на короткий срок оформляли?

— На месяц, — шмыгнул носом Альфред, — Катенька планировала большую часть товара — процентов восемьдесят пять — оптом сдать и кредит погасить. А оставшийся товар через собственные торговые предприятия в розницу реализовать… Мы рассчитывали на этой сделке два с половиной миллиона евро чистой прибыли получить.

А получили то, что получили, — хотел подытожить Сидоров, но промолчал: не тот случай ёрничать. Он посмотрел на Альфреда, тот сидел понурый, но таращил глаза, наверное, борясь со сном.

— Выпьем? — предложил Сидоров.

Альфред безучастно кивнул. Выпили по чуть-чуть.

— Просчитал ваш Пархом Катерину, — сказал Сидоров, — видать, досье на неё собрал. Точно знал: баба рисковая, легко ради такой прибыли ва-банк пойдёт. Она ведь частенько нечто подобное совершала. Однажды, когда мы с ней только жить вместе стали…

— Нет, вы мне объясните, Алексей Алексеевич! — перебил Сидорова Альфред, — Убивать-то зачем? Ну, кинул, подонок, а убивать?..

— Концы обрубил — раз, — объяснил Сидоров, — и в назидание другим — два. Обозначил себя, как человека решительного и на всё готового.

— Человека?! Не человек он! Нелюдь! Упырь!

— Это, да, — согласился Сидоров.

— Как только земля таких носит? — срывающимся голосом вопрошал Альфред, — Нет в мире справедливости. Убить бы этого гада! Я бы сам его убил, если бы смог до него добраться. Горло бы ему перегрыз! За Катеньку…

— Его бог накажет, — рассудительно произнёс Сидоров и о чём-то задумался, добавил потом чуть слышно, — или кто другой…

Он разлил остатки водки, получилось помногу.

— А теперь давай-ка выпьем за твою везучесть, Альфред, — предложил Сидоров, подняв над столом кружку.

— Повезло так повезло, — мрачно согласился новоиспечённый бомж.

— Живой всё-таки.

— Лучше бы сгорел… — Альфред нехотя чокнулся с Сидоровым, и, так же нехотя, стал пить.

Но до дна выпить свою порцию не смог, отставил кружку и его всего передёрнуло. Едва не вырвало. А Сидоров выпил до дна.

— Везунчиком ты оказался, — сказал он, занюхав водку корочкой хлеба, — и не в том дело, что в даче моей не сгорел вместе с телом Катерины… Да, да, в моей даче, мне она от мамы в наследство досталась. И мы с Катериной долго на этой даче жили. Сначала, когда оборотные средства её предприятия увеличивали, потом когда дом строили… Но не в этом суть. Что не сгорел заживо — повезло. А ещё больше повезло, когда тебя из ментуры выперли. Не выпереть тебя должны были, а отвезти куда-нибудь за город и грохнуть по-тихому… Не пойму, почему отпустили. Наверное всё-таки к правильному менту ты попал. Как, кстати, фамилия опера, которому ты свою историю рассказывал?

— Смешная какая-то… Я уже не помню. Правило, что ли?

— Может быть, Мотовило?

— Точно! Мотовило. Мордатый такой. С рыжими усами. А вы что, знаете его, Алексей Алексеевич?

— Встречались… Слушай, Альфред, — Сидоров решил поменять тему разговора. — Может, на «ты»? Не на столько уж я тебя старше, чтобы ты мне выкал, да ещё по имени-отчеству величал. Ты с какого года?

— С семьдесят второго. В январе тридцать три исполнилось. Пятого января…. Возраст Иисуса Христа!

— Вот видишь! А я с шестьдесят третьего. Февральский. Девять лет разницы, меньше даже. Кроме того, мы с тобой почти родственники. На одной бабе женаты были. Молочные братья.

— Хорошо, — тут же согласился Альфред, — иду на ТЫ! — как-то он резко опьянел, — Буду звать тебя Алексеем… Или братом… А ты не сердишься на меня за Катеньку? На то, что я… ну, на твоё место?.. Что Катенька… что мы с ней…

— Не сержусь. Чего нам теперь-то враждовать. Тем более когда Катерины нет уже в живых.

— Нет, — пьяно подтвердил Альфред, — нет её больше… Нет бо-о-льше моей… нашей Катеньки… Катенька, она знаешь, какая бы-была? Знаешь, конечно… Она хо-о-рошая бы-была… Умная. И работать лю-у-била… А ещё она ве-е-сёлая бы-была, шутила часто… Пархома как-то назвала г-г-господином Пархоменко. А он ду-у-рак дураком, возмущается, говорит: Моя фамилия Па-а-рхоменков, у меня, гово-о-рит, «В» на к-конце. А она ему: А мне всё равно, что у вас на к-конце. Меня ваш конец со-о-ве-е-ршенно не ин-те-ре-сует…

— Да, нашла, с кем шутки такие шутить, — пробормотал Сидоров.

Альфреда совсем развезло, он уже болтал всякие глупости, сильно заикался, плакал, а то лез обниматься с Сидоровым или грозил невидимому Пархому перегрызть горло. Потом Альфред вырубился окончательно. Сидоров перенёс его из приёмной-столовой в кабинет-спальню и уложил на матрац. Под голову положил резиновую надувную подушку в розовой наволочке из плюша.

Альфред вдруг очнулся и пьяно посмотрел на Сидорова.

— Один из этих подонков, перед тем, как Катеньке горло перерезать, скотч ей со рта сорвал и говорит: «Ну что, сука, понравилось тебе?.. А знаешь, что у Пархома на конце? Да то же самое, что у любого мужчины». А она отвернулась от него и сказала тихо: «Прости меня, папочка…». Почему она так сказала?

— Не знаю. Спи.

— Я тоже не знаю, — бормотал Альфред, засыпая. — я Катенькиных родителей никогда не видел…

И я не видел, подумал Сидоров.

Вернувшись в приёмную, Сидоров, не спеша, убрал остатки еды, допивать не осиленную Альфредом водку не стал, поставил кружку на подоконник (проснётся Альфред, будет чем парню опохмелиться), закурил и стал вспоминать Катерину и все четыре года, прожитые с нею в радости и в печали…

Пожалуй, радости было больше. Да что там — гораздо больше!

У Сидорова никогда не было такой женщины. Нельзя было назвать Катерину красавицей: нос с горбинкой, к тому же большеват, да и рот не маленький, подстрижена коротко, по-мальчишечьи. И роста не модельного — от силы метр шестьдесят, но на каблуках ничего. Чёрненькая и смуглая, как мулатка. А глаза! Ах, эти чёрные глаза! Тёмно-карие, с какой-то дрессированной искоркой и чертовщинкой. Мимо Катерины можно было легко пройти и не заметить её затаившейся привлекательности. Даже если в эти чёрные глаза посмотреть. Они могли быть холодными и презрительными, а могли быть сияющими и призывными. А могли…

На той вечеринке Катя была при полном параде: в чёрном бархатном платье, полностью закрывающем грудь, но открывающем спину чуть ли не до самой поясницы, в туфлях на высоких каблуках-шпильках. На правом обнажённом плече — тоненькая узорная полоска татуировки. Из украшений — маленькая серебряная брошка на груди, эдакий паучок с крошечными циркониевыми крапинками на лапках, серебряные серёжки из той же коллекции, и серебряный же перстень на среднем пальце правой руки. Перстенёк особенный: к нему уголком был прикреплён ажурный треугольник, имитирующий паутинку и покрывающий внешнюю сторону кисти; основание треугольника крепилось к узкому браслету, туго охватывающему запястье.

Все дамы были с кавалерами, а Катерина одна. И Сидоров был один. Приятель Катерины, как Сидорову рассказал хозяин квартиры, перед самым праздником угодил в милицию за драку в ресторане, и восьмое марта вынужден был справлять в обезьяннике, в компании таких же, как он сам, дебоширов.